— Эвфемизм, — резким учительским тоном подсказала Джиллиан Ферри. И Вексфорд многое понял об отношениях в этой семье. Джиллиан, очевидно, считала, что муж глупее нее, и страдала. Она вышла за его деньги и карьеру? Но этого ей мало, и она всегда пыталась его переделать?
— По-вашему, эти письма писал зять того парня? — обратился он к Ферри.
— А кто еще? Ну, может, жена писала. Тип, кажется, сам не умеет, по крайней мере, так говорили. Стив отшучивался. Хотя точно не знаю, меня ведь тогда уже отпустили. А тот тип еще и названивал Стиву, и пришлось ему номер менять, а новый он просил не указывать в телефонном справочнике.
Вексфорду показалось любопытным, что из всех людей, с кем он говорил о Стивене Девенише, Тревор Ферри единственный называл его Стивом, несмотря на то, что имел все основания обижаться, да и вряд ли был близко знаком. Неужели действительно он не держит обиды?
— Вы называете того мужчину «типом»? А имя у него есть?
— Как, я разве не сказал? Его зовут Микс, Карл Микс.
Вексфорда трудно удивить, но тут он удивился, когда вспомнил того Микса. Толстый коротышка с пухлыми губами и его жена, жирная тетка, из тех, что еще недавно почти не встречались в границах Британского сообщества, участвовали в беспорядках в Мюриэль Кэмпден. Бёрден допросил эту чету по делу об убийстве Хеннесси и потом отзывался о них, как о «тех самых придурках, из-за которых в мире полно детей-уродов». Но разве это агрессивные люди? Склонные к насилию?
И мог ли тот человек или его жена написать те письма? Судя по всему, они и половины слов из них не поймут.
— Когда вы оставили «Морские авиалинии», мистер Ферри?
— Мне нравится это «оставили», — горько усмехнулся Ферри. — Почти как «пришлось отпустить». А оставил я ровно два года назад, в июле. Какое-то время пытался тянуть наш прежний дом, мы, кстати, тогда жили в хорошем районе — по Кингсбрукскому проезду, но потом пришлось его продать и купить эту сараюшку.
— Не знаете, ему еще приходили письма с угрозами?
— Нет, и сам он не скажет уже, верно? Возможно, его вдова знает.
Известно, по крайней мере, что такие письма он получил незадолго до смерти, — подумал Вексфорд. Он удивился, услышав, как Бёрден спросил Джиллиан Ферри, в какой школе она работает.
— В частной приготовительной школе Фрэнсиса Роскоммона. Это в Сьюинбери.
— Не близко, — сказал Бёрден, припомнив, что в прихожей видел два велосипеда под полиэтиленом. — Вы туда добираетесь не на машине?
— На автобусе, — отрывисто сказал Ферри.
Этим утром, на удивление погожим для холодного и мокрого лета, было приятно посидеть на воздухе, и Фэй предложила выйти в сад. На большой лужайке под тутовым деревом стоял плетеный стол и три, словно специально для них, плетеных кресла. Фэй сказала, что здесь она встречает соседей, угощает их чаем, а они выражают ей свои соболезнования. Хотя непонятно, чему, они прекрасно знали о ситуации в семье, которую полиция и социальные службы взяли под опеку в рамках программы «На страже боли».
Санчия сидела на покрывале в окружении бутылки кока-колы, упаковки бисквитов, шоколадного печенья и брошенных как попало игрушек На покрывале также красовалось пятно от свежевыжатого и свежепролитого апельсинового, если судить по осадку, сока. Это был в высшей степени художественный, уютный и веселый беспорядок, которого Девениш никогда бы не позволил, Вексфорд был в этом убежден. Проходя по дому вместе с Фэй, он обратил внимание, что уже на третий день после смерти Стивена чистота и порядок перестали быть, как прежде, идеальными. К примеру, в гостиной в половине одиннадцатого утра он заметил на столе два бокала со следами вина, оставшиеся, очевидно, с вечера.
— Это мы с Джейн вчера, — пояснила она. — Почти целую бутылку выпили. Я же до сих пор не убрала, неряха такая. — Она все еще не избавилась от привычки оправдываться. — Не знаю, что бы я делала без Джейн. Она уехала на день в Брайтон. Мы с ней так долго не виделись.
Фэй стала выглядеть гораздо лучше, что само по себе казалось невероятным и что непосвященные могли счесть дикостью. Глаза засветились, лицо порозовело, она словно помолодела. Сегодня она надела короткую джинсовую юбку и футболку с довольно глубоким вырезом. Он почему-то подумал, что эту одежду она всегда хранила втайне от мужа, ее строгого цензора и жестокого судьи, а теперь с удовольствием надела.
— Мальчики сегодня вернутся домой, — радостно сообщила она Вексфорду. — Я так по ним соскучилась.
— Насколько я помню, они ходят в одну школу?
