Солнце теперь уже стояло высоко. Клеменца велел своим людям припарковать машины и следовать за ним. Вдвоем с Майклом они прошли до конца улицы, заполненной народом. Толпа сгрудилась у поворота на соседнюю улицу, запруженную военными машинами; путь толпе преграждал кордон карабинеров. Вдоль этой боковой улицы стояли дома, отделенные друг от друга дворами. Пристроившись с краю, Клеменца и Майкл стали следить за происходящим. Офицер карабинеров пропускал через кордон официальных лиц и журналистов, предварительно проверив их документы.
— Можешь ты что-нибудь сделать, чтобы мы проскочили мимо этого офицера? — спросил Майкл.
Клеменца взял его за локоть и вывел из толпы.
Через час они были в одном из домиков на боковой улочке. У этого домика тоже был небольшой дворик, и его отделяли всего двадцать домов от того места, где толпился народ. Клеменца оставил Майкла здесь с четырьмя людьми, сам же с двумя другими отправился в город. Они отсутствовали около часа; Клеменца вернулся глубоко потрясенный.
— Плохо дело, Майк, — сказал он. — Для опознания тела они везут сюда из Монтелепре мать Гильяно. Здесь сам полковник Лука, командующий отрядами специального назначения. И со всего мира, даже из Штатов, прибывает пресса. Не город, а сумасшедший дом. Надо уносить отсюда ноги.
— Завтра, — сказал Майкл. — Удирать будем завтра. А сейчас давай попробуем прорваться сквозь заслон. Ты ничего еще не предпринял?
— Пока нет, — ответил Клеменца.
— Ну так пойдем посмотрим, что можно сделать, — сказал Майкл.
И вопреки возражениям Клеменцы они вышли на улицу. Город поистине кишел карабинерами. Да их тут не меньше тысячи, подумал Майкл. На улице толпились, в буквальном смысле слова, сотни фотографов. Дорогу перегораживали фургоны и автомобили, так что подойти ко двору было невозможно. Они увидели, как в ресторан вошла группа офицеров, и в толпе пронесся слух, что это полковник Лука и его сотрудники собрались устроить торжественный обед. Майкл успел разглядеть полковника. Это был жилистый человек небольшого роста, со скорбным лицом; так как было очень жарко, он снял фуражку и вытирал лысеющую голову белоснежным носовым платком. Фоторепортеры толпой окружали его, журналисты лезли с расспросами. Отмахнувшись от них, он вошел в ресторан.
На улице было такое множество народу, что Майкл и Клеменца с трудом протискивались вперед. Клеменца решил, что им лучше вернуться в дом и ждать, что будет дальше. Ближе к вечеру один из его людей сообщил, что Мария Ломбарде опознала в убитом своего сына.
Они ужинали в открытом кафе. Вовсю орало радио — передавали сообщение о смерти Гильяно. Произошло это, оказывается, так: полиция окружила дом, где, по их предположению, скрывался Гильяно. Когда он вышел на улицу, ему приказано было сдаться. Он вместо этого открыл огонь. Капитан Перенце, начальник штаба полковника Луки, давал по радио интервью журналистам. Он говорил, что Гильяно бросился бежать, а он, капитан Перенце, кинулся вслед за ним и загнал его во двор. Гильяно метался, как затравленный лев, и он, Перенце, прикончил его выстрелом из пистолета. Все находившиеся в ресторане слушали радио. Никто не ел. Официанты прекратили работу — они тоже слушали. Клеменца повернулся к Майклу и сказал:
— Все это липа. Уезжаем сегодня же.
В этот момент вся улица перед кафе вдруг заполнилась карабинерами. С тротуара остановилась служебная машина, и из нее вышел инспектор Веларди. Он подошел к их столику и положил Майклу на плечо руку. Затем сказал:
— Вы арестованы. — В упор посмотрев своим ледяными голубыми глазами на Клеменцу, он добавил: — На всякий случай прихватим и вас. Кстати, дружеский совет. Кафе оцеплено моими людьми — их не меньше сотни. Так что не надо суетиться, а то, чего доброго, встретитесь в аду с Гильяно.
У тротуара затормозил полицейский фургон. Солдаты Службы безопасности, обыскав Майкла и Клеменцу, втолкнули их в фургон. В кафе оказалось несколько фоторепортеров; они тут же подскочили со своими аппаратами, но им не удалось прорваться сквозь заслон солдат Службы безопасности. Веларди наблюдал за всем этим с улыбкой злобного торжества.
На следующий день отец Тури Гильяно с балкона своего дома в Монтелепре обратился к людям, собравшимся на улице. По древнему сицилийскому обычаю он объявил вендетту тем, кто предал его сына. Особую вендетту он объявил тому, кто убил Тури. Он сказал, что это не капитан Перенце, не карабинер. Он назвал другое имя — Аспану Пишотта.
Вот уже год, как черный червь измены точил сердце Аспану Пишотты.
