Инстинкт жизни, - это, в сущности, одна из немногих обременительных пошлых человеческих привычек.
А быть в подчинении у некой мерзкой привычки, - тяга к женщинам, наркотикам, автомобилям, к обильно перченой жратве и прочим земным доступным или малодоступным утехам, - это так не достойно божественной человеческой души, что...
А уж такая застарелая замшелая - рудиментарная - привычка спасать свою шкуру, во что бы то ни стало, при любых обстоятельствах и на любых условиях, - это так не украшает современного цивилизованного обывателя, что просто неудобно за него, который числит себя из рода людского.
Жить нужно достойно, а если жизнь превращается в квазижизнь, то не следует мучить ни себя, не окружающих своим немощным неумелым и занудным присутствием, не стоит и вымаливать жалкую пощаду у более удачливого и сильного, который с легкостью поверг тебя...
А это ведь не он, не противник взял над тобою верхи, - это Создатель, таким образом, распоряжается со своим стадами, животными ли, человеческими ли, не суть важно...
А человеческий род, к вящему сожалению, я полагаю, и самого Создателя, мельчает, деградирует от века к веку все более и более успешно, и оттого с все более изощренной трепетностью холит и лелеет, сей недостойный одушевленной сущности инстинкт - безмерный страх за свою бренную и тлетворную оболочку...
Впрочем, и весьма давнишние, дохристианские вавилонские люди-полубоги, столкнувшись с неизбежной конечностью земного бытия, впадали в ужасную подозрительность, и совершали массу мифологических подвигов и глупостей, чтобы добыть некий чудодейственный со дна морского цветок, владельцу которого якобы даруется вечность...
Но добытый с неимоверными трудностями волшебный глубинно-водный бутон, все равно потом утащит подлая ловкая рептилия...
Это вольный пересказ сакрального сюжета моего бредового сегодняшнего забытья, в котором я обитал в древней, вернее, протоантичной мифологической личине одного славного героического малого...
Этого молодца, то есть, меня звали Гильгамеш.
И в той сновидческой, присыпанной пятитысячелетним прахом, обыденной жизни я был подобен дикому быку, обожал дерзкие приключения, порою забывая о своей скучной пожизненной обязанности-должности: правитель города Урук.
После нелепой гибели своего закадычного друга Энкиду, я, молодой царь, впервые в жизни осознал и свою бренность и ничтожество...
Обнаружив в своей бесстрашной сущности неведомый ранее позорный человеческий инстинкт жизни, я, молодой прославленный герой решил оставить свою родину город-Урук, которым, вопреки наветам чванливой и наушничающей (богам) знати, вполне прилично правил, несмотря на свою неугомонность и вполне понятное юношеское высокомерие, - все-таки моя мать была из рода богов, и звали ее Ауруру.
Я, бедный Гильгамеш, терзаемый подлым инстинктом, бросил горожан, в сущности, на произвол судьбы, и отправился на поиски некоего загадочного человека - Утнапишти, который по преданию являлся единственным земным существом заполучившим от бессмертных богов вечную земную юдоль...
И пройдя множество испытаний, одолев множество не мифологических преград, я предстал пред очами вожделенного дальнего Утнапишти:
... - Я скитался долго, обошел все страны, я взбирался на трудные горы, через все моря я переправлялся, сладким сном не утолял свои очи, мучил себя непрерывным бденьем, плоть свою я наполнял тоскою, не дойдя до хозяйки богов, сносил я одежду, убивал я медведей, гиен, львов, барсов и тигров, оленей и серн и тварь степную, ел их мясо, их шкурой ублажал свое тело...
В общем, сто раз подтвердив на деле свою славную героическую полубожественную сущность, пройдя все мыслимые и немыслимые тесты на выживаемость, - и в итоге, что же я имею честь лицезреть перед собою?!
- ... Гляжу на тебя, Утнапишти, не чуден ты ростом - таков, как и я, ты, и сам ты не чуден - таков, как и я, ты. Не страшно мне с тобою сразиться. Отдыхая, и ты на спину ложишься - скажи, как ты, выжив, в собранье богов был принят и жизнь обрел в нем?
И прекраснодушный, вечный житель Земли и созерцатель ночной желтолицей владычицы Сину - Утнапишти-Зиусудра открывает потерянному недоумевающему героическому идиоту-страннику свою сокровенную тайну...
