После этого сауна в первый же месяц сгорела.
Больше ничего примечательного архитекторы об этом доме не рассказывали, потому что по изяществу планировки он походил на общагу с позолоченными унитазами.
Ни малейшей попытки хоть как-то отличить себя от других многочисленных кирпичных хором, сделано не было: все та же кирпично-романская архитектура, неизбежная башенка, вставная челюсть балкона и стрельчатое окно общей залы, агрессивно выдвинутое, как брыли у бульдога. Между домом и крепкой оградой, увенчанной битым стеклом, высоковольтной проволокой и телекамерами, не было ни единого кустика, сколь можно было судить под мартовским снегом. Только далеко в стороне стояли несколько высоких таежных сосен с розовыми стволами, и по тому, как высоко начинались нижние ветки, было ясно, что еще год назад здесь был сплошной лес, вырубленный теперь под особняк.
– Нравится? – спросил Вырубов.
– Нет.
– Вот и мне тоже нет, – с детским простодушием признался Сергей, – я, когда его строил, я им говорю, чего я хочу. А они мне, вместо того, чтобы сказать, «это нельзя», так и строят чушь какую-то. Ну почему по-человечески нельзя объяснить, а? Я что думаю: либо его продать, либо вон туда оранжерею с бассейном приделать. И сад насадить… Я зачем тебя сюда привез, чтобы ты насчет сада сказала… Давай обойдем это чудо кругом…
И они пошли вокруг дома. Вырубов шел впереди, широким, размашистым шагом, равнодушно ступая то по скользкой тропинке, протоптанной его пацанами, то в неглубокий и мокрый февральский снег. Елена, не предполагавшая, что ей придется уезжать из города, была не в сапогах, а в коричневых плотных туфлях, и снег очень быстро намочил и туфли, и нейлоновые гольфы, и отвороты замшевых брюк.
Сад действительно впечатлял: от забора до забора здесь было гектара три, не меньше. Девственно чистое пространство, на котором можно было изобразить что угодно – хоть альпийскую горку, хоть пруд с уточками.
Возле сосен снег был залит в солидный каток с двумя воротами, – видимо, пацаны Вырубова уважали хоккей. Тут же дорожка расширялась, по ней можно было идти вдвоем. Вырубов подождал Елену и пошел с ней рядом. Елена слышала его ровное, спокойное, как у ребенка, дыхание и, скосив глаза, видела освещенные весенним солнцем сосны и на фоне их – чуть смуглое гладкое лицо с жестким подбородком убийцы и слегка скошенными вверх, грустными глазами Пьеро.
Они шли и шли, и Елене вдруг показалась, что эта дорожка идет бесконечно, и что розовые стволы сосен похожи на ступеньки, по которым можно подняться на небо. А потом вдруг дорожка кончилась, и они оказались у массивного кирпичного крыльца, формой и изяществом точь-в-точь напоминающего буханку бородинского хлеба.
Охранник в кожаной куртке отворил перед ними дверь, и Вырубов сказал:
– Столовая прямо, туалет направо. Сапоги можешь не снимать.
– Лучше снять, а то простужусь, – ответила Елена. – Они все промокли.
Вырубов скосил глаза и увидел, что у Елены не сапоги, а туфли и что кончики брюк у нее мокрые.
– Лара! – заорал Вырубов.
Где– то наверху хлопнула дверь, послышались легкие шаги, и по лестнице в прихожую сбежала девушка. У Елены перехватило дыхание. Девушке было лет девятнадцать, и больше всего она походила на эльфийскую царевну из сказок. На ней была белая кружевная кофта и пестрая, воланом, юбка, подчеркивавшая стройную талию. Пока девушка бежала вниз, юбка вилась вокруг ее ног, и снизу было видно, что ножки у нее длинные и стройные. Елена стояла и глядела на нее, раскрыв рот, потому что девушка была так хороша, что -редкостный случай – даже у женщин перехватывало дыхание. Тут Елена спохватилась, что ее, чего доброго, могут принять за какую-нибудь извращенку, и рот поскорее закрыла.
А потом у Елены вдруг все зашлось внутри от немыслимой и совершенно беспричинной ревности. Почему-то мелькнула мысль о том, что он совершенно не имел права ходить с ней по дорожке и держать в это время дома какую-то Лару.
– Лариска, дай гостье тапочки, – приказал Вырубов. – И носки дай, у нее они тоже промокли.
Тапочки у Лары, как и следовало ожидать, оказались какие-то совершенно блядские: без задника, зато с шестисантиметровым каблуком и пушистой розочкой у носка. Других не было. Лара очень радушно улыбнулась ей. Елена поняла, что Лара не видит в ней даже потенциальной соперницы, и это еще раз ее взбесило.
Ванная у Малюты была площадью в пятьдесят метров. Посреди ванны стоял золоченый джакузи – непременный атрибут новорусского успеха, как цветной телевизор «Рубин» в 70-е годы. В одном углу, наискосок от джакузи, стоял черный мраморный унитаз, а в другом углу, тоже наискосок, черное же мраморное биде. Вся композиция очень напоминала разлученных навеки утку и селезня.