Он был всегда верен своему другу. С детства он привык подчиняться Гильяно, искренне признавая его лидерство. А Гильяно с самого начала существования отряда объявил, что Пишотта командует с ним на равных, в отличие от других, подчинявшихся ему, начальников — Пассатемпо, Террановы, капрала и Андолини. Однако Гильяно был настолько сильной личностью, что о равенстве с ним не могло быть и речи: командовал отрядом он, и Пишотта безоговорочно это принимал.
Гильяно был самым храбрым. В тактике ведения партизанской войны он не имел себе равных, со времен Гарибальди не было такого человека, которого бы так любил сицилийский народ. Идеалист и романтик, он был способен на самую невероятную хитрость, что восхищало сицилийцев. Но у Гильяно были недостатки, и Пишотта пытался их исправить.
Гильяно настаивал, чтобы не меньше половины всей добычи отдавать бедным, а Пишотта говорил ему:
— Либо ты разбогатеешь, либо тебя будут любить. Но неужели ты думаешь, что народ Сицилии встанет под твое знамя в войне против Рима? Никогда. Они будут боготворить тебя, беря у тебя деньги, спрячут, когда тебе негде будет укрыться, никто из них не выдаст тебя. Но революционеров среди них нет.
Пишотта был против того, чтобы полагаться на заверения дона Кроче и христианско-демократической партии. Он был против разгона коммунистической и социалистической организаций Сицилии. Гильяно надеялся, что христианские демократы помилуют их, Пишотта же предупреждал его:
— Никогда они тебе не простят, и дон Кроче не тот человек, чтобы делить с тобой власть. Мы можем покончить с жизнью в горах только за деньги или же так и умрем разбойниками. Не такой уж плохой конец — для меня по крайней мере.
Но Гильяно не слушал его, и Пишотта затаил обиду — тогда-то в нем и зародился тайный червь предательства.
Гильяно всегда верил в лучшее искренно и чисто. Пишотта же смотрел на вещи трезво. Он понял, что с прибытием полковника Луки и его отрядов специального назначения им пришел конец. Сколько бы побед еще они ни одержали, стоит один раз потерпеть поражение — и их ждет смерть. Подобно Оливеру и Роланду, героям легенды про Карла Великого, они ссорились между собой, и Гильяно не желал уступать. А Пишотта уже чувствовал себя как Оливер, тщетно убеждавший Роланда протрубить в рог.
И наконец, когда Гильяно полюбил Юстину и женился на ней, Пишотта понял, что отныне каждый из них пойдет своей дорогой. Гильяно уедет в Америку, у него будет семья. Он же, Пишотта, навсегда останется неприкаянным. Долго он не проживет — пуля или чахотка сделают свое дело. Так уж ему на роду написано. А в Америке ему не прижиться.
Но больше всего тревожило Пишотту то, что любовь и нежность молодой жены странно подействовали на Гильяно: он стал безжалостен, как никогда. Он убивал карабинеров, тогда как раньше брал их в плен. Он казнил Пассатемпо, не успел еще кончиться его медовый месяц. Он был беспощаден ко всем, кого подозревал в доносах. Пишотту мучил страх, что человек, которого он любил и защищал все эти годы, мог повернуться против него. Ведь если Гильяно станут известны некоторые подробности его жизни за последнее время, он прикончит его.
В течение последних трех лет дон Кроче внимательно следил за тем, как складывались отношения между Пишоттой и Гильяно. Только эти двое стояли на пути к осуществлению его имперских планов. Только они мешали ему стать полновластным хозяином Сицилии. Сначала он рассчитывал на то, что сумеет превратить отряд Гильяно в армию «Друзей». С этим он и послал к нему Гектора Адониса. Предложение было вполне определенным. Гильяно станет великим военачальником, дон Кроче — великим государственным деятелем. Но тогда Гильяно пришлось бы склонить перед ним голову, а этого он не пожелал. Он шел своим путем, помогая бедным, стремясь освободить Сицилию и сбросить римское иго. Дон Кроче не мог этого понять.
Между 1943 и 1947 годами звезда Гильяно восходила все выше. К тому времени дону еще не удалось объединить «Друзей» в один мощный кулак. Они не могли так быстро оправиться после потерь, понесенных при фашистском режиме Муссолини. Поэтому, чтобы умерить власть Гильяно, дон Кроче уговорил его пойти на союз с христианско-демократической партией. А тем временем сам заново создавал империю мафии и выжидал. Его первый удар — расстрел манифестантов в проходе Джинестры — был гениально рассчитан: вся вина пала на Гильяно, и никто не мог доказать, что он автор этой затеи. Теперь Гильяно навсегда лишился возможности получить прощение Рима и уже не мог претендовать на то, чтобы править Сицилией. На его репутации героя и защитника бедных лежало несмываемое пятно. А когда Гильяно казнил шестерых главарей, у дона уже не оставалось выбора. «Друзьям друзей» и отряду Гильяно предстояло сразиться не на жизнь, а на смерть.
