— Так велел Тури, — примирительно сказал Пишотта.
Майкл быстро прикинул в уме. И сказал:
— Думаю, это очень мудро. Мы можем проверить маршрут и увидим, надежен ли он.
Он вовсе не собирался пользоваться тем же маршрутом для Гильяно. Матери. Гильяно он сказал:
— Я могу послать вместе с девушкой вас и мужа, — и посмотрел на них.
Но родители замотали головами.
— Это неплохая идея, — мягко заметил Гектор Адонис.
— Мы не уедем с Сицилии, пока наш сын здесь, — заявила мать Гильяно.
Отец сложил на груди руки и кивнул в знак согласия. И Майкл понял, о чем они думают. Если Тури Гильяно умрет на Сицилии, они не желают быть в Америке. Они должны быть тут, чтобы оплакать его, похоронить, принести цветы на могилу. Финал трагедии принадлежал им. Невеста может ехать, ее связывают лишь узы любви, а не крови.
Где— то в середине ночи Мария Ломбарде Гильяно показала Майклу альбом, заполненный вырезками из газет, объявлениями с различными суммами, назначенными римским правительством за голову Гильяно. Она показала иллюстрированный очерк, опубликованный в журнале «Лайф» в 1948 году. Там говорилось, что Гильяно — крупнейший разбойник нашего времени, итальянский Робин Гуд, который грабит богатых, чтобы помочь бедным. Там же приводилось одно из нашумевших писем, которые Гильяно посылал в газеты.
Оно гласило: «Пять лет я сражаюсь за свободу Сицилии. Я отдаю бедным то, что отнимаю у богатых. Пусть же сицилийцы выскажутся, бандит я или борец за свободу. Если народ против меня, я передам себя в ваши руки для суда. Пока же народ поддерживает меня, я буду продолжать тотальную войну».
Наконец наступил рассвет. Майкл поднялся и распростился. К его удивлению, мать Гильяно крепко обняла его.
— Ты напоминаешь мне сына, — сказала она. — Я тебе верю. Она подошла к каменной полке и сняла с нее деревянную статуэтку девы Марии. Статуэтка была черной. Черты лица — негроидные.
— Возьми ее в подарок. Это единственно стоящая вещь, которую я могу тебе дать.
Майкл попытался отказаться, но она настаивала.
— Таких статуэток на Сицилии осталось лишь несколько, — сказал Гектор Адонис. — Она своеобразная, но мы ведь очень недалеко от Африки.
— Неважно, как она выглядит, главное — перед ней можно молиться, — сказала мать Гильяно.
— Да уж, — поддакнул Пишотта. — От нее столько же пользы, сколько от любой другой. — В его голосе слышалось презрение.
На глазах у Майкла Пишотта стал прощаться с матерью Гильяно. И Майкл увидел, что между ними существует искренняя привязанность. Пишотта поцеловал Марию Ломбарде в обе щеки и ободряюще похлопал. На какое-то мгновение она прислонилась головой к его плечу и сказала:
— Аспану, я люблю тебя, как сына. Не дай им убить Тури. — И заплакала.
А он сказал Майклу:
— Я привезу тебе Тури в течение недели.
И быстро и беззвучно вышел за дверь. У него был собственный пропуск с красной каймой, и он мог снова исчезнуть в горах Гектор Адонис оставался с родителями Гильяно, хотя у него в городе был свои дом.
Майкл и Стефан Андолини забрались в «фиат» и поехали через центральную площадь на дорогу, которая вела в Кастельветрано и прибрежный город Трапани. Ехал Андолини медленно, да к тому же на дорогах их останавливали бесконечные военные патрули Так что они прибыли в Трапани лишь после полудня.
В сентябре 1943 года Гектор Адонис преподавал историю и литературу в университете Палермо. Из-за его чрезвычайно малого роста коллеги относились к нему с меньшим уважением, чем того требовали его таланты. Сицилийскими традициями предопределено безжалостно судить о людях по их физическим недостаткам. Единственным человеком, знавшим ему цену, был ректор университета.
В тот сентябрь 1943 года жизнь Гектора Адониса вот-вот должна была измениться. Для Южной Италии война окончилась. Американская армия завоевала Сицилию и двинулась дальше, на материк. Фашизм умер. Италия возродилась; впервые за четырнадцать столетий на острове Сицилия не было настоящего хозяина. Но Гектор Адонис, понимавший все превратности истории, особых надежд не питал. На Сицилии мафия уже начала брать в свои руки бразды правления. Ее хватка была столь же смертельна, как и хватка любого корпоративного сообщества.
