– А вот тут вы не правы, – вмешался Августин Каэтанович. – В гербе ее рода как раз была рысь. Так что это вполне может быть наша графиня.
– Красивая была женщина, – заметила я. – Жаль, что она погибла таким ужасным образом. И убил ее наверняка какой-нибудь серый, незначительный человечек, которого она даже не опасалась.
Пастор Тромберг откашлялся, снял пенсне и стал тщательно его протирать.
– Боюсь, он был вовсе не серый и не незначительный, – сказал он серьезно. – Я тут, знаете ли, наводил порядок в церковных архивах и наткнулся на любопытнейшую записку, которую оставил местный пастор, который жил несколько веков назад. Одним словом, графиню убили вовсе не крестьяне и не те, кому не нравилась ее вера. Ее убил брат ее мужа, который хотел заполучить замок. Когда стало известно, что графиня ждет ребенка, младший брат понял, что скорее всего замка Четырех ветров ему не видать, ну, и решился на крайние меры. Потом он признался в своем грехе пастору, который решил на всякий случай оставить письменное свидетельство. Мало ли, вдруг грешнику пришло бы в голову, что он зря поведал ему свою тайну, и он пожелал бы сделать с ним то же, что и с женой брата…
– Боюсь, все это не имеет ко мне никакого отношения, – твердо проговорила я. – Я не графиня и даже не дворянка, у меня нет герба, замок достался мне случайно, и… между мной и дамой на портрете нет вообще никакого сходства. Ну, тут нарисована рысь, и у меня есть рысь, но это же ничего не значит.
– Вы просто не знаете местные поверья, – хмыкнул доктор Мюллер. – Раз в триста или пятьсот лет – я забыл, сколько именно – призрак замка Четырех ветров может возвращаться в мир живых, и тогда ему подвластно то, чего не могут обычные люди.
– Не возвращаться, доктор, а перерождаться в другого человека, – возразил пастор Тромберг, – и еще он должен принадлежать к семье владельцев замка или быть с ними связанным узами брака, потому что здесь источник его силы.
– Ну, тогда вы меня успокоили, – засмеялась я, – потому что я никак не связана с семьей Рейтерн. Так что…
– Да, но вы – нынешняя владелица замка. Разумеется, это не значит, что я советую вам верить во всю эту галиматью, – добавил пастор. – Достаточно того, что в нее будут верить местные крестьяне, и это внушит им почтение к вашей персоне… ну и, разумеется, некоторый страх. Полагаю, что в наше неспокойное время вам такое отношение вовсе не повредит.
– Вряд ли я задержусь в замке надолго, – сказала я. – Понимаете, я считаю себя городским человеком…
И все же я задержалась. Мне пришлось вникать в дела, отдавать распоряжения, а вскоре в гости приехала Дарья Семеновна с дядей Густавом и Тимошей, которого она забрала к себе на воспитание. Потом прибыли мои издатели, из Петербурга и Митавы, и самые разные знакомые, и Серафимы из Фридрихштадта, и Креслеры из Германии, и всякие родственники, ближние и дальние, и все восхищались Фирвинденом. А Саша, например, так и вовсе сказал, что такой замок – мечта каждого, а кто утверждает обратное, заслужил прожить свой век в лесном шалаше.
Наконец гости разъехались, и я сижу в саду одна. Нагретые солнцем розы источают одуряющий аромат, и я лениво слежу, как Ружка бродит по берегу пруда, время от времени протягивая к воде лапу и отдергивая ее. Патефон мурлычет модную песенку, – я обычно равнодушна к подобным вещам, а патефон купила только для Дарьи Семеновны, которая обожает его слушать.
Мне надо чем-нибудь закончить этот роман, но последняя фраза не идет на ум. Если бы Ядвига была права и я действительно могла делать что-то, что неподвластно обычным людям, я бы с радостью об этом написала. Возле замка часто бывает ветрено, и иногда мне хочется, чтобы ветер стих, но если он стихает, нельзя же всерьез счесть, что я могу повелевать стихиями.
