«Хочешь, хочешь, хочешь…»
Цветок закрутился, завертелся бешено, вдруг стал огромным – больше луны, больше омута – и опустился на Николая, словно закрыл его белым сладким одеялом. Холодные руки отпустили его шею, и, вскрикнув, он упал без сознания на росистую траву.
– Слышь, Рай, Колька-тракторист что вытворяет?
– Файки-счетовода муж? Не, не слышала.
– Говорят, до того напился вчера, что жена его только под утро отыскала. В лесу валялся под кустами да кричал чего-то непонятное!
– Ой, попадет ему от Михал Дмитрича!
– Может, обойдется. Все ж выходной сегодня, прогула у него нету. Да и праздник у парня как-никак. Ой, а Фаина-то его по мордасам отлупила, слышала?
– Да ну?!
– Вот тебе и «да ну»! Отходила, говорят, ветками, так что теперь Колька и на улицу показаться не может – вся рожа располосована.
– Пойду Машке Кропотовой расскажу – она небось и не слыхала. Ох, мужики-мужики… Знают, что водка до добра не доводит, – и все равно пьют! Колька, поди, сейчас похмельем мается.
Николай Хохлов не маялся похмельем. Голова его была ясной, и вот уже два часа он занимался очень странным, с точки зрения его жены, делом: вырезал из дерева какую-то игрушку.
Для этого он сходил к Марьиному омуту, срубил молоденькую иву, притащил домой, обтесал от веток и долго рассматривал оставшийся обрубок. Наконец, пробормотав что-то себе под нос, отрубил самую широкую часть и начал вырезать.
Фаина ходила вокруг мужа кругами, но Колька – исключительный случай! – на ее упреки не реагировал, а только молчаливо кивал, и лицо у него было замкнутое и отрешенное. Сплетники врали: ни под каким кустом Фаина Николая не находила и ветками его не хлестала, поскольку повода не было: муж пришел домой хоть и поздно, но сам, разговаривать с супругой не стал и сразу лег спать, отвернувшись к стене.
И вот с утра занимался сущей ерундой, пользуясь тем, что на работу не нужно идти.
– Как будто у него по дому дел нет! – громко ворчала Фаина. – Заняться ему нечем: нашел себе игрушку! В детство впал от водки, что ли? Машинку себе стругаешь?
Николай не отвечал. По совести говоря, его молчание и необычное поведение начали настораживать жену: вместе они прожили три года, и Фаина прекрасно знала, что муж за словом в карман не лезет.
– Коль, ты чего делаешь-то, а? – более миролюбивым тоном спросила она, тихонько подходя сзади и рассматривая фигурку женщины. – Господи, никак портрет мой?
Фаина расхохоталась, но подавилась смехом, поймав взгляд мужа. Тот резко обернулся и смотрел на нее взглядом не то презрительным, не то злым.
– Чего это ты на меня так вылупился, а? Чего? Сидит, бабу строгает, еще огрызается!
Николай спрятал заготовку в карман, собрал инструменты и ушел на дальний двор – за погреб. Фаина только головой покачала – нет, вы посмотрите на него!
За погребом он достал фигурку и долго вглядывался в нее. Затем продолжил работать – увлеченно, самозабвенно, забыв обо всем. Николай отродясь ничего не вырезал и не замечал за собой таких способностей, но в это утро в него словно вселилось что-то: он чувствовал дерево, и ему казалось, что нож сам движется в его руках. Он знал, где нужно снять слой толще, а где тоньше, как провести линии, чтобы появились очертания лица. Николай видел, что кукла получается грубоватой, что нос еле намечен, а глаза, наоборот, чрезмерно усилены, вырезаны глубокими провалами – но это было не важно. Самое главное, что в фигурке начало проступать сходство с ночной красавицей, и с каждым движением руки оно становилось все явственней.
Николай пропустил обед, отмахнувшись от жены – сейчас он воспринимал ее как почти незнакомую назойливую бабу, мешающую закончить фигурку, – никак не отреагировал на появление Мишки Левушина, пришедшего разузнать, как дела у приятеля. Николай краем уха слышал доносившиеся до него отголоски скандала – Фаина визгливо выговаривала Левушину что-то об алкоголиках и смерти под забором, – но они задевали Хохлова не больше, чем гавканье собак через пять дворов. Единственное, что имело значение, – фигурка в его руках. Она оживала. Линии ее тела были почти совершенны. Он чувствовал, что получается то, что должно получиться, и его охватывало странное ощущение счастья и тоски одновременно.
К вечеру он закончил. И первый раз за весь день поднял голову, огляделся вокруг.
Солнце садилось, и от деревьев протянулись длинные тени. Вдалеке на дороге мычали коровы, и слышалось пощелкивание кнута Васьки-пастуха.
