— Я устала от этого дела, — говорит Тамара Васильевна. — Не от его сложности или запутанности. Оно оказалось довольно редким по психологической напряженности. Прикиньте, сколько людей подключил Дядьков, чтобы изменить картину преступления! А похищение коляски, эти булыжники в кювете! Подкуп, попытки отделаться двумя сотнями рублей, эти девицы... И пройти через все это, через правду и ложь каждого, через их опасения, истерики... Тяжело. — Она положила руку на тощую коричневую папочку — новое дело.
Сколько всем нам каждый день приходится видеть всякого, сколько мы переживаем встреч, событий, происшествий, но нередко проходят годы, прежде чем мы правильно поймем услышанное когда-то слово, запомнившийся взгляд, замеченное нами молчание или многословие. А здесь оценивать событие, собственное смутное подозрение, сомнение нужно немедленно, на месте или, может быть, лучше сказать, не сходя с места происшествия. А это ох как непросто, если учесть, что за твоим решением, за твоей оценкой — человек, его судьба.
— Знаете, как бывает, — говорит Тамара Васильевна. — Все вроде в деле уже есть. Свидетели дали показания, обвиняемый признался в совершенном преступлении, подшиты заключения экспертов, должным образом освещены и поданы вещественные доказательства... А как-нибудь вечером, когда опустеют наши коридоры, затихнут голоса, перестук машинок, хлопанье дверей, листаешь, листаешь дело, и охватывает неудовлетворенность, что ли... И не могу понять, чего же не хватает? Ощущение потери. Будто не все возможности использованы. Наверно, это происходит оттого, что хочется придать делу убедительность не только для суда, но и для самого обвиняемого. Запираешь дело в сейф и словно запираешь все голоса, звучавшие с каждой страницы, запираешь фотографии, изученные до того, что кажется, они вот-вот оживут перед твоими глазами. Приходишь домой, а голоса звучат, бойкие, робкие, запинающиеся. И истерики, случившиеся в твоем кабинете, все еще продолжаются, и обвинения, угрозы, жалобы... Вслушиваешься в эту разноголосицу, пытаясь понять, почему доказательства не смыкаются. Почему противоречат друг другу свидетели? Почему события не выстраиваются в одну логическую цепочку, которая бы полностью охватывала не только само преступление, но и роль каждого в нем? Листаешь страницы, натыкаешься на самые разные показания и в этот момент буквально слышишь, как тот, другой свидетель, соучастник успевает еще раз выкрикнуть свое, пока его страничка не перекроется следующей... И наконец как толчок — тебя охватывает счастливое ощущение находки, прозрения. Вот оно! Вот то место, та фраза, та цифра, та запятая, которая замкнет цепь, и сразу все станет на свои места, и никто не сможет опровергнуть, да что там опровергнуть — усомниться не сможет ни в одном твоем выводе. Вот человек уклонился от ответа. Вот скомкал показания. Вот эксперт упустил важную деталь. Вот обвиняемый слукавил. Вот слова, которые все объясняют! — Тамара Васильевна смущенно проводит рукой по лицу, улыбается.
Уточним: следователь прокуратуры — это особая статья. По закону он занимается расследованием тяжких преступлений: убийства, насилия, крупные хищения. Будни следователя — это экспертизы, вскрытия, очные ставки, допросы, постоянные встречи с худшими представителями рода человеческого. И каждого необходимо понять, причем настолько хорошо, чтобы можно было судить о его поступках, о его виновности. В самом деле тяжело. Человеку слабому, лишенному твердых жизненных убеждений, нетрудно распространить свои наблюдения гораздо дальше, нежели это допустимо. Можно попросту устать от этой изматывающей работы, сделаться глухим к человеческим болям и радостям
Но Глазову эти беды миновали. Преступники не заслонили от нее остальное человечество, хотя ей приходится и поныне отдавать им немало сил и времени.
Твоя жизнь. Твои надежды, заботы, общение с людьми.
Ты привыкаешь к ним и с трудом можешь вообразить себя в другом окружении. В другой жизни. Но, наверно, больше всего привыкаешь к самому себе. Настолько, что не в состоянии представить себя иным человеком. Да и можешь ли ты быть иным, не таким, которого знают все вокруг?
Твоя привычная жизнь — это еще и блага, льготы, предпочтения, которыми окружают тебя ближние. Есть и некие заслуги перед обществом, а почему бы и нет? От них тоже не откажешься, слишком нелегко они дались. Как далеко ты готов зайти, чтобы попытаться оставить все это при угрозе потерять? И вообще — ставишь ли перед собой цель: сохранить положение, должность, почет и уважение, сохранить, несмотря ни на что? Имеют ли для тебя какое-нибудь значение такие возвышенно-отвлеченные понятия, как порядочность, совесть, честь? Вызывают ли они в тебе что-нибудь, кроме снисходительной усмешки?
Эти вопросы тоже могут показаться возвышенно-отвлеченными, но дело в том, что частенько после того или иного события, даже после мимолетной нервотрепки ты невольно упираешься в эти вопросы, и дай тебе бог ответить на них так, чтобы не опростоволоситься на веки вечные.
Кто может сказать, каким ты окажешься по ту сторону события?
Да, произошло, например, событие, перевернувшее твою жизнь. Хватит ли в тебе силы духа, твердости, чтобы остаться самим собой и не разрушить о себе впечатление, которое создавалось годами? Хватит ли тебе жертвенности — часто требуется именно это, — чтобы оставаться самим собой...
Не получится ли так, что событие и покажет, каков ты есть на самом деле? Возможно, твои привычки, шуточки, даже люди, которыми ты себя окружил, все наносное, ненастоящее, искусственно созданное тобой, чтобы легче, приятнее шлось по жизни?
Что же делает событие? Меняет тебя, мнет, корежит? Превращает в нечто чуждое тебе самому? Или сдирает шелуху, маскирующую нутро, которое ты предпочитаешь не показывать при ярком свете? А может быть, всего понемножку? Неужели твоя суть настолько зыбка и непрочна, что событие легко меняет тебя и никто не сможет предсказать, каков ты окажешься по ту сторону события, в какую нравственную глушь заведет тебя чувство самосохранения?
Нет, сколь бы драматичным ни было событие, вряд ли ему дано вот так круто и необратимо изменить человека. Неожиданность может толкнуть на необдуманный шаг, на некрасивый поступок. Но преобразить человека, сделать из него подлеца... Нет.
