- Фатима, милая, я же безоговорочно беру и варенье, и мед, и облепиху - на случай простуды, беру овсяное печенье твоего собственного производства, орехи, пахлаву, чтобы было чем перекусить на случай тотального голода и безденежья, даже лимонник беру, чтобы не спать по ночам, и еще кучу всякой всячины. Но заваривать перегородки
от орехов - это уже слишком. За каким чертом мне это надо,
когда мне лень кофе себе с утра сварить? Может, объяснишь?
- Это очень хорошее средство для профилактики гинекологических
заболеваний, - продолжая радостно улыбаться, сообщила Фатима.
После некоторой паузы Инна, а вместе с ней и Наталья, до этого момента безмолвно сидевшая на табурете, с тупой обреченностью уставившись на два огромных пакета, в которых, помимо продуктов, лежала еще теплая душегреечка на козьем пуху, чтобы не замерзнуть и не простудиться, затряслись в приступе смеха. При этом Наталья постоянно повторяла:
- Ой, не могу, мама ты наша дорогая! - Она продолжала заразительно смеяться, временами вздрагивая всем телом.
Инна вспомнила этот случай и сама невольно улыбнулась. Любому незнакомому человеку, наблюдавшему эту сцену со стороны, могло показаться, что добрая мамочка наставляет своих неразумных дочек, заботится о них и учит уму-разуму. Ему бы и в голову не могло прийти, что эта благообразная женщина с маленькими черными глазками, добродушной улыбкой, не сходящей с ее круглого, морщинистого лица, еще хранящего следы былой красоты, на самом деле является хозяйкой небольшого публичного дома, который в официальных бумагах носил название "F-Club". А
Наташечка и Инночка действительно были ее любимыми "девочками", только в другом смысле. Хотя, положа руку на сердце, Фатима на самом деле была очень привязана к ним. Несмотря на кипучую молодость, бурные зрелые годы, прошедшие в стенах НИИ, и имея степень доктора философских наук, она под конец жизни осталась одна, похоронив трех любимых мужей. А поскольку собственных детей у нее не было, всю свою нерастраченную нежность она обратила на этих двух девочек, очень похожих друг на друга. Для всех остальных людей на свете она была совершенно другой: кому-то она казалась скрягой, кому-то добродушной и забывчивой мадам, но те, кто видел разгневанную Фатиму, понимал, что она очень жесткая и властная женщина. Даже со своими девочками она не всегда была доброй наседкой, иногда поступая с ними так, как требовали ее собственные интересы.
Вспоминать об этом было неприятно, и Инна подумала, что нужно перестать изводить себя всякими глупостями и попытаться как-нибудь себя развлечь. Волноваться было практически не о чем, потому что она выполнила свою часть работы и теперь ей нужно было только немного подождать.
Инна докурила сигарету и, старательно прицелившись, метко швырнула окурок в вялого таракана, который выполз из мусоропровода. Наблюдая, как он упал, перевернувшись на спину, и начал крутиться в предсмертной агонии в умопомрачительном танце, она воскликнула:
- Ишь ты, чего откаблучивает!
Фразочки подобного рода были ее хобби. К месту и не к месту, в разговоре с Фатимой, с клиентами, подругами, приятными незнакомцами и инспекторами ГАИ она всегда умудрялась ввернуть пришедшую ей в голову одну из крылатых фраз из отечественного кинематографа или мультипликации, что всегда доставляло ей немалое удовольствие. При этом она не забывала скорчить рожу посмешнее, вызывая веселое изумление у работников милиции, с которыми она была близко знакома в силу специфики своей профессии. Иногда это невинное увлечение, если хотя бы что-то имеющее к ней отношение можно было назвать невинным, служило ей хорошую службу. Способность ментов посмеяться порой спасала ее от очередного "субботника", что было не лишним в те времена, когда она только начинала работать на Фатиму.
Легко подняв себе настроение таким несложным образом, она, согнувшись, половчее схватила сумки и в этот момент услышала за спиной громкое сопение, доносившееся из соседней квартиры. В этой квартире проживал отличавшийся вздорным характером дедушка божий одуванчик, терроризирующий местных тинейджеров тем, что стучал их родителям об их маленьких детских шалостях. За это ему неоднократно писали краской на дверях всевозможные пожелания и клички, самой приличной из которых была "настоящий Пердолан".