– Коров гонят… – протянул Николай. – Это ж который час?
– Да не гонят, а пригнали! – Из-за погреба показалась Фаина. – Я уж и Зорьку подоила, пока ты тут… баловался.
Поведение мужа испугало Фаину, и она, подумав, решила не продолжать ссору. Кто его знает, чего ему в голову взбредет!
– Мне-то покажешь, что сделал?
Голос у жены был веселый, почти ласковый, и Николай, поколебавшись секунду, протянул открытую ладонь с лежащей на ней фигуркой.
– Русалка?! – Фаина не верила своим глазам. – Колька, ты что, весь день русалку вырезал?
Ответ был очевиден: на ладони мужа лежала деревянная фигурка русалки – длинные волосы, изгибающийся кверху рыбий хвост, тонкие руки, которыми женщина-рыба обнимала себя. Фаина взяла фигурку, Николай, к ее удивлению, безропотно отдал результат своей работы.
Жена смотрела на игрушку. Нет, это была не игрушка! На первый взгляд грубоватая, маленькая деревянная скульптура поражала красотой и силой, исходившей от нее. В ней чувствовалось что-то языческое – выразить это словами Фаина не умела, хотела сказать «древняя», но споткнулась на полуслове. От русалки пахло свежим деревом и почему-то едва уловимой нежной сладостью.
– Зачем она тебе? – спросила Фаина наконец. – На выставку, что ль, какую?
– Выставку? Да нет, это я так… для себя.
Он протянул руку, и Фаина с большой неохотой отдала фигурку. Она сама не могла объяснить, что ей не нравится, но чувствовала себя так, будто в ее доме появилась чужая баба – молодая, красивая, наглая.
– А ты, оказывается, по дереву вырезать умеешь. Не знала. Руки-то, Коль, у тебя золотые… – Фаина попыталась подластиться к мужу, но тот не ответил: все разглядывал свою русалку. – Смотри, приревную, – полушутя-полусерьезно пригрозила она.
Николай рассеянно глянул на нее, кивнул и пошел к дому.
– Ужинать когда будем? – крикнул он от дверей. – Есть хочется.
– Да вот сейчас и будем, – пробормотала в ответ жена, думая о странной скульптуре. «Ох, не к добру Колька затеял все это».
«Если буду я у тебя – любое желание выполню…»
На село опустилась ночь. Николаю не спалось. Жена уснула, и он осторожно встал, подошел к открытому окну, из которого тянуло ночной прохладой.
– Куда, Коль? – недовольно пробормотала сонная Фаина.
– Спи. Покурить захотелось.
Оделся и вышел на крыльцо. Сторожевой Черныш удивленно поднял голову, посмотрел на хозяина, глухо проворчал и снова положил лобастую башку на лапы.
– И ты спи, – сказал ему Николай, доставая из кармана русалку. «Вот ведь… придумал себе глупость…»
«Разве глупость? – спросил внутренний голос. – Ты ж ее видел своими глазами».
– Так коли глаза были пьяные, много ли с них спросу?
«А как обнимала она тебя – помнишь? Или тоже спьяну почудилось?»
Ощущение холодных рук на своей шее Николай помнил очень хорошо.
– Желанница ты моя… – прошептал он, проводя пальцем по волосам деревянной русалки. – Как проверить-то, а? Как?
Он задумался. Дожив до двадцати пяти лет, Николай имел желания простые и в целом легко осуществимые: чтобы еда была, когда кушать хочется, чтоб было, что выпить с мужиками, да всегда хорошая баба под рукой. Ну, неплохо, конечно, если б работы было поменьше, но Николай понимал: без работы – никуда. Да и машины он любил с детства, а к трактору своему относился едва ли не лучше, чем к жене.
Получалось, что все его желания уже исполнены.
– Как же так? Неужели мне и хотеть нечего? Так не бывает.
Он снова провел рукой по деревянной фигурке и, едва пальцы коснулись ее лица, вспомнил. Оксана! Оксана Копытина, красавица неприступная – вот кого он хотел. Файка ее ненавидела, даром что соседки, запрещала Кольке и голову поворачивать в ее сторону, но дурного слова сказать не могла: все знали, что Оксана своему Гришке не изменяет и держит себя с мужиками строго. Ни глазками поиграть, ни ресницами взмахнуть, ни повернуться игриво.
– Ну, русалка моя, выполняй обещание, – попросил Николай, и веря себе, и не веря. Поднес фигурку к губам и шепнул: – Хочу, чтобы Оксана согласилась… – И несколько слов совсем уж тихо пробормотал.
Ничего не случилось. Николай усмехнулся, покачал головой и сделал несколько нерешительных шагов в сторону соседского дома. Черныш направился было за ним, но хозяин шикнул на него и, как только пес вернулся на свое место, быстро пошел в глубь двора.
