Анна ехала быстро, слезы текли по щекам, когда она вспоминала маленькие радости, которые дарил ей в детстве сын. Как можно было забыть! Ведь она мать! Прежде всего мать! Упустила собственного ребенка. Только она во всем виновата. Только она. А накажут его. Вот оно, зло, которое всетаки упало на ее собственную голову. Не надо никогда никому желать смерти.
Слава богу, не было пробок, до дома она добралась быстро, но у дверей замерла, не зная, какие найти слова, чтобы объясниться наконец с сыном. Знала только, что надо его спасать. И как можно быстрее. Анна рванула на себя дверь.
Пробегая через холл, увидела мать:
– Сашка дома?
– Дома. В институт не поехал, говорит, приболел. Ему бы чаю с малиной да заставить надеть теплые носки. А в них насыпать горчицы.
«Мама, мама, для тебя он все еще малыш! Поэтому ты даже не подозреваешь, что натворил твой внук!»
Первым делом она побежала к себе в комнату. Сашка наверняка услышал, как приехала ее машина. Анна кинулась к телефону, набрала номер Ольги Калининской. Та сразу же подошла:
– Алло?
– Ольга, это я, Анна.
– Ой, Анечка, ну что?
– Все нормально.
– Я могу выходить из дома? Все уже кончилось?
– Нам надо встретиться, Оля. Пора.
– Когда?
– Сегодня, сейчас. Нет, часа через два, я еще заеду на работу. Как до тебя добраться?
Ольга затараторила быстробыстро, объясняя дорогу, Анна молчала. Пусть думает, что она записывает адрес:
– Так, подожди, помедленнее… записала.
– Ну, как там с работой?
– Я все тебе расскажу при встрече. Ты посиди еще часика два дома, я уже выезжаю, но, сама понимаешь, пробки.
– Хорошо, хорошо, я подожду. Не торопись, Анечка.
Анна услышала знакомый щелчок в трубке и аккуратно положила ее на рычаг. Несколько минут подождала, напряженно прислушиваясь. Кажется, скрипнула дверь в конце коридора. Анна открыла дверь своей спальни. У нее еще оставалась последняя надежда. А вдруг?
Сын шел ей навстречу, одетый в черную кожаную куртку. Анна обратила внимание на то, какой он взрослый, и лицом и фигурой удивительно похож на отца. Но вот глаза у Сашки другие. Господи, она даже не заметила, как он вырос! Когда? Не заметила, когда у него стал такой взгляд! Жесткий, упрямый. Сын смотрел на нее:
– Мама?
– Ты не пойдешь, Саша.
– Куда?
– Тебя видел Малиновский, когда ты стрелял в Светлану.
– Ну и что? – Он был спокоен, не стал оправдываться, не стал ничего отрицать.
– Ты убил отца…
– Да. Убил. А зачем он вернулся? «Сашенька, сыночек, наконец воссоединилась семья…» А сам видел только этот дом, бассейн да гараж с «Мерседесом». И ты бы к нему вернулась, мама.
– Саша, за что?
– А ты у меня была? Ты даже Дэну больше принадлежала, чем мне! А чем он лучше? Разве я не так красив? Ну, скажи? Если тебе нравятся красивые мужские лица, чем хуже мое? Почему ты его видела, а меня нет? Почему?! Вот теперь ты наконец заметила, что я существую. Да, я есть. Я твой сын. Ты мне всегда дарила только деньги, всю жизнь деньги. Даже игрушки сама не покупала. «На, Сашка, возьми, купи себе что хочешь». Ну почему, мама? Где в твоей жизни я? Я их всех ненавижу: и отца, и Малиновского, и Дэна ненавидел, и Ленского. Всех, с кем приходилось тебя делить. Лучше бы ты просто аборт сделала и молилась бы всю жизнь на отца, как на икону, только я бы этого не видел!
Анна стояла оглушенная. А ведь он прав! Он говорит то, что она и сама теперь знает! Спросила только:
– А зачем Юсуповых?
Он достал из внутреннего кармана пожелтевший смятый листок, Анна узнала его сразу:
«В моей смерти прошу винить:
Моего мужа Ивана Панкова,
Моего друга детства Андрея Юсупова,
Его жену Светлану Юсупову,
Мою лучшую подругу Ольгу Калининскую.
Они убили меня! Если можно наказать за это, своей последней волей заклинаю: сделайте это, ктонибудь! Только сделайте!»
– Ну и чем ты недовольна? Я люблю тебя, мама, тебя так никто не любил. Ни один из этих твоих… Когда я там, в комнате, тебя увидел едва живую… нет, это нельзя вспоминать. Если бы ты тогда умерла, я не стал бы ждать столько лет, сразу бы их всех убил, мальчишкой еще, хотя сам не знаю, как смог бы это сделать. Но ты осталась жить, и я все ждал, ждал, ждал… Я долго ждал, мама. Стрелять научился. Потом объявился отец. Я стал бояться, что ты его опять простишь. И все начнется сначала. Я этого не хотел. И я рассказал о записке Дэну и Стасу. Думал, ктонибудь из них захочет тебе помочь… Но Дэн оказался слишком слабым, а Стас слишком сильным. Тоже мне, апостол! Он все ходил за мной и скулил, скулил. Просил этого не делать. Я только в метро от него оторвался: прыгнул в вагон, когда двери уже закрывались.