Больше всего, наверное, мне хотелось бы, чтобы вернулся Феликс, или Артур, или они оба. Но никто из них не возвращается. Море поглотило их, а то, что оно забрало, бесполезно ждать обратно.
Пластинка доходит до конца и с легким шипением останавливается. Может быть, это и есть подходящий момент, чтобы поставить точку?
– Жаль, что ты не можешь сыграть ту же мелодию снова, – говорю я вслух. – Мне надо вставать, заводить тебя… нет, лучше уж я закончу книгу. Например: «Стоял такой жаркий день, что даже ветер, который всегда дует возле замка, стих…» Нет, это не очень хорошо. Возле замка… он и над замком дует, и вообще везде… Хотя словами о ветре закончить книгу о замке ветров… наверное, в этом что-то есть.
Я написала с десяток фраз, потом все их зачеркнула, потому что они мне не понравились. И внезапно я поняла, что патефон играет снова – хотя я его не заводила.
Я подняла голову. Ядвига вышла из замка, неся конверт, и подошла ко мне.
– Письмо от господина Бернацкого… Посыльный сказал, что срочное.
Разорвав конверт, я пробежала строки, написанные довольно нехарактерным для Августина Каэтановича неровным, прыгающим почерком. На некоторых деталях я останавливалась, перечитывая их по несколько раз.
«…мой хороший знакомый, попечитель больницы для бедных в Либаве, с которым мы пересекались во время выступлений органистов – вы их, вероятно, помните – сообщил, что к ним поступил странный пациент… одетый в лохмотья, со следами недавнего пулевого ранения в голову… Его арестовали вместе с группой цыган, которые показали, что он не из них, они нашли его на берегу моря… Он ничего о себе не помнил и не знал, как его зовут. В больнице он произнес два слова, одно – «Анастасия», другое – «Ружка». Я решил сообщить вам об этом, потому что…»
И далее:
«К сожалению, мой знакомый не сообщил мне приметы того, кто поступил в его больницу… Тем не менее я счел, что не имею права держать вас в неведении…»
Я уронила письмо на колени. Патефон доиграл мелодию и умолк. Что я знаю о замках, построенных феями? Наверное, гораздо меньше, чем один такой замок знает обо мне.
– Завтра я уеду в Либаву, – сказала я Ядвиге. – На несколько дней.
Ветер пронесся по саду, раскачивая кусты роз, и разметал листки, на которых я собиралась записать окончание романа. Ядвига хотела собрать их, но я остановила ее.
– Оставь их, пусть летят… Все равно финал будет совсем другим! Дуй, ветер! И всегда приноси мне побольше хороших вестей!
Изгнанный король – Людовик XVIII (1755–1824), которому из-за французской революции и Наполеона пришлось долго дожидаться престола, несколько лет провел в Митаве. Дочь Марии Антуанетты – Мария Тереза (1778–1851), вышедшая замуж в Митаве в 1799 году за герцога Ангулемского.
Поразительно (нем.)
Милая (нем.)
Упомянуты две знаковые для Курляндии фигуры: племянница Петра I Анна Иоанновна (1693–1740), которая была выдана замуж в Курляндию, где прожила много лет до того, как стала российской императрицей, и ее фаворит Эрнст-Иоганн Бирон (1690–1772), герцог Курляндский.
«Привет из Митавы» (нем.)
Чепуха (нем.)
Пьер Алексис Понсон дю Террайль (1829–1871) – французский писатель, современники ценили его так же высоко, как Дюма, но сейчас практически забытый. Автор многотомных авантюрных «Похождений Рокамболя» и романов о Генрихе IV.
Знаменитый в свое время журнал, в котором печатались практически все ведущие русские писатели (Л. Толстой, Ф. Достоевский, И. Тургенев и др.)
Речь, судя по всему, идет о повести Евгении Тур «Старушка», которая была опубликована как раз в первом томе журнала.
То есть как молодой актер на роли любовников (от франц. jeune premier, название театрального амплуа).
Автохром – способ цветной фотографии, изобретенный в начале XX века братьями Люмьер. Был шагом вперед в сравнении с уже существовавшими технологиями, но отличался дороговизной, из-за чего был доступен далеко не всем.
