— Думаешь, она это помнит? Человек часто видит прошлое в розовом свете, так что ей теперь вполне может казаться, будто у вас был абсолютно буколический брак. Розовый с голубыми завитушками. Или голубой с розовыми.
— Ты права, конечно, но я уверен, что она все помнит… — Голос Патрика против его воли прозвучал элегично, поэтому он решил прервать душещипательные воспоминания. — Что у нас завтра на повестке дня?
Эрика прекрасно поняла, что он уходит от разговора, но настаивать не стала.
— Зайду к Акселю. Потом обзвоню архивы, налоговое управление, посмотрю церковные книги… Может, Ханс Улавсен и вправду застрял в Швеции.
— Церковные? Мне казалось, ты сама собиралась писать какую-то книгу… — Патрик соорудил задумчивую гримасу, но не выдержал и рассмеялся.
— С книгой я успеваю в срок, материал практически готов. И в конце концов, я просто не могу сосредоточиться, пока не узнаю эту историю до конца, так что лучше бы ты мне помогал, а не дразнил.
— Хорошо, хорошо! — Патрик поднял руки. — Девочка большая, имеешь право сама распоряжаться своим временем. У нас со старушкой свои дела, а ты занимайся, чем считаешь нужным.
Он встал и пошел в гостиную, на ходу поцеловав жену в макушку.
— Пошел строить восьмое чудо света… Тадж-Махал в натуральную величину.
Анна приметила ее издалека — маленькая одинокая фигурка на понтонных мостках. У нее не было намерения искать девушку, но как только, спустившись по Галербакен к морю, Анна увидела Белинду, она поняла, что обязана к ней подойти.
Белинда ее не заметила Она сидела с сигаретой, рядом с ней на мостках лежала пачка желтого «Бленда» и коробок спичек.
— Привет, — сказала Анна.
Белинда вздрогнула, хотела было выкинуть сигарету, но вместо этого демонстративно поднесла ее ко рту и глубоко затянулась.
— Угости и меня, — попросила Анна, присаживаясь рядом.
— А ты что, куришь? — удивилась Белинда и протянула ей пачку.
— Когда-то курила… пять лет. Но моему первому мужу не нравилось, когда я курю…
Можно, конечно, и так сказать — не нравилось… Он запретил ей курить, а когда как-то раз застал, погасил сигарету прямо об ее руку, в локтевом сгибе. Шрам от ожога остался до сих пор.
— Отцу не говори, — сказала Белинда командирским голосом, но, подумав, добавила: — Пожалуйста…
— Если ты меня не выдашь, и я тебя не выдам. — Анна затянулась и зажмурилась: у нее с непривычки слегка закружилась голова.
— А может, тебе не стоит курить? Вспомни о ребенке! — неожиданно поучительно, с интонацией какой-нибудь тетки из социальных служб, сказала Белинда.
Анна засмеялась.
— Первая и последняя сигарета за всю беременность. Обещаю.
Они помолчали, пуская кольца дыма над водой. Солнце уже не грело, давал о себе знать сентябрьский холодок, но было совершенно безветренно, и море отливало рябым блеском до самого горизонта. У причалов стояло всего несколько катеров — летом они теснились в два-три ряда, а большие яхты и вовсе находились на рейде.
— Не так легко, правда? — спросила Анна, не глядя на Белинду.
— Что?
— Быть ребенком и взрослым одновременно.
— Тебе-то откуда знать. — Белинда швырнула в воду попавшийся под руку камушек.
— Конечно, мне-то откуда? Я-то родилась в преклонном возрасте и сразу забеременела.
Белинда слегка улыбнулась, скорее хотела улыбнуться, но тут же опять помрачнела.
Анна промолчала. Пусть девочка сама определяет, когда говорить, а когда молчать.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Белинда искоса глянула на нее.
— Тебя сильно тошнит?
— Как хорька с морской болезнью.
— С чего бы это хорьку страдать морской болезнью? — фыркнула Белинда.
— А почему нет? Кто сказал, что хорьки не страдают морской болезнью? Хорек — сухопутный зверь. Посади его на корабль… вот так я себя и чувствую.
— Ты просто дурака валяешь. — Белинда не выдержала и засмеялась.
— А если шутки в сторону, мне и правда очень скверно.
— И мама тоже мучилась, когда носила Лизен. Я помню, я уже взрослая была. Ладно, что об этом говорить, когда мама с папой… — Она достала еще одну сигарету и прикурила, прикрывая спичку ладонью от воображаемого ветра.