Этот бессмертный приятель поведает мне о некогда затеянной скучающими богами потехи на брегах Евфрата, после которой приключился на Земле потоп, но Утнапишти, поверив советам-предостережениям светлоокого бога Эа ("...Шуриппакиец, сын Убар-Туту, снеси жилище, построй корабль, покинь изобилье, заботься о жизни, богатство презри, спасай свою душу! На свой корабль погрузи все живое"), сумел прежде построить громадный ковчег, нагрузив его (прежде всего?!) серебром-златом, скотом степным и зверьем, не забыл и всяческих ремесленников-мастеров людского племени, и, разумеется, переселил на борт и семью всю, и род свой многочисленный, и вовремя засмолив все двери, успокоился, и - переждал предсказанный добрым богом всепланетный ураган-ливень...
И великие вавилонские боги-баловники, вначале весьма прогневались, узрев его, чудесно выжившего, сплошь окруженного природным и домашним скарбом, - но, будучи от природы великодушными сущностями-существами смилостивились и причислили сумасшедшего спасшегося к посвященным, - а именно к своему клану навечно бессмертных Игигов...
Культурологические, просвещеннические - сновидческие путешествия, эта одна из немудреных утех-упражнений моего бездельничающего мозга.
И восстанавливая какие-то детали очередного постсновидческого вояжа, я нередко упирался в некий невидимый, но такой очевидный тупик, - тупик кем-то выстроенного лабиринта, из которого выбраться на правильное ответвление-проход мне не позволяла моя упрямая природная натура русского интеллигента-недотепы, так и не освоившего азы кодекса по выживаемости на местности, прозываемой Землею, а в моем случае...
А в моем конкретном случае сновидения и явь не просто переплелись, они, милые, завязались в некий монструозный не развязываемый узел, распутать который любыми обычными способами не доставало никакой человеческой хитрости и терпеливости...
И поэтому оставался единственно приемлемый (и отнюдь, не тупо-кардинальный!), - смириться с положением вещей, не вникать в их подпольную мистическую (и где-то, безусловно, и мистификаторскую) суть, и как бы отдаться прихотливому алогическому провидческому истечению реки-жизни...
В данную минуту моего квазисуществования меня мучила чрезвычайно болезненная, - схожая с постпохмельем, - жажда, утолить которую я вознамерился, приложившись к армейской помятой фляжке, притороченной в брезентовом подсумке к поясу моего сумрачного (помраченного умом от вседозволенной власти) недавнего охранника, ныне обретшего вечное морочное увековечение-упокоение, - обретшего не без моей помощи дилетанта-беспредельщика...
Жидкость, прорвавшаяся в мое пересохшее горло, ожгла его со всей приятностью свойственной истинно горюче-прохладительным амброзиям, - то есть, вместо облегчения пересохшей гортани, я напротив укрепил ее невротическое скоржившееся состояние...
Не пряча гримасы откровенного отвращения, я успел лишь пару раз нечленораздельно чертыхнуться, как вдруг почувствовал, что связочный и прочий дыхательно-глотательный аппарат нежданно обрел, как бы второе дыхание, зев славно облился приливом свежей горячей крови, которая со всей нежданной приязнью охолонила все прилегающие нежные слизистые области, - и в следующую секунду я сумел даже откашляться, особо не перенапрягая повседневные голосовые мембраны...
Однако продолжить опыт прополоскивания гортани я уже не решился. Тем более что в данную минуту мне необходимы были мозги, не плавающие в алкогольной эйфории, - возможно не очень просветленные и свежие, но тем ни менее соображающие вполне прилично, вполне здравомысляще, вполне логически...
И только после этой недосказанной про себя мысли, я машинально позволил себе сделать еще пару поверхностных глотков этого заморского многоградусного пойла, отдающего странным, совершенно незнакомым мне послевкусьем...
Я бы не состоял в вольных рядах русских интеллигентов, если бы весь без остатка отдался здравомыслящим упреждающим мыслям, - но меня пока, слава Богу, еще не отчислили по состоянию здоровья из сего бесшабашного мужского Союза...
И поэтому, после четвертого аккуратного приема внутрь себя специфически горько пряного продукта, в оживших моих извилинах объявилась старая подруга - энергетическая молния, - которая весьма основательно и энергично встряхнула не только мозговое серо-клеточное хозяйство, но и сердечное, все еще бестолково галопирующее, запыхавшееся существо, которое, заполучив подзабытый приятельский сигнал, догадалось гонять кровь более экономично, менее суетливо, приоткрыв, приотворив все свои клапанные створы до приемлемого размера...
