Газель смущённо посмотрела в пол.
— Очень жалела всегда, что родители не родили мне двойняшку. Очень жалела.
Она посмотрела на Андрея:
— Ты всё поняла, Светочка?
Андрею нравилась Пушкинская улица. Он и сам не знал — чем. Чтобы успокоиться, собрать в порядок мысли Андрей приходил сюда и часами бродил. Сначала вниз, потом вверх. Бессмысленная каждодневная суета, в которую здесь погружено всё и вся, отвлекала от собственных невесёлых размышлений. Становилась спокойнее.
…Прошло несколько дней. Ничего особенно нового не случилось. Анаконда всё также жрала водку и засыпала в тарелке. Андрея обычно уводила наверх Газель. Он привык уже к девчоночьей школьной форме, колготкам и обращению «Светочка».
У Андрея появилось новое хобби. Он считал деньги. Всё то, что заработал. Складывал купюры в одну кучу. Перемешивал. Потом начинал считать. Когда это надоедало, Андрей сортировал их. Бумажкам каждого достоинства он отводил свою кучку. Запоминал, сколько у него десяток, трёшек, пятёрок. Когда приелось и это занятие, Андрей стал заучивать их номера. Но сухие мёртвые цифры не развлекали. Тогда он принялся давать имена купюрам. Васи и лены, гриши и оли, валеры и тани перекладывались из одной кучки в другую, радуясь новичкам, прибывавшим ежевечерне. Андрей разговаривал с ними. Ему казалось: деньги отвечают. Андрею было интересно понять, как купюры относятся друг к другу. Любят? Ненавидят?..
Андрей их любил. Денежные бумажки заменяли ему друзей, родных, девчонку. Он мог сидеть над ними часами, не замечая, как день за окном сменяется глубокой ночью.
Проснувшись как всегда поздно, Андрей без дела слонялся туда и сюда. Он услышал, как вода шумит на кухне. Подойдя ближе, увидел Надю с Настей.
— Сделаешь мне чай с ромом. Принесёшь в комнату. Сахару — как обычно, две ложки.
Отдав распоряжения, Надя быстро вышла. Она не обратила внимания на Андрея, поднялась на верх. В раковине зажурчала вода.
Интересно глянуть, как там эта подлючка хозяиничает. Неслышно ступая, Андрей подошёл ближе… Ему не хотелось лишний раз обращать на себя Настино внимание. Но то, что он увидел, заставило Андрея застыть на месте. Настя тяжело сплюнула в чашку. Тут же взяла ложечку и принялась размешивать, уничтожая следы преступления. На лице у неё Андрей видел сосредоточенно-деловитое выражение: безо всяких сомнений, Настя полностью отдавала себе отчёт в том, что сейчас делает. Он сделал несколько кошачьих шагов.
— Ещё раз харкни. — Сказал Андрей очень спокойно. — Главное размешай хорошо. Она не почувствует.
…Если бы мускулистый советский рабочий с плаката на улице зашёл сюда, к Насте на кухню, и сказал бы, что тоже хочет чаю с ромом, на Настю это произвело бы сейчас меньшее впечатление. Она стояла неподвижная, ошарашенная, придавленная. Глазами, застывшими, как у лягушки, Настя смотрела на Андрея. Тот подумал, что, вот, сейчас она уронит чашку. Так это бывает в фильмах. Но — нет, не уронила. Тихо поставила на стол.
Андрей подошёл ближе.
— И часто ты так делаешь? Для всех или только для Нади? А для меня? Тоже?
Настя не отвечала. Неподвижные зрачки её смотрели на Андрея. Она сейчас точно напоминала лягушку в пруду.
— Интересно, — Андрей показал деланно-равнодушный вид, — как Надя к этому отнесётся? Сразу тебя убьёт или нет?
Он отвернулся.
— Ладно, пойду скажу ей. Это будет забавно. А ты тут подожди. Она сама к тебе спустится.
— Нет! — Вырвалось у Насти. Ни то короткий выкрик, ни то хрип. — Нет! Не говори ей!
Андрей повернулся опять.
— Не говорить? Почему? Ты знаешь, что случится? Что? Скажи — мне интересно.
— Не говори!
Андрей быстро подошёл к Насте. Закрыл дверь на защёлку.
— Поднимай юбку, быстро!
Лицо у Насти сделалось белым.
Андрей улыбнулся ей доброй детской улыбкой.
