А потом Маша сказала, стараясь сдерживать дрожь: «Познакомьтесь, это Света Рогозина».
А Илюшин ответил: «Я так и подумал».
И лишь сам Бабкин стоял дурак дураком, чувствуя только, что зверски болит укушенное плечо и хочется расчихаться от едкого запаха химикатов.
Он бросил в воду последнюю пригоршню камней, отряхнул ладони и поднялся.
– Ну что, пойдем?
Маша тоже встала.
– Юльку ужасно жалко. Столь многого добиться – и бросить все силы на месть… И кому! Человеку, который не стоил и сотой части этих усилий.
– Рогозина покалечила ее куда серьезнее, чем казалось со стороны. – Илюшин наклонился и подобрал сухой черный прутик. – Не будет здоровый человек хирургически менять лицо, чтобы стать похожим на своего врага.
– Вот тебе и склонность к нестандартным решениям!
Макар прицелился и с силой выбросил руку. Палочка, крутясь, взмыла вверх.
– Просто эту стрелу пустили очень давно, – сказал он. – И все это время она летела в цель.
Прутик упал в воду и поплыл в отражении облака, похожий на птичку, затерявшуюся очень-очень высоко.
2Два месяца спустя
Мотя плюхнулась на скамейку, сбросила разношенные сандалии и с несказанным облегчением вытянула отекшие ноги. Фууух! Хорошо-то как в теньке!
Все сиденье было усыпано желтыми лепестками, как конфетти. Липа уже отцветала, но воздух все равно звенел от сладости. Мотя зажмурилась и глубоко вдохнула. Дышим, дышим…
– Губанова!
Матильда открыла глаза. Перед ней стояла Белла Шверник в белоснежной хламиде до пят и разглядывала ее с откровенным удивлением, словно на скамейке был выставлен музейный экспонат.
– Привет, Чарушинская! – благожелательно сказала Мотя и лениво вскинула растопыренную ладонь.
– Да какая я тебе… – с полоборота завелась Белка, но, осознав, как к ней обратились, растерянно замолчала. – То есть да, здравствуй.
Она еще раз беззастенчиво оглядела Мотю сверху донизу, от босых ног с внезапным ярко-синим маникюром до детского ободка в цветочек, скромно прятавшегося в губановских вихрах. Взгляд задержался на животе.
– Ты что, опять беременна? – недоверчиво спросила Белла.
– Ага, – с удовольствием подтвердила Мотя.
– Но ты похудела! – возмутилась Белла.
– Ага, – согласилась Мотя.
Это была правда. Когда два месяца назад Маша Елина вытащила ее из номера, показала ей женщину в наручниках и сказала, что это Света Рогозина, с Мотей что-то случилось. Во все глаза смотрела она на потасканную немолодую тетку и пыталась совместить с той Рогозиной, которая пихала ей бутерброд: «Жуй, бегемотина!»
И Моте удалось. Она отчетливо увидела на месте кудрявой Светки эту невнятную бабу с озлобленным лицом. Баба требовала от Моти, чтобы та жрала, и обещала, что тогда не обидит ее, потому что чавкающая Губанова ее развлекает.
«И я ее слушалась. Слушалась столько времени!»
В эту секунду в Мотиной голове что-то щелкнуло. Поезд, двадцать лет бежавший по одному кругу, перешел на другие пути.
– Я отказалась от бигмаков и пива, – поведала Мотя ошеломленной Шверник. – Перешла, так сказать, на здоровое питание! И тебе рекомендую! Укрепляет эту, как ее… прану!
– Прану?!
– И брахмапутру, – подтвердила Мотя. – У меня уже ого-го какая!
Она удовлетворенно похлопала себя по животу.
Белла, с каждой секундой все сильнее убеждавшаяся, что Губанова съехала крышей, теперь почти окончательно утвердилась в этой мысли. Правда, психическое заболевание Матильды, как ни отвратительно было признавать, пошло ей на пользу. Во-первых, Бегемотина сказочно похорошела. Во-вторых, держалась так раскрепощенно, что Белла даже слегка растерялась.
Но позволить какой-то там Губановой быть на высоте она не могла.
– Опять мальчика ждешь? – Шверник кивнула на выпирающий живот и изобразила выражение крайнего сочувствия на лице. – Не представляю, как ты будешь с пятью пацанами… Ужас! Ну вы хоть решили, как назовете?
– Машкой! – объявила Мотя и поднялась. – Извини, Бел, вон муж мой идет. Увидимся!
Сандалии подхватила одним пальцем и так и пошлепала по дорожке – босая, в красном платье, с душистыми цветками липы в волосах.