Из окна кабинета Адонису видна была вся территория университета, те несколько зданий, которые можно было бы назвать на американский лад кампусом. На Сицилии никакой надобности в общежитиях не существовало, не было и университетской жизни — такой, как в Англии и Америке. Здесь большинство студентов занималось дома и через определенные промежутки времени консультировалось у профессоров. Профессора читали лекции, которые студенты могли безнаказанно пропускать. Им лишь нужно было сдавать экзамены. Такую систему Гектор Адонис считал возмутительной вообще и идиотской в частности, поскольку сицилийцы, по его мнению, нуждались в большей педагогической дисциплине, чем студенты в других странах.
Из окна, похожего на окно в соборе, он видел, как съезжались — ежегодная процедура — главари мафии из всех провинций Сицилии; они прибыли, чтобы оказать воздействие на профессоров университета. При фашистском правлении эти люди вели себя более осторожно, более скромно; теперь же под благодатным правлением демократии, восстановленной американцами, они выползли, подобно червякам из политой дождем земли, и стали вести себя по-старому. Осторожности у них уже как не бывало. Главари мафии, «Друзья друзей», руководители небольших местных кланов из многих деревень Сицилии прибыли в выходных одеждах заступиться за студентов, родственников или сыновей богатых земледельцев, или же сыновей друзей, которые не одолели университетского курса и теперь не получат диплома, если не предпринять решительных действий.
А дипломы эти имели громадное значение. Как еще избавиться семьям от сыновей, не имеющих ни стремлений, ни таланта, ни знаний? Родителям придется содержать их до конца жизни. А с дипломами — пергаментными листочками из университета — эти же самые балбесы могут стать учителями, врачами, членами парламента, в худшем случае — мелкими правительственными чиновниками.
Гектор Адонис заметил по крайней мере трех главарей местных мафий, бродивших по территории в поисках своих жертв. На них были матерчатые кепки и кожаные сапоги; тяжелые вельветовые пиджаки переброшены через руку, ибо погода стояла еще теплая. Они несли в качестве подарков корзины с фруктами и бутылки с домашним вином в бамбуковой оплетке. Не взятки, а сладкая пилюля от того страха, который охватит профессоров при их виде. Ибо большинство профессоров были сицилийцами и понимали, что в этих просьбах отказывать нельзя.
Один из главарей мафии, одетый настолько по-деревенски, что мог бы выступать в опере «Сельская честь», как раз вошел в здание и поднимался по ступенькам. Гектор Адонис приготовился со злобным удовлетворением разыграть знакомую комедию.
Адонис знал этого человека. Его звали Буччилла, он владел фермой и стадом овец в городке под названием Партинико, недалеко от Монтелепре. Они обменялись рукопожатием, и Буччилла передал ему принесенную корзину.
— У нас столько опадает и гниет фруктов, что я подумал — отнесу-ка немного профессору, — сказал Буччилла. Он был невысокого роста, но кряжистый, с могучим торсом много трудившегося человека. Адонис знал, что его считают честным, что он достаточно скромен, хотя мог бы с помощью своей силы нажить богатство. В глазах старых главарей мафии, которые боролись не за богатство, а за уважение и честь, он был недотепой.
Адонис улыбнулся, принимая фрукты. Какой сицилийский крестьянин допустит, чтобы что-нибудь пропадало?…
Буччилла вздохнул. Он был любезен, но Адонис знал, что эта любезность в долю секунды может обернуться угрозой. Так что он приветливо улыбнулся, когда Буччилла заговорил:
— Ну и каверзная же жизнь. У меня работы полно на земле, но, когда сосед попросил сделать маленькое одолжение, разве я мог отказать? Мой отец знал его отца, мой дед — его деда. Натура у меня такая, а может, и мое несчастье, что я все сделаю для друга, коль попросит. В конце концов, разве все мы не христиане?
— Мы, сицилийцы, все одинаковы, — мягко заметил Гектор Адонис. — Чересчур великодушны. Именно поэтому северяне в Риме так нахально нас и используют.
Буччилла уставился на него проницательным взглядом. Тут никаких проблем не будет. И разве он не слышал где-то, что этот профессор друг «Друзей»? Он не выглядит испуганным. А если он друг «Друзей», то почему он, Буччилла, не знал этого? Но у «Друзей» существуют разные уровни. Во всяком случае, перед ним был человек, понимавший, в какой мире живет.
