— Нет, смотри: она же полная.
— Но ты открывала ее!
— Да нет же! Я ее вообще не трогала.
— Тогда где же… э-э, эта пластмассовая штучка? Ну, такая полосочка? Дергаешь за нее — и коробочка распечатывается.
— Таких фирменных штучек никогда не бывает у разносчиков молока. Это в магазине сидит человек и запечатывает коробочки. А тут — просто открываешь крышку, и все. Как в старые добрые времена.
Кевин закрыл ванночку, потом опять открыл, внимательно посмотрел на содержимое и снова закрыл крышку.
— Значит, домашний сыр был в такой же ванночке? — спросила я.
Он кивнул.
— Такие не продаются в магазинах. Такие приносит только разносчик молока, — заметила я.
— Значит, какое-то время ванночка пролежала у нее в ящике у дверей.
— Да…
Мы внимательно посмотрели друг на друга.
— И кто-то, — продолжила я, — мог подойти, открыть коробочку, положить туда что угодно и снова закрыть. Если потом выровнять сверху сыр, то никто и не заметит. А ящик для молока у Элейн на крыльце, и его не видно с улицы. Понимаешь?
— Да. Теперь начинаю понимать.
— Таким образом, совсем необязательно было проникать в дом. А значит, это мог быть кто угодно.
— Да уж! — хмыкнул Кевин. — Это расширяет круг подозреваемых.
— Например, какой-нибудь антифеминист, как этот парень из Монреаля. Возможно, этот человек даже не знал ее лично, а просто, например, его жена, начитавшись книг Элейн, бросила его. Или, скажем, девушка посещала ее семинары, «обрела уверенность в себе» и послала своего парня ко всем чертям, а он обвинил во всем Элейн. Что-нибудь в этом роде. Да, это мог быть любой, кто знал, где она живет…
Кевин подумал и добавил:
— И знал, что ей приносят на дом молоко и домашний сыр.
— Ну, это не такая уж редкость. Большинство яппи заказывают молоко на дом, потому что это удобно, и еще молоко, как правило, берут многодетные семьи. А многим просто приятно сознавать, что у них свой разносчик молока. И стеклянные бутылки очень экологичны, так ведь? Здесь, в округе, по меньшей мере две молочные фермы.
— Если кто-нибудь знал, что ей приносят домашний сыр…
— Конечно! Либо этот кто-то бывал у нее в доме, видел сыр в холодильнике, разговаривал с ней о домашнем сыре… Или он просто знал, что она заказывает в «Прекрасной долине». Возможно, кто-то заглянул в ящик после того, как заходил разносчик, и до того, как Элейн вынула продукты. А промежуток мог быть довольно-таки длинным. В этих ящиках можно хранить молочные продукты часами, хоть целый день. Предположим, разносчик приходил утром. Элейн весь день была на работе, и домашний сыр лежал в ящике, пока она не вернулась. В общем, тебе надо побеседовать с разносчиком.
— Безусловно.
— Он славный парень, — сказала я. — Если это тот же, что приносит молоко мне. Скорее всего, это он и есть. Это его маршрут. Очень славный парень! Он ужасно расстроится. И дела его фермы тоже расстроятся, если все это попадет в газеты. Кто угодно мог узнать адрес Элейн. Ее номер есть в телефонной книге. Я знаю: сама смотрела несколько дней назад.
— Кто угодно… — задумчиво произнес Кевин, — кто захотел бы, чтобы она умерла. Дело в том, что я выяснил насчет ее пациентки.
— Ну?
— Она действительно приняла слишком большую дозу. Странно… Ее звали Донна Залевски. Она приняла слишком большую дозу синеквана.
— Как Элейн!
— Как Элейн.
— Есть одна неувязочка, — сказала Рита. — Дело в том, что Элейн терпеть не могла домашний сыр.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
Мы сидели в Ритиной гостиной. Она как раз над моей, и такой же формы, и тоже с камином. Во всем остальном эти две комнаты могли бы служить иллюстрациями соответственно старомодной и современной обстановки. Моя гостиная — сплошное ретро. Дешевая люстра в виде стеклянного шара. Кушетка. У Риты — мебель тщательно подобранных тонов из магазина ранга Блумингдейла, не ниже. Если задуматься, то Рита и сама всегда впереди себя, а я вечно тянусь за собой…
— Я ее знала, — ответила Рита. — Помнишь? Мы с ней вместе ходили на те семинары.
На Рите были ее любимые джинсы и белый джемпер из ламы. Еще она надела массивные, ручной работы серьги и очень подходящую к ним цепочку.
— Вы что, подолгу обсуждали молочные продукты на ваших семинарах? — поинтересовалась я.
— У нас как-то был случай поговорить о ее разносчике молока.