Белла посмотрела ей вслед, чувствуя, что настроение испортилось безнадежно на весь день, и брезгливо стряхнула с подола налипшую золотистую чашечку.
3В этот двор Саша забрела случайно. Ну, не совсем случайно – адрес-то у нее был, и номер телефона тоже. Но она попросила его не звонить, и он послушался. А позвонить первой было страшно.
Саша старательно отгоняла сожаление и убеждала себя, что все прекрасно, она всем довольна, это и есть цивилизованные одноразовые отношения. Где ключевое слово – цивилизованные, а не одноразовые.
Но она случайно выяснила, что его дом находится неподалеку от ее новой работы, и маршрут до него выглядел многообещающе приятно – через длинный тихий сквер, так почему бы и не прогуляться, решила Саша.
Теперь она стояла, задрав голову перед высоткой, втиснутой между двумя старыми пятиэтажками. В верхних окнах плескалось по красному заходящему солнцу.
Во дворе заскрипели качели, и Саша обернулась. Мальчишка лет пяти раскачивался, старательно вытягивая ножки вперед-назад. Рядом с ним на соседней доске сидел светловолосый парень в кепке – то ли старший брат, то ли молодой папа – и время от времени посматривал на Сашу.
Она теперь часто ловила на себе взгляды. Сначала ее это смущало: каждый раз казалось, что с лицом приключилась какая-нибудь неправильность – или тушь размазалась, или щека испачкалась. Потом понемногу привыкла.
Скрип качелей действовал успокаивающе. Саша отошла в сторону и присела на перекладину невысокого заборчика, надеясь, что поблизости не найдется бдительной старушки. Почему-то именно старушкам очень нравилось ее стыдить.
Все, что было до апреля, вспоминалось сейчас как затяжная болезнь. В «Тихой заводи» она разрывалась на части: одна Саша твердила, что должна немедленно показать Юре папку с компроматом на его жену. Вторая Саша молчала. Вторая Саша думала, что это гадость. «Она его обманывает!» – «Это их семейное дело». – «Ты должна открыть ему глаза!» – «Он сам не хочет их раскрывать».
У другого человека этот выбор не вызвал бы и тени сомнений. Саша Стриженова чуть не сошла с ума, пытаясь заставить саму себя действовать в собственных интересах.
А потом она увидела перепуганную жалкую Савушкину. Любка отчаянно храбрилась, но все равно напоминала описавшегося щенка, не знающего, что ему делать: прятаться, маскировать лужу или юлить перед хозяином. И выбор на этом закончился сам собой.
«Есть вещи, на которые я не пойду ради него. Странным образом эта мысль приносит мне чувство невероятного облегчения. Я не настолько люблю его! – я повторяю это снова и снова. Я не настолько люблю его, чтобы сделать подлость.
Господи, какое счастье! Растворяться в едкой любви, терять себя – и вдруг обнаружить, что где-то в самой глубине есть камешек, который не исчезает. Он видится мне похожим на янтарь. Он греет меня изнутри.
Я смеюсь над собой: сколько радости от того, что у меня, оказывается, есть кое-какие принципы! У нормальных людей это открытие вряд ли вызвало бы такой восторг. Но дело ведь не только в принципах. Долгое время я была уверена, что готова на все. На все, включая убийство! И вдруг выяснилось, что это не так».
Саша встала, проверила, не испачкала ли юбку, и медленно пошла вдоль площадки. В тонированном стекле машины отразилось ее лицо, и ей вдруг показалось, что она почти красива. Конечно, лишь на какую-то секунду, но все же…
Скрип прекратился. Обернувшись, Саша увидела, что мальчишка, нацепив кепку, уходит с площадки, держа за руку седовласую бабушку. А парень, болтавший с ним, остался на качелях. Он по-прежнему смотрел на нее, теперь уже не отводя взгляда.
Саша вдруг испытала сильное желание снова на что-нибудь сесть.
Макар Илюшин спрыгнул с качелей, перемахнул через заборчик вокруг площадки и в два шага оказался возле нее. Он совсем не изменился, если не считать того, что успел где-то хорошо загореть.
– Привет! – небрежно сказала Саша, изо всех сил стараясь не улыбаться во весь рот. – Ты что здесь делаешь?
– Привет. Тебя жду, – так же небрежно ответил Илюшин.
– Давно?
Он прищурился.
– Месяца два, по моим подсчетам.
Когда пятилетний Вовка, сосед Макара по лестничной клетке, обернулся, чтобы помахать рукой на прощанье своему взрослому другу, на площадке уже никого не было. Только пустые качели взлетали легко и свободно: вверх-вниз! вверх-вниз!