Инна медленно расплылась в улыбке, представив себе, как старый
хрыч пыхтит от удовольствия, наблюдая через глазок пикантную картинку
в виде стройных ножек и едва прикрытой короткой юбкой крепкой
круглой попки. Она даже немного подвигала ею из стороны
в стороны, чтобы доставить ему удовольствие. Чувствуя, что это
ей удалось, и пробормотав про себя: "Есть еще порох в пороховницах
и ягоды в ягодицах", она стала медленно подниматься, продолжая
плавно покачивать бедрами. Сопение за дверью грозило перейти в астматический приступ. Приготовившись повернуться лицом к старому извращенцу, чтобы скорчить самую отвратительную из всех имеющихся в ее арсенале рож, она почувствовала, что в этот момент у одной из сумок предательски оторвалась ручка. Пытаясь спасти труды Фатимы, она перехватила сумку другой рукой, при этом автоматически отпустив вторую сумку. В разгар этих немыслимых манипуляций она услышала за дверью старческий булькающий смех и от неожиданности остолбенела.
Она смотрела, как из сумок медленно вытекает тягучая розово-красная смесь, заполняя лестничный пролет смесью невообразимых запахов: меда с лимонником и облепихи с желе из красной смородины. Однако смотреть на все это было противно. Немного придя в себя и продолжая слышать за дверью ненавистное бульканье, Инна начала ругать себя последними словами:
- Дура чертова, задницей помахать решила. Перед кем?! Ну что
я теперь Фатиме скажу, она мне три часа эти сумки собирала! Прекрати смеяться, старый пень! - Последние слова были обращены к деду, который, выставив свой лысый череп в дверную щель, прятал свое тщедушное тело за дверью, возможно, опасаясь нападения со стороны рассвирепевшей Инки.
- Вот ведь неприятность-то какая... Ах ты, мать честная! - наконец выдавил он из себя.
- Знамо дело! - в тон ему ответила Инна.
"Может, еще предложит колготочки от брызг варенья отстирать,
а то вдруг я чего доброго в шоке от такой потери не смогу до своего
этажа добраться", - подумала она.
- Ты... это... продукты-то теперь выбросишь, поди! - сказал
он с сальной улыбкой на маленьком сморщенном личике.
А то я это... с собой заберу, все процежу через тряпочку и буду
потом чай пить. У тебя, поди, много там варенья было! - говорил
он, продолжая подобострастно улыбаться...
Подавившись приступом смеха, Инна не смогла ему ответить и только кивнула головой в знак согласия. Продолжая смеяться, она, прислонившись к дверям лифта, стала смотреть, как Пердолан втаскивает в свою квартиру сумки, оставляющие за собой липкий бурый след, старательно пыхтя и время от времени поглядывая на нее.
Все еще хохоча, она стала спускаться вниз по лестнице. Идти домой
ей совершенно расхотелось, и она в более чем приподнятом настроении,
с раскрасневшимся от смеха лицом, села в свой маленький "Ниссан" с явным намерением прошвырнуться по привычному маршруту: магазин - сауна кабачок. В машине она привела себя в порядок. Посмотревшись в зеркало и придав своему лицу выражение гордого, королевского равнодушия, для чего требовалось поднять вверх брови, зафиксировав их в таком положении, и немного надуть губы, она аккуратно выехала со двора.
Он действовал быстро, бесшумно - никакой суеты, только мягкая, почти кошачья грация движений. Как ему хотелось, чтобы <MI>она<D> увидела его сейчас! Хищного и опасного, как лезвие его ножа. Перебирая вещи ловкими быстрыми пальцами, он внезапно замер. Руки сами остановились на прохладном нежном материале, и во рту сразу же появился соленый привкус крови, сердце забилось быстрее, в голове пульсировало горячее облако, а по телу пробежала сладкая дрожь. Он чувствовал, как желание растет, и снова закусил до крови губы, чтобы не потерять это божественное ощущение тысяч ласковых иголочек, щекочущих его вспотевшие ладони, которые гладили шелковую прохладу дорогих трусиков этой проститутки.
Но нет! Это было уже не белье, а <MI>ее<D> кожа, нежная, гладкая и упругая. Его воспаленное воображение рисовало ему сладостные картины.
Он гладил ее тело, и <MI>она<D> позволяла ему это. Его тело охватила приятная, сладкая истома. Вот он перевернул ее на спину. А вот и оно!
Это небольшое родимое пятно коричневого цвета под левой грудью, напоминающее маленькую рыбку. Теперь уже скоро. Только не отрывать глаз от этой сводящей с ума белизны. Надо только коснуться этого пятнышка и тогда можно будет задохнуться в теплой волне, которая затопит все тело, пронзит мозг, расплавит сердце, задержится в паху и потом покинет его, отдаваясь легкой приятной дрожью в ногах. Надо только удержать эту драгоценную минуту. Облако в его голове вдруг взорвалось, он услышал ее смех, почувствовал, как сердце стало биться еще быстрее. Ему стало трудно дышать. Все пропало так же внезапно, как и началось. В побелевших онемевших руках он по-прежнему продолжал мять белые шелковые трусики. Его губы дрожали, и лицо исказила злобная гримаса. На глаза навернулись слезы, он скомкал трусики и швырнул их в противоположный конец комнаты. Потом стал яростно выворачивать ящики, бросать на пол книги