— Должно быть, разговор был увлекательный!
— Да, — совершенно серьезно подтвердила Рита, — он даже снился Элейн. Он олицетворял для нее идею мужчины-кормильца. Молоком, а?
Рита временами говорит в подобном тоне, но вообще-то она хорошая и прекрасно относится к своей собаке по имени Граучо — необученной таксе с седой мордочкой, сейчас примостившейся у нее на коленях.
— Ты шутишь! — воскликнула я.
— Нет, я серьезно. Мы много работаем со снами в наших группах.
— Так у нее были какие-то предчувствия?
— Да нет, конечно нет. Просто все это как-то подозрительно. Она была из тех людей, которые терпеть не могут йогурта и всякого такого: сметаны, например, домашнего сыра.
— Так зачем же тогда платить разносчику молока?
— Чтобы получать обыкновенное молоко, скорее всего, — ответила Рита. — Во всяком случае, это первое, что приходит в голову. Но этот разносчик, кроме того, был для нее и неким символом.
— Вообще-то она пила молоко. По крайней мере с чаем. Однажды, когда Элейн поставила на стол молоко, Кими вылакала его… Я точно помню, что Элейн наливала молоко себе в чай. Но зачем ей понадобился домашний сыр?
— В конце концов, «сырофобии» у нее не было. А если, например, приготовить творожную запеканку, так и вкуса домашнего сыра не почувствуешь. И выглядит это совершенно иначе.
— Допустим, но все же это была не любимая ее еда, — возразила я. — Вот ведь что странно! Почему отраву положили в то, что она не любит, если хотели отравить ее?
— Логичнее травить человека тем, что он ест часто, — согласилась Рита.
— Предположим, мы хотим отравить миссис Деннеги. Во что ты подсыплешь яд? Правильно! В травяной чай. Нам следовало бы подсыпать мышьяку в ее обычную пищу.
— Но для этого надо знать, что она ест обычно, — сказала Рита. — Если Элейн отравил какой-нибудь антифеминист, откуда ему было знать, что она любит, а что — нет? Он просто наблюдал за домом, заметил разносчика молока и решил отравить то, что было в ящике для молока.
— Но почему он подложил то же самое средство, от которого умерла пациентка Элейн? Как его… синекван?
— Возможно, тут есть какая-то логическая цепочка. — Рита задумалась.
Поначалу я и внимания не обратила на это замечание. Врачи всегда говорят, что все связано со всем.
— Похоже, убийца хотел, чтобы все выглядело как самоубийство. Женщина умерла от передозировки синеквана. Это случилось с пациенткой Элейн. Элейн идентифицируется с ней. Чтобы справиться со своим чувством вины, она как бы становится своей умершей пациенткой. Но у нее не получается… Или, наоборот, слишком хорошо получается. И она кончает тем же, чем и ее больная.
— А вдруг так и было?
— Не думаю. Но, возможно, кто-то хотел, чтобы создалось такое впечатление.
— Уж очень это все сложно! — усомнилась я. — Вряд ли полиция сможет переварить такую версию.
— А кто была та пациентка? Что о ней известно?
— Почти ничего. Кроме одного; она была хозяйкой Кими. Элейн говорила, что у этой женщины были серьезные проблемы. Ее звали Донна Залевски. Это я знаю от Кевина, а не от Элейн.
Ритино лицо вдруг стало бесстрастным и непроницаемым.
— Элейн и не могла сказать тебе этого. Это было бы нарушением профессиональной этики.
Температура на улице понизилась до нормальной — около десяти градусов. Я прислушивалась, не идет ли разносчик молока, и одновременно пыталась дописать о женщине, воплотившейся в свою собаку. Рауди и Кими услышали шаги раньше меня. Их отношения несколько улучшились. Кими изредка все-таки вспоминала, что она на территории, которую Рауди пометил первым, и что он тяжелее ее на пятнадцать фунтов. Но все же дух соперничества присутствовал, и одним из любимых соревнований было: кто скорее добежит до двери — выяснить, кто пришел. Кими весила около семидесяти пяти фунтов, Рауди — под девяносто. Мой отец, который выращивает гибриды волка и собаки, всегда хотел видеть Рауди еще более похожим на волка. Бак то и дело советовал мне заставить Рауди похудеть до восьмидесяти пяти фунтов, а Фейс Барлоу, которая водила его на соревнования по экстерьеру, говорила, что я морю его голодом. Бак и Фейс, оба читали мне лекции о правильном питании собак. Бак настаивал на том, что корм «Екануба» — неподходящая пища для лайки, не бегающей ежедневно в упряжке, а Фейс утверждала, что это идеальная еда. Нет мира ни среди собак, ни среди людей!
