Далее комендант повел себя еще удивительнее и непонятнее. Для начала категорически запретил кому бы то ни было приближаться к тюрьме-Копилке, взяв «заботы» по обеспечению узников всем необходимым на себя: сам стал носить им в судках и еду, и даже редкий по тем временам кофе. Потом в срочном порядке свернул все землекопные работы и отправил венгров с румынами на фронт. Практически устранившись от выполнения комендантских обязанностей, Козински начал проводить бóльшую часть времени с пленниками. А поскольку обстановка в городе осложнилась массовым прибытием грузовиков с ранеными, он переложил все связанные с ними заботы на плечи своего заместителя – обер-лейтенанта Иоганна Шункеля. И вдруг в один из дней Козински непостижимым образом… исчез.
Первым забил тревогу Шункель, прибывший в резиденцию начальника по какому-то вопросу, но не обнаруживший коменданта в его кабинете. Один из дежуривших у Копилки часовых доложил, что тот провел всю ночь у заключенных. На стук однако никто не отвечал, и тогда не на шутку всполошившийся Шункель приказал запертые изнутри двери взорвать, поскольку вскрыть их другими способами оказалось невозможно. Когда дым от взрыва рассеялся, внутрь запустили поисковую команду, но та вскоре вернулась ни с чем: все три надземных этажа башни были, по словам членов команды, совершенно безлюдны. Тогда обер-лейтенант, прихватив нескольких солдат с фонарями, полез в пролом сам: решил обследовать подвальные помещения Копилки. Довольно скоро они обнаружили на полу первого этажа каменную прямоугольную плиту и, простучав ее, поняли, что под ней находится пустота, возможно, подвал.
Поднять плиту штыками от карабинов не удалось, и на помощь вновь призвали саперов. Следы того взрыва до сих пор, кстати, сохранились и на полу, и на потолке Копилки. Когда образовавшийся пролом в полу расчистили, Шункель спустился вниз по круто уходившей вниз лестнице и оказался в маленькой комнатушке – как он потом выразился, в «мышиной келье», – где с трудом могли разместиться не более двух человек. Однако поскольку пол «кельи» был усеян множеством следов от явно армейских сапог и к тому же оставленных совсем недавно, обер-лейтенант догадался, что беглецы ушли именно этим путем. Оставалось понять, каким образом им удалось ускользнуть и отсюда.
Разгадку головоломки Шункелю подсказал спустившийся вслед за ним солдат: указав на одну из боковых плит с круглым отверстием в центре, сказал, что точно таким же запором снабжена дверь на мельнице его отца. По совету солдата заместитель коменданта приказал найти на территории монастыря инструмент, который можно было бы использовать в качестве рычага, – лом или обломок дюймовой трубы. Пока подчиненные выполняли задание, из-за реки донеслась канонада «сталинского органа». Так немцы называли наши «катюши», – пояснил настоятель. – Их угрожающе нараставший грохот как бы подстегнул Шункеля и его подчиненных, и довольно скоро они добрались до скрытого за боковой плитой узкого лаза.
Мрак внутри царил непроглядный, луч фонаря бил не более чем на три метра, а время и проблема размещения в городе раненых неумолимо поджимали. Поэтому обер-лейтенант был вынужден вернуться в Энск, препоручив поиск коменданта и пленников одному из своих унтер-фельдфебелей. Не дождавшись донесения от последнего до самого вечера, в сопровождении двух мордоворотов из службы полевой жандармерии он вновь отправился в монастырь, но едва их машина достигла ведущего к воротам моста, как навстречу из темноты выпрыгнул невесть где пропадавший весь день Алоиз Козински. Вид у коменданта был плачевный: голова без фуражки, шинель перепачкана глиной, походка петляющая, взгляд как у душевнобольного человека…
Конечно же, полицейские тотчас препроводили капитана в автомобиль, и, к удивлению Шункеля, по салону лимузина распространился вдруг странный цветочный запах, от которого начало двоиться в глазах. Обер-лейтенант спешно распахнул дверь, повернулся к безвольно обмякшему на заднем сиденье начальнику и спросил, где тот пропадал. Комендант отвечал вяло и почему-то по-польски. Тогда Шункель, дабы привести его в чувство, влил ему в рот почти полфляги коньяка. Спиртное подействовало непредсказуемо странно: Козински обвел подчиненных ничего не понимающим взглядом, а потом, словно бы вспомнив что-то важное, выскочил из автомобиля и как ошпаренный помчался к монастырским воротам. Заместитель и полицейские бросились, разумеется, за ним, однако тот на ходу приказал им, уже по-немецки, остаться у ворот и никого из монастыря не выпускать.
