— И как же вы устроились?
— Уборщицей, Наташенька, уборщицей я пошла работать. Сначала, знаешь, стыдно было. С высшим образованием, и полы мыть… А потом радовалась, когда меня в магазин взяли. — Ольга Степановна рассмеялась, вспоминая. — Крутиться весь день приходилось, зато перепадало кое-что из продуктов, а тогда как раз время голодное было. Помнишь, как в очередях за молоком и кефиром стояли, номера писали на руке?
— Помню, — кивнула Наташа.
— Ну вот. А я могла иногда пакетик-другой домой унести, директор наш на такое безобразие глаза закрывал.
— А как же вы с Евгенией Генриховной встретились?
— Да она просто в наш магазин пришла, вот и вся встреча. Узнала сразу же и говорит так строго: что ты, Ольга, тут делаешь? Как будто я выбирать могла… А потом спрашивает: будешь у меня работать, готовить на всю семью? Я, конечно, согласилась. Вот так и живем с тех пор.
Вечером Наташа уложила Тимофея спать пораньше — ей хотелось поговорить с мужем. На втором этаже особняка им были отведены две комнаты — одна для Тимоши, вторая — для них с Эдиком. У нее могла бы быть и своя комната, но она была Наташе совершенно не нужна — вполне хватало и того, что имелось. Детская у Тима просторная, со светлыми обоями, с окнами, выходящими, как и у них, на улицу. Комната же Эдика, которую теперь в доме начали называть семейной, была полностью голубой — голубые обои в мелкий цветочек, постель с покрывалом небесного цвета, бледно-голубые шторы. Просто будуар, а не комната холостяка. Но когда выяснилось, что дизайном занималась Евгения Генриховна, Наташа ничего не стала переделывать, только сменила шторы на темно-желтые с голубым геометрическим рисунком. Даже их ей не удалось выбрать в магазине: Ольга Степановна, узнав о намерении Наташи, принесла из какой-то дальней комнаты штук пятнадцать отрезов, и Наташа выбрала один из них. Оказалось, что в доме регулярно меняют шторы, например, с летних на зимние. И она, Наташа, тоже поменяет. Конечно, когда потеплее станет.
Сейчас Наташа проводила рукой по бархатистой ткани, глядя за окно, а Эдик валялся на голубом покрывале, листая толстый журнал под названием «Эксперт».
— Слушай, Эдик, — начала Наташа, — мне сегодня Ольга Степановна рассказала, как твоя мама ей помогла. — Чуть не прибавила «Я даже не ожидала», но вовремя сдержалась.
— Это когда она продавщицей в магазине работала? — Эдик отложил журнал в сторону и потянулся до хруста в костях. — Или нет, уборщицей. Помню, помню. Да, мама молодец, конечно. У Полесиных в семье всегда готовить любили. Мне мама еще в детстве рассказывала, как анекдот, сколько всего на стол выставлялось, когда школьницами они к ним домой приходили. И мама, как увидела Ольгу Степановну, поняла, конечно, что той нужно другим делом заниматься. Она еще тогда у меня спрашивала — брать ее к нам в дом или не брать. Мне лет двадцать с чем-то, что ли, тогда было. И я, помнится, страшно гордился, что она со мной решила посоветоваться.
— Посоветоваться? — машинально переспросила Наташа.
— Да, и решили, конечно, нашу прежнюю домработницу заменить. Она Ольге Степановне в подметки не годилась. Согласись, готовит она отменно. Да, Наташ, чуть не забыл — нас Сваровские приглашают в ресторан, отметить день рождения ребенка. То ли в понедельник, то ли во вторник, точно не помню. Пойдем?
Наташа помолчала, собираясь с мыслями.
— Знаешь, — не очень уверенно произнесла она, — мне как-то не хочется Тимку по ресторанам водить…
— Так ведь детское кафе! Во всяком случае, там игровая комната есть. Наташ, ты что-то темнишь, по-моему.
Иногда Эдик проявлял слегка пугающую Наташу проницательность, и, подумав секунду, она решила сказать правду.
— Если честно, я сама не хочу идти.
— Почему? Тебе Сваровские не нравятся?
— Нравятся. Только они ведь меня знали еще как учительницу их Анжелы…
— Ну и что тут такого? — недоуменно спросил Эдик.
— Эдя, ты такой наивный! — не выдержала Наташа. — Да то, что они меня будут очень внимательно разглядывать и обсуждать, а я не хочу сидеть весь вечер как под обстрелом. Ника человек очень язвительный, хотя и дружелюбный, я не смогу поддерживать беседу на том уровне, который она задаст.