Елена вымыла руки, тщательно причесала волосы и спустя минуту вошла в столовую. Вырубов уже наливал себе суп из фарфоровой дымящейся супницы.
– А Лариса? – недоуменно сказала Елена, заметив, что стол накрыт на двоих.
– На кухне поест, – сказал Вырубов. – Хороша, а?
– Очень.
– И притом глупа, как карась. Люблю глупых женщин.
Вырубов ел с аппетитом породистого щенка, и застольные его манеры немногим отличались от манер бультерьера. Обед был сытен и прост: грибной суп из сушеных белых грибов, пироги с визигой, квашеная капуста и на второе – жестковатый тетерев, видимо, застреленный самолично в близлежащем лесу. Водки на столе не было. Вырубов спросил Елену, что она будет пить, и та отрицательно покачала головой.
– Правильно, – сказал Малюта, – я тоже не пью.
Тетерева он ел руками, разрывая жесткое мясо длинными крепкими пальцами.
– Кстати, – сказал Вырубов, – я прочитал Канта.
– Всего?!
– Не-а. Чуть-чуть. Мне понравилась одна идея.
– Какая же?
– Поступай с другими так, как они бы поступили с тобой. Только делай это раньше.
Елена поперхнулась.
– У Канта сказано по-другому, – проговорила она, – поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы они поступали с тобой.
– Лена, – усмехнулся Вырубов, – если бы я поступал так, как у Канта написано, я бы давно был покойником. Так на фига мне его читать?
Елена недоуменно смотрела на Малюту. Было невозможно понять, говорит он серьезно или смеется.
– А что за человек Семин? – внезапно спросил Вырубов. Елена задумалась.
– Он очень умный человек, – сказала она.
– И что, ты любишь его за то, что он умный?
– Да.
Вырубов, расхохотавшись, откинулся в кресле.
– Да он же урод, – сказал Вырубов. – Ты его любишь за его деньги.
Елена некоторое время размышляла.
– Ну, в какой-то степени да. Это же часть его – что он умеет зарабатывать деньги. Если бы он не умел зарабатывать деньги, он был бы совсем другим человеком.
Елена задумалась и прибавила:
– И я у него никогда ничего не просила.
– А он тебе чего-нибудь дарил?
– Нет. И слава богу.
Вырубов улыбнулся.
– Витя скаредный человек, я смотрю, он нашел себе дешевую… жену.
– Не смейте так говорить, – сказала Елена.
Под рукой Вырубова зачирикал мобильный телефон. Сергей зацепил его за ухо, выслушал сказанное, коротко дакнул, и выключил аппарат наглухо.
– Ладно, – усмехнулся Сергей, – теперь о деле. Пятьдесят тысяч за универмаг и еще этот дом надоел мне к черту. Я хочу чего-нибудь такое, чего ни у кого нет. Дом, оранжерея и сад. Двадцать тысяч. Идет?
– Я… я вынуждена отказаться… – сказала Елена.
– Почему?
– У меня слишком много другой работы.
– А именно?
– Шубин просил отделать дом. И Казанцев.
– Сто сорок тысяч, – сказал Вырубов.
– Что?
– Я удваиваю сумму. Сто сорок тысяч. Ведь ты должна работать там, где выгодней? Вот и скажешь Шубину, что его очередь потом.
Елена покачала головой.
– Твой Сыч – трус, – проговорил Малюта.
– Что?
– Он должен был позвонить мне сам и отказаться. А он посылает на разбор бабу.
– Семин тут ни при чем. У меня много работы.
– У тебя будет мало работы, – сказал Вырубов. – Выбирай, либо ты берешь эти деньги и делаешь мой универмаг, либо ни Шубин, ни Казанцев тебе ни хрена не закажут.
– Я не могу делать ваш универмаг, – тихо, не подымая глаз, сказала Елена.
Вырубов некоторое время молчал. Потом резко поднялся, распахнул ногой дверь и крикнул куда-то в прихожую:
– Ерш! Свези Елену Сергеевну в город!
Вырубов не соврал: Шубин и Казанцев отказались от услуг архитектора Ратмирцевой. Шубин был владелец небольшой сети магазинов, и ему был нужен загородный особняк, а Казанцев открывал новый ресторан. Елена могла бы нажаловаться Семину, и, наверное, тогда Шубин и Казанцев заметались бы между молотом и наковальней, но Елене было даже жалко обоих предпринимателей, и она никому ничего не сказала.
Правда, через неделю Елена услышала, что Шубин везде рассказывает, что он не заключил контракта с Ратмирцевой потому, что она не представила в срок чертежей и притом попросила все деньги вперед. И что Ратмирцева, в общем, бессовестная баба, с которой невозможно иметь дело. Это ужасно Елену обидело, но потом она подумала, что Шубин рассказывает это не сам, а по приказанию Вырубова, и тогда она испугалась за мужа.
