— Не знаю я ничего, мальчики, — выполнив поручение, Серафимовна помягчела.
— Но кто телефонограммы прислал, вы сказать можете?! — воскликнул Владик.
Секретарша оглянулась вокруг, придвинулась к парням и понизила голос:
— Прислали из какого-то почтового ящика. Подмосковного, — а потом откинулась на стуле и, показывая, что она и без того слишком многое позволила мальчишкам, проговорила тоном выше, хотя и раньше никто, видит бог, не собирался их подслушивать: — А теперь все, идите, не мешайте работать!
Надо ли говорить, что парни немедленно начали строить различные предположения, в уме и вслух: с чем связан вызов. Во всеуслышание, правда, они, старательно избегавшие в жизни пафоса, отдавали предпочтение различным юмористическим вариантам, среди которых было:
— их посылают в повторную срочную командировку на целину в связи с недогрузом полуторки бортовой номер 30–77;
— нет, им официально предложит руку и сердце известная мымра, доцент кафедры марксизма-ленинизма Клара Величко;
— нет, их запустят на следующем спутнике в роли подопытной собачки — нет, домашней свинки! Нет, белой лабораторной мыши!
Так они и развлекались, возвращаясь из института вдвоем — Радий и Владька. Разом помрачневшему Вилену вдруг зачем-то понадобилось в библиотеку. Он их покинул. Парни подозревали, что тот попросту расстроен и не хочет видеть друзей, перед которыми вдруг открылась перспектива, наполовину распахнулась некая дверь, а перед ним — нет.
Друзья поехали на метро, потом на автобусе. Что поделаешь: новый корпус общежития еще только строили. Друзья снимали на троих, как они называли (с легкой руки Владика), мансарду. А именно: в частном доме, неподалеку от вуза, в Тушине, арендовали у хозяев второй этаж, на самом деле то был чердак, лишь минимально утепленный. Комнату нашел Вилен, он же условился о цене — сперва платили триста рублей в месяц, для троих более чем приемлемо. А в какой-то момент, после второго курса, тот же Вилен, неутомимый организатор, вместо денежного вознаграждения договорился с хозяевами о гешефте, а подбил на него Владика.
Идея заключалась в следующем: сдать за хозяйского сына вступительные экзамены в институт, не в такой сложный, как МАИ, — а в строительный. Экзамены ведь те же: математика, физика, химия, русский, английский. За успешную сдачу — Вилен условился — они до самого конца института смогут проживать в комнатухе бесплатно! Сам он не брался — ни физику с математикой, ни русский не знал он настолько, чтобы уверенно пойти и чужие вступительные скинуть. Он и свои собственные еле-еле на четверки натянул. Вот и уговаривал Владислава. Тот отказывался — не привык ловчить и обманывать. Но Вилен убеждал: «Это и не обман вовсе, если человек способный, он и сам бы поступил, мы его просто страхуем. А если тупой — его все равно выгонят!»
Владик отмахивался, говорил: вон, лучше Радьку возьми, он тоже в школе хорошо учился, с золотой медалью окончил! А Слон отвечал: Радий — он приметный, весь аж светится, как имя его, да и не похож он на Павла (хозяйского сына). В конце концов Владька сдался, пошел и по чужому паспорту спихнул все пять вступительных на «хор» и «отл», так что сын хозяев стремительно в свой строительный влетел. И, кстати говоря, до сих пор из него не вылетел. Поэтому их ловкое трюкачество, можно считать, никому не навредило. Зато друзья — хозяин не обманул! — за свой чердак больше не платили.
Зимой, правда, там холодновато было. Особенно если хозяева куда-то уезжали и печь у себя внизу не топили. Тогда к утру на чердаке даже вода в рукомойнике замерзала.
Умывались, да, из него, из рукомойника. Зато летом плескались на улице, у березки. Ну, и в удобства, вне зависимости от сезона, бегали во двор.
Первое время это Владика тяготило. Он, как-никак, — единственный из всей компании! — в отдельной квартире у себя в городе проживал. Правда, ванной у него, как и у всех, не было, грели воду, мылись в кухне в тазах. Ну, и в баню ходили. Зато водопровод и ватерклозет у Владислава дома в Энске имелись. А Радьке и Вилену к спартанским условиям было не привыкать. Радик родом из села. Какие там в избах удобства! А Вилен по гарнизонам с отцом мотался и тоже проживал далеко не в хоромах. Да что говорить! Девяносто процентов страны мыться ходило в баню, а по нужде — до ветру. Таких буржуев, как Владик, по пальцам руки посчитать, только в Москве и Ленинграде. Ну, может, еще в Киеве и других столицах союзных республик.