— Да. В Сьюинбери. Но в следующем году Эдвард пойдет уже в Аундл.[41]
— Вы, наверное, с ними будете уставать.
— Так, как прежде, уже точно не буду. Правда, я сейчас постоянно плачу. Ни с того ни с сего.
— Поводов у вас достаточно, как мне кажется, — ответил он. — Миссис Девениш, вы не помните, ваш муж получал письма с угрозами от некоего Карла Микса? Вам известно, что этот мужчина приходил в Кингсмаркэмский офис «Морских авиалиний», а затем и в Гатуикский? Говорят, ваш муж вышвырнул его из кабинета и что-то ему сломал. Это так?
— Ломать он умел, — произнесла она, но без горечи.
— Так вы знали об этой истории?
— Немного. О работе он редко говорил, но о том, как вышиб Микса, рассказал. Он гордился этим случаем.
— По-вашему, автором писем мог быть Карл Микс? Вашего мужа грозились убить, так?
— Да, угрожали именно смертью. — Эти слова она произнесла так, словно мечтала о чем-то приятном. И продолжила совершенно другим тоном: — А когда-то я его так любила. После нашей помолвки он был таким нежным и внимательным. А уже во время медового месяца он меня ударил, но из ревности, потому что я разговаривала с каким-то мужчиной в отеле. Он потом просил прощения, хотя тут же упрекал меня за то, что я сама дала ему повод, мол, не надо было флиртовать с незнакомцем.
В ее глазах блеснули слезы, и она не то вздохнула, не то всхлипнула. Санчия услышала это и подбежала к ней с пакетом печенья.
— Мамочка, не плачь.
— Не буду, дорогая, — ответила Фэй и действительно успокоилась. Потом обняла ее и поцеловала в макушку. — Я очень счастлива. У меня любимые дети, здоровье, свобода. Но сердце почему-то все равно болит. Я ведь любила Стивена, понимаете? Он пытался отбить у меня все чувства к нему, вытравить, выколотить их, и в конце почти добился этого, но когда я вспоминаю то светлое, что было между нами, я снова плачу. И ведь правда, что я была для него единственной, единственной, кого он любил. Просто его любовь проявлялась таким… таким странным образом.
Домом № 16 по Оберон-роуд наконец занялись строители. Первым делом они починили крышу, поврежденную Кингсмаркэмской шестеркой. Потом занялись окнами, которые хотели успеть застеклить до начала дождя — судя по нависшим тучам, собирался ливень. Штукатурить они решили в последнюю очередь, поэтому на стенах все еще красовались розово-желто-синие надписи «педик», «мудак», «убийца» и жуткие рисунки обезглавленных тел и оскаленных чудовищ.
Двое рабочих сидели на крыльце и курили, когда к дому подъехал грузовик Кингсмаркэмского Управления по благоустройству и озеленению, с изображением девочки с лопатой и мальчика с букетом цветов на борту. Столь необычная эмблема появилась по требованию феминисток, у которых в городском совете имелись представители. Водитель грузовика, рыжий парень с длинными, как у девушки, волосами, и его напарник с красной татуировкой на запястье, вышли из кабины оглядеться.
Путаясь в траве по пояс и огибая огромные сорняки, кусты чертополоха в человеческий рост и ржавую кровать, они подошли к строителям и тоже закурили. Водитель сказал: чтобы убрать такие сорняки, нужен экскаватор, но сейчас нет свободных машин, все они расписаны на три месяца вперед, и хорошо, если получится привести участок в божеский вид до Рождества. К тому же экскаватору не так просто сюда заехать.
Их заметила Рашель Кинан и, вооружившись камерой, стала снимать эту сцену из окна своей квартиры на первом этаже башни Мюриэль Кэмпден. Кингсмаркэмский муниципалитет запретил своим сотрудникам курить в общественных местах, и Рашель решила таким образом отомстить водителю грузовика, с которым у нее несколько лет назад был короткий роман, за то, что он ее бросил. В то время ее муж лежал в Королевском госпитале в Стовертоне (его собирались переименовать в Мемориальную больницу имени принцессы Дианы), где ему удаляли грыжу. Оскорбленная тем, что водитель делает вид, что не замечает ее, она злорадно наблюдала, как он сел на стул, который принес один из строителей, и закурил новую сигарету.
Джон Кинан, похоже, подозревал о романе жены с водителем. Видимо, из-за рыжих волос младшей дочери, Вайноны, считала Рашель. Джон грозился купить набор для проведения в домашних условиях теста на отцовство, как только найдет лишних триста фунтов, и однажды даже попытался взять мазок изо рта Вайноны, но девочка проглотила вату. Рашель, кстати, тоже не знала, кто именно отец ребенка, но ее это совершенно не беспокоило. Гораздо важнее для нее было снять компромат на рыжеволосого водителя и засадить его в тюрьму или хотя бы подвести под строгий выговор.