— Да что ты глупости всякие говоришь: уровень… задаст… Там еще будет шесть человек, и никому в голову не придет язвить о чем-то или обсуждать кого-то. А потом, я, конечно, в женской психологии не очень разбираюсь, но, по-моему, люди не придают большого значения нашей с тобой свадьбе. Подумаешь, учительницей ты работала! Один день поговорили — и забыли. А может, и дня не говорили.
— А вот здесь ты ошибаешься, — покачала головой Наташа. — Ладно, пойдем в твой ресторан. Может быть, я и в самом деле преувеличиваю.
— Ну, вот и хорошо! — обрадовался Эдик. — А то ты сидишь дома безвылазно, никуда не ходишь, только с Ольгой Степановной на кухне и беседуешь, бедная моя. Скучно тебе у нас, да?
— Нет, не скучно, — искренне ответила Наташа. — Совсем не скучно.
* * *
Родник действительно был святым, как и обещал Данила. Это чувствовалось сразу и во всем. В дыхании старых деревьев вокруг; в тишине, нарушаемой только плеском воды, падающей из трубы в каменную чашу; в воздухе, пронизанном нежными солнечными лучами, еще не греющими в это время суток. Даже тропинка, по которой они добрались сюда несколько минут назад, была какой-то особенной. Теперь они стояли вокруг чаши с водой.
— Безымянный, дай мне ковш, — негромко попросил Данила.
Один из мужчин расстегнул рюкзак и достал обычный алюминиевый ковшик. Девушке даже стало немного обидно за такую прозаичность, но тут она заметила, что на краю ковша видны грубовато выведенные буквы, незнакомые ей. Она удовлетворенно наклонила голову и кивнула самой себе. В Даниле не сомневаются. К тому же какое значение имеет видимая сторона? Главное — содержание.
Учитель набрал воды в ковш и повернулся к ближайшей фигуре. Словно зная, что нужно делать, та опустилась на колени и откинула с головы капюшон. Это была та самая полная женщина, к которой девушка относилась немного покровительственно, и на секунду ей стало обидно: все-таки первой могла бы быть и она. Но она тут же прогнала от себя нехорошие мысли и попросила у Бога прощения.
Данила отвел руку с ковшом назад и резко выплеснул воду в лицо Безымянной. Женщина слегка дернулась, потом наклонила голову, накинула капюшон. Данила вновь набрал воды и повернулся к следующему Безымянному.
Глядя на то, как ее спутники один за другим опускаются на колени, открывая лица для святой воды, девушка уже в который раз поймала себя на мысли об их уродстве. И опять упрекнула себя за это: ведь только что признала, что внешность — только видимость. Зато каждый из них, кроме немногих, вроде нее и полной женщины, уже проходил этой дорогой. Только последний этап был другим. Она начала было вспоминать, что рассказывал ей Учитель о последнем этапе, пройденном им тогда, когда ее еще не было с ними, но тут Данила остановился напротив нее, и девушка поняла, что подошла ее очередь. Снимая капюшон, стараясь не зажмуриваться в предчувствии холодной воды, она приготовилась, но то, что случилось, застало ее врасплох.
Неожиданно четыре сильных руки подхватили ее сзади и сбоку, подняли и быстро поднесли к чаше. Она открыла было рот, чтобы спросить, но, увидев выражение лица Данилы, передумала. Тот стоял и спокойно смотрел на нее — значит, все в порядке. Кивок Учителя — и ее внезапно подняли вверх. Она так и не поняла, кто именно, — лица были закрыты капюшоном. И тут девушка ощутила, что летит вниз головой в каменную чашу с тихо журчащей водой. Она успела только негромко вскрикнуть, когда ее макнули головой в ледяную воду, тотчас залившую нос, рот и уши, — и ее снова вытащили. Секунда на вдох, который она так и не успела сделать, — и снова головой вниз, в темную глубину. Изо всей силы мотнув головой, девушка попыталась освободиться, но ей резко нажали на затылок, и она опять погрузилась в холод. На сей раз ее держали дольше, и она носом и подбородком чувствовала шероховатость камня. Только это ей и запомнилось. Рывок вверх — и опять вниз. Секунда, другая, третья. Каким-то шестым чувством она вдруг поняла, что происходящее не игра, что ее действительно могут утопить, и отчаянно задергалась, пытаясь освободиться от мертвой хватки безымянных. Напрасно. В голове раздался звон, сначала издалека, потом громче, и она вдохнула черную воду, а в следующий момент уже стояла на коленях перед Данилой, задыхающаяся, отчаянно кашляющая, все еще не осознавшая, что ее вытащили в последнюю секунду.
Продолжая кашлять, она повалилась на бок, но ее подняли и стали придерживать сзади. «Вы с ума сошли?» — хотелось ей крикнуть, но язык не слушался. Наконец удушье отпустило ее, и она уже собиралась закричать, когда раздался голос Данилы.