А Владьку угораздило: поселиться в самой Москве, но привыкать к спартанским условиям. Но ничего, притерся к пятому курсу.
Ему мансарда, в которой они проживали, нравилась. Нравилась скошенная крыша и большое окно в ней. Кровать с металлическими шарами и продавленной панцирной сеткой — на ней было удобно качаться, размышляя. Или убаюкивать себя перед сном. Такие же лежанки имелись у Радика и у Слона. Однако у койки Владислава имелось выгодное преимущество, которым он весьма дорожил: на нее очень удачно из косого окна падал свет — было удобно читать и заниматься.
Кроме трех кроватей, в комнате помещался рабочий стол. И кульман они на первом же курсе купили, скинулись, взгромоздили на чердак — для черчения, «начерталки», а потом и курсовых. Еще имелась самодельная этажерка, которую Радик с Владиславом смастерили для книг (Слон для нее доски раздобыл — купил у сторожа на стройке за бутылку). К концу учебы из литературы, которую покупал в основном Владик (или ему дарили), на этажерке выросла неплохая библиотечка — в том числе его любимая желтоватая книга Ильфа и Петрова издания сорок восьмого года. Когда на чердак забирались гости — и даже проверенные, и даже девочки, — он прятал ее под матрас, чтобы не было искушений. А то еще выпросят почитать, а после затеряют: и книжку потеряешь, и, возможно, друга.
В жилище Владика устраивало практически все — даже приставная лестница, по которой требовалось карабкаться к ним на второй этаж, как обезьянам или матросам. И когда им на третьем курсе предложили переселиться, наконец, в общагу, они отказались — тем более платить за комнатуху уже не требовалось.
…Дома, у хозяев, Владика ждала телеграмма. Телеграмм он не любил, потому что не ждал от них ничего хорошего. Но в этот раз депеша оказалась приятной. Хозяйка показала ему уже распечатанный полуконверт: ВЫЗЫВАЕТЕСЬ НА ПЕРЕГОВОРЫ 10 ОКТЯБРЯ В 1800. 1800 — означало восемнадцать ноль-ноль: телеграфисты так экономили количество слов. «От мамы», — улыбнулся Владислав, и наплевать ему было, что хозяйка свой нос в сообщение сунула. Она еще и сама принялась объяснять свою нескромность, хотя ее никто не спрашивал, с обескураживающей прямотой: «Я ж должна знать, вдруг что-то срочное для тебя прислали».
Время уже подходило к шести, и молодой человек стремглав бросился на почту.
Сколько ни бывал на переговорных пунктах Владик — и в Москве, и в родном городе, и даже на целине, — вечно в них было жарко. И топили слишком сильно, и много людей дышали. И постоянно на этих переговорках столпотворение было. Кто-то ждал (порой безуспешно) вдруг оборвавшейся связи с пунктом N, кто-то — не пришедшего вовремя на разговор контрагента, а иной загодя приходил, чтоб не пропустить назначенное время. И часто народ в очередях нервничал. Особенно дамочки. Потому и дышали учащенно. Все-таки тревожно: что тебе вдруг скажут из-за тридевяти земель. Да и мысль, что твою беседу подслушивают, вольно или невольно, как минимум человек пять из очереди, не считая двух телефонисток на разных концах провода, спокойствия духа тоже не добавляло. Вот и сейчас, несмотря на первый в этой осени по-настоящему холодный день, на переговорке изнывала от жары очередь человек из десяти: уже в пальто, в ватниках, женщины в большинстве в шерстяных платках. Из одной из кабин доносился надрывный, хорошо поставленный голос дамочки:
— Разве ты не понимаешь, Алексей, что я тебя жду? Очень жду!
Почему-то кабины на переговорных пунктах — специально, что ли? — делались такими, что вечно с трудом закрывались. Во второй будке мужчина судорожно стискивал одной рукой дверь, другой прикрывал трубку (которую держал плечом). В такой страшно неудобной позе он то ли в любви объяснялся — а может, просто докладывал провинциальному начальнику, что тяжко заболел и вынужден взять больничный.
Владик отметился у телефонистки, что пришел, и стал ждать вызова. И довольно скоро, не прошло и получаса, барышня из-за своего прилавка выкрикнула:
— Энск, третья кабина!
Парень бросился туда и через минуту услышал голос матери, и даже перестал обращать внимание, что его могут слушать все эти люди на почте (а уж телефонистка — наверняка). Закричал:
— Мамочка, привет! Что-то случилось?
Все-таки от срочных вызовов на переговоры сердце бывало не на месте — хотя самые неприятные известия все-таки сообщали обычно напрямую, телеграфом.