– Но зачем ты меня подставлял? Хотел, чтобы я села в тюрьму за то, что была плохой матерью?
– Мама, я подставлял Дэна. Первый раз он сам поехал, потому что ревновал тебя к отцу. Стас же на всю кухню объявил о твоем свидании, вот мы все и сорвались. Я сначала не хотел стрелять, но когда увидел Дэна…
– Он тоже видел тебя?
– Да, конечно, мы были почти рядом. Он прятался, потому что следил за вами. Поэтому я и выстрелил ему назло, чтобы видел, что я могу, а он – нет. Только у меня первый раз рука дрогнула.
– Всетаки отец…
– Не хочу я знать такого отца. Не хотел… Зачем я на него так похож? Он был нам не нужен. А потом… Потом я решил заодно рассчитаться со всеми. Разве ты не радовалась, когда Юсупов умер? Я слышал ваш разговор. Да, я стал тебя подслушивать, сейчас такая аппаратура не проблема, были бы деньги. Он издевался над тобой, мама, он просто смеялся! И я должен был его за границу отпустить?
– Откуда же там взялся Дэн?
– Я ему сказал, что ты снова встречаешься с Малиновским. Рассказал, кто он такой. Дэн понял, что Малиновский гораздо опаснее, чем мой покойный отец. В тот вечер, когда убили Юсупова, я просто сказал Дэну, что у вас с Малиновским свидание, он и стал за тобой следить, вот и все.
– Но почему он оказался у того же дома?
– Мама, я сказал, что у твоего адвоката по случайному совпадению там квартира для свидания с женщинами. И вы туда приедете. Он, дурак, поверил! Или не поверил? В общем, он туда поехал.
– Но ты же при мне стрелял в Светлану!
– А зачем она первая выстрелила? Я испугался за тебя, вот и поспешил. Я что, должен был дать ей тебя убить?
– А сейчас? Зачем ты хочешь убить Ольгу?
– Мне уже все равно. Привычка. Любое дело надо доводить до конца.
– Саша, ты что?!
– Одним трупом больше, одним меньше. Думаешь, мне много дадут? У нас гуманные законы. Я защищал свою мать. Ты небось Малиновского наймешь? Он хороший адвокат. Все сделает для того, чтобы надолго упрятать меня в тюрьму. Я же ему мешаю.
– Саша, я тебя прошу: отдай пистолет.
– Зачем?
– Отдай. Я попытаюсь тебя спасти. Я теперь всегда буду с тобой. Не будет никакого Малиновского, клянусь. Только отдай мне пистолет.
– Ну, на. – Сын вытащил из внутреннего кармана «макаров», тот самый, со спиленными номерами, и протянул Анне. – Я поеду, пожалуй?
– Куда?
– Погуляю, Москву посмотрю. Все равно когданибудь за мной придут.
– Нет, Саша, нет. Хотя да. Тебе лучше уйти.
– Мама?
– Все в порядке. Я сейчас позвоню Малиновскому.
– Ты же мне обещала!
– Нетнет. Это другое. Ты иди, сынок. До вечера. Иди…
– Как хочешь…
Анна долго прислушивалась к шагам на лестнице и тщательно вытирала рукоять пистолета подолом своего свитера. Чтобы никто не узнал, что его когдато касался сын. Входная дверь хлопнула, она услышала, что по лестнице ктото поднимается. Это был Шацкий.
– Стас, почему? Тыто как мог? – не выдержала Анна.
Он никак не мог справиться с дрожащими губами. Потом наконец сказал:
– А что я, потвоему, должен был сделать, Анна?
Она показала ему пистолет:
– Видишь? Я всетаки мать.
– Что ты собираешься делать?
– Оставь меня одну. Мне надо подумать. Иди, Стас. Не мешай.
Он все стоял, не уходил, и Анна вдруг увидела, что Шацкий плачет.
– Ну, что ты, Стас?
– Может, и такая бывает любовь, а? Я не знаю, что мне делать…
– Уйди, Стас, иначе ничего не будет. От тебя мне сейчас надо только это.
Он, пошатываясь, ушел, Анна наконец осталась одна. Она ушла к себе в комнату, закрыла дверь, повернула в замке ключ. Потом нашла блокнот, вырвала из него листок, вспомнила и усмехнулась: «Теперь мне никто не помешает. Наконецто!»
И написала на листке:
«Я, Австрийская Анна Александровна, признаюсь в том, что убила своего бывшего мужа Ивана Панкова, своего бывшего друга Андрея Юсупова и его жену Светлану. Глубоко раскаиваюсь в содеянном, не могу больше с этим жить. В моей смерти прошу никого не винить», – и поставила внизу размашистую роспись.