— Знаешь, ты можешь говорить о маме, когда тебе хочется и сколько тебе хочется. Я прекрасно понимаю, что у Дана была жизнь и до меня, иначе не было бы вас троих. И твоя мама тоже в этом поучаствовала. И ты вовсе не должна чувствовать себя предательницей по отношению к отцу. Ты любишь свою маму, это совершенно естественно. И клянусь, я это прекрасно понимаю. Мне даже нравится, когда ты говоришь о своей маме. — Анна накрыла ладонью руку Белинды.
Первым побуждением девочки было отстраниться, но она, очевидно, передумала. Анна сама отняла руку и тоже взяла сигарету. Последнюю, мысленно поклялась она себе.
— Мне нравится возиться с малышами, — неожиданно сказала Белинда, — я очень много помогала маме с Лизен.
— Дан рассказывал. Он говорил, они с Перниллой чуть не насильно выталкивали тебя на улицу поиграть с приятелями. И еще говорил, у тебя здорово получалось. Так что я очень надеюсь, весной ты и мне будешь помогать. Можешь смело рассчитывать: все обкаканные памперсы — твои.
Она шутливо ткнула Белинду в бок, и та, помедлив секунду, ответила таким же тычком.
— Ничего подобного! Только описанные! Заметано? — Она протянула руку для пожатия.
— Заметано! — Анна пожала руку. — Какашками займется Дан.
Они засмеялись.
Анна потом вспоминала эту минуту как одну из самых счастливых в жизни. Лед был сломан.
Аксель паковал чемодан. Он встретил Эрику на пороге, держа в левой руке рубашку на плечиках. На двери в прихожей висел дорожный гардероб.
— Вы уезжаете? — спросила Эрика удивленно.
Он кивнул и, аккуратно расправив, повесил рубашку.
— Да, пора начинать работать. В пятницу еду в Париж.
— Вы хотите уехать, не узнав, кто… — Слово застряло на языке.
— У меня нет выбора, — грустно сказал Аксель. — Разумеется, я прилечу первым же самолетом, если полиции понадобится моя помощь. Но у меня есть работа, и я должен ее делать. Сидеть здесь и заниматься пустыми рассуждениями… как бы сказать… неконструктивно.
Аксель усталым жестом потер двумя пальцами переносицу, и Эрика обратила внимание, как скверно он выглядит. С момента приезда он словно постарел лет на десять.
— Да, вы, наверное, правы, — мягко сказала она. — Так будет лучше… Знаете, у меня есть к вам несколько вопросов. Вы в состоянии уделить мне немного внимания?
Он пожал плечами и жестом пригласил ее войти. Она задержалась было на веранде, где они разговаривали в тот раз, но он, не останавливаясь, провел ее в дом.
— Какая красота… — У Эрики перехватило дыхание.
Она словно попала в музей ушедших времен. Сороковые годы… Везде было прибрано и чисто, но в комнате все дышало стариной.
— Да… ни родители, ни я, ни Эрик… мы никогда не гнались за модой. Родители ничего не меняли в обстановке, и мы с Эриком последовали их примеру. К тому же в то время было множество по-настоящему красивых вещей, и я не вижу никаких причин менять мебель на более современную… и, на мой взгляд, менее красивую, если не сказать уродливую. — Он осторожно погладил богато украшенный резьбой секретер.
Они присели на обитый коричневым гобеленом диван. Нельзя сказать, чтобы сидеть на нем было очень уж удобно — наоборот, он располагал к красивой, строгой и прямой посадке.
— Вы хотели что-то спросить, — вежливо, но с ноткой нетерпения напомнил Аксель.
— Да… — Эрика вдруг почувствовала неловкость.
Уже второй раз она пристает к Акселю со своими вопросами, хотя совершенно очевидно, что у него хватает забот и без нее. Но раз уж она пришла…
— Я вам уже говорила — хочу узнать побольше о прошлом моей мамы. И волей-неволей в кадре все время возникают друзья ее детства — ваш брат, Франц Рингхольм, Бритта Юханссон.
Аксель кивнул. Он ждал продолжения.
— Но в их компании был и еще один человек.
Молчание.
— В конце войны сюда приехал участник норвежского Сопротивления. Он тайно прокрался на баржу моего деда. Насколько мне известно, вы не раз плавали на этой барже…
Аксель смотрел на нее не мигая, но она почувствовала, что при этом напоминании он заметно напрягся.
— Ваш дед был замечательным человеком, — тихо сказал он после паузы. — Один из лучших людей, встреченных мной в жизни.
Эрика никогда не видела деда, но ей была очень приятна похвала Акселя.
— Я знаю, что, когда Ханс Улавсен попал в Фьельбаку, вы были в немецком плену. Он приехал в конце сорок четвертого года, а уехал вскоре после окончания войны, как нам удалось выяснить…
— Вы сказали «нам», — перебил ее Аксель, как ей показалось, с волнением. — Кому «вам»?