Больше капитана Алоиза Козински никто не видел. Ни живым, ни мертвым. Шункель и его спутники посменно наблюдали за воротами всю ночь, а утром, услышав звук прогремевшего за стенами взрыва, бросились на территорию монастыря и присоединились к высыпавшим на улицу прочим обитателям комендантской резиденции. Было еще темно, но полная луна светила ярко, и в ее свете все разглядели вскоре цепочку следов, тянувшуюся от главного собора к низкому кирпичному зданию у колокольни, а от того – к пруду. Осторожно двинулись вдоль этой цепочки. На ледяной поверхности пруда увидели три неровно, явно в спешке вырубленные полыньи, но решили, что те оставлены жившими здесь недавно венграми, которые регулярно набирали из пруда воду для лошадей. Вернулись обратно, к приземистому зданию возле колокольни. И застыли как вкопанные: сквозь чуть приоткрытую дверь изливался странный, светившийся в темноте зеленоватый туман.
Первым от вида необычного зрелища пришел в себя обер-лейтенант: приказал солдатам надеть на всякий случай противогазы и прочесать здание от чердака до подвала. Сам же, забыв о мерах предосторожности, заглянул внутрь без противогаза. Почувствовал легкое першение в горле, но значения этому не придал: просунулся дальше. Легкомысленное «любопытство» закончилась для Иоганна Шункеля падением на обледеневшие ступени крыльца с полным отключением сознания. Очнулся он лишь двое суток спустя, причем от русской речи. Открыв глаза, увидел перед собой человека в папахе со звездой и, наверное, мысленно попрощался с жизнью.
Однако вместо расстрела человек в папахе, оказавшийся подполковником Михаилом Петровичем Гореевым, приказал отвести его в… баню. Там, в жарко натопленном помещении, бывшего заместителя коменданта с истинно азиатской изощренностью отстегали вымоченными в кипятке вениками, время от времени обливая холодной водой. Как ни странно, после подобной «экзекуции» Шункель почувствовал себя бодрым, здоровым и полным сил.
Гореев был непревзойденным мастером выбивания показаний из «языков», но в случае с неожиданно обнаруженными разведкой 144-го стрелкового полка на территории монастыря парализованными немцами решил положиться на интуицию и прибегнуть к другой тактике. И не ошибся, что наглядно продемонстрировал пример с немецким офицером Шункелем.
За время войны подполковник насмотрелся фрицев всякими: живыми и мертвыми, ранеными и здоровыми, контужеными и обмороженными, агрессивными и мертвецки пьяными. Но когда увидел распластавшуюся на снегу возле одного из монастырских строений полуживую компанию, образовавшую к тому же своими телами пятиконечную звезду, весьма сему факту подивился. Первой мелькнула мысль, что немцев кто-то отравил, а потом уже перенес сюда и уложил «звездой». Но зачем?! Загоревшись желанием непременно в столь необычном происшествии разобраться, Гореев приказал поместить пленников в развернутый в Энске полевой госпиталь, а когда очухаются – подвергнуть каждого обязательной санобработке посредством русской бани. Потому-то, собственно, обер-лейтенант Шункель, первым очнувшийся от каталептического сна, и был отправлен на принудительный сеанс «экзорцизма».
Когда тяжело отдувавшегося после непривычной процедуры Иоганна побрили, переодели в чистое белье и усадили за роскошно (по военным меркам) накрытый стол, подполковник продолжил процесс его «обработки». Присоединившись к «гостю», поинтересовался сперва на довольно сносном немецком самочувствием, потом вдоволь «наугощал» чуть разведенным спиртом и лишь после этого приступил к беседе «по душам». Вопросы для начала он задавал самые невинные, и собеседник, разморенный баней, заплетающимся языком подробно поведал и о родительском доме в Силезии, и о сослуживцах, и обо всех русских городах, в которых за время войны побывал. Однако когда Гореев перешел к вопросам о монастыре, Алоиз без тени фальши и лукавства стал лишь удивленно пожимать плечами да недоуменно разводить руками. Подполковник понял, что собеседник ничего не помнит, но не особо огорчился: впереди ведь его ждал допрос других «очевидцев» странного происшествия.
Однако впереди его вновь ждало разочарование: все остальные поочередно очнувшиеся и допрошенные пленники не помнили не только своего пребывания в монастыре, но и… друг друга! Тогда Гореев учинил следственный эксперимент: лично отвез их всех на монастырскую территорию. Увы, немцы с неподдельным интересом пялились и на ворота, и на храм Николая-чудотворца, и на то невзрачное строение, возле которого их нашли, но – не более того. Слегка оживились, лишь когда приблизились в сопровождении бойцов роты НКВД к стоящему неподалеку от трапезной колодцу. Не сговариваясь, подследственные подошли к каменному срубу и свесили головы вниз, точно желая увидеть свои отражения в тускло мерцавшем внизу водном зеркале.