— Ты хочешь, чтобы я сказал?
Потом подошёл вплотную. Настя, вдруг, схватила кухонный нож. Взмах — и кровь побежала у Андрея по руке. Он закусил губу. Посмотрел, как несколько капель упало на пол.
— Так, значит…
Резким движением Андрей перехватил нож. Одной рукой он схватил Настю за волосы. Другой — приложил ей лезвие к горлу. Настя смотрела на него большими квадратными глазами. Андрей с силой сжал пальцы, в которых держал Настины волосы. Потянул на себя. Настя скрипнула зубами. На губах её выступила капля крови.
— Ну, что, самочка? Нравится? — Спросил Андрей.
Потом аккуратно провёл по коже лезвием. Настя испуганно дёрнулась. Капелька крови сбежала вниз, на воротник сорочки. Андрей улыбнулся.
— Теперь мы уже почти в расчёте. Почти.
Он развернул Настю, ткнул её лицом в раковину, продолжая держать нож у горла.
…Всё заняло у него четыре минуты. Андрей бросил нож на пол и, удовлетворённо хмыкая, поправил штаны.
— Будешь меня знать.
Настя, обернувшись, смотрела на него. Такою Андрей её ещё не видел. Волосы разлохматились, лицо покраснело, кровь продолжала стекать из ранки на шее, пачкая белоснежно-белую сорочку… Но не это поразило сейчас Андрея, не это… В глазах у красивой, затравленной, уничтоженной самки, он прочитал такую боль, такую обиду, что понял, вдруг: эту обиду мог нанести только тот человек — единственный, ближе которого уже не бывает.
Андрей проглотил слюну. Он сразу всё понял. Понял презрительное отношение Насти к нему. Понял её насмешки-издёвки. Понял короткие взгляды мельком. Понял всё. Понял и то, также, что теперь поздно что-нибудь поправлять. Настя стала смертельным врагом. На всю жизнь.
— Харкнешь в стакан мне, — сказал Андрей, — живой не останешься. Не веришь — можешь попробовать.
Настя присела на пол. Опустила голову. Всё её тело затряслось от беззвучных рыданий. Андрею стало нестерпимо жаль Настю. Просить о прощении? Упасть на колени? Рыдать вместе с ней? Тяжёлый комок подступил к горлу.
Он повернулся и быстро вышел. Оказавшись в холле, увидел Надю. Та спускалась по лестнице вниз.
— Что эта дрянь там возится? — Услышал Андрей беззлобное, а скорее усталое. — Я же её по русски просила…
Тут зазвонил телефон, и Надя, выругавшись неприлично, направилась в другую комнату. Андрей вышел на воздух. Он уже знал, куда поедет сейчас — на Пушкинскую улицу.
Взад и вперёд — как обычно. На Пушкинской удице никогда ничего не меняется. Меняются люди, вывески в магазинах, но дома остаются прежними. Дома — это главное.
Прогулявшись, Андрей завернул на переговорный пункт. Пришла в голову мысль: может, съездить в Краснодар на недельку? Надя отпустит. Наверное.
Он думал о самом разном, когда в ожидании глядел в окно и рассматривал прохожих. Но то, что услышал от матери, вывело из равновесия полностью. Оказалось, неделю назад пришли две повестки из военкомата, и мать забыла об этом сказать по телефону, когда разговаривали в прошлый раз, а вчера были посетители: участковый и двое в зелёном — военкоматовские работники. У Андрея потемнело в глазах. Он уже не очень внимательно слушал то, что мать говорила дальше. Что-то там насчёт уголовного дела. Мать просила Андрея вернуться, как можно быстрее — идти с повинной в милицию и в военкомат. Пока не поздно. Андрей пробурчал, что — да, вернётся. И положил трубку.
Он теперь чувствовал острую необходимость опять прогуляться по Пушкинской — попробовать привести в порядок мысли. Андрей вышел из здания. Огляделся. Улица жила своей, только своей, ко всему безразличной жизнью. Андрей опять испытал острую тугую ненависть к этим домам, людям, машинам. Ведь этой улице наплевать, что его хотят посадить за решётку. Андрей находится сейчас между казармой и нарами; и, положа руку на сердце, он не знал, что страшнее. Однако некому было пожаловаться. Совсем некому.
Прошёл час, наверное. Андрей уже утомился. Надоело бесцельно бродить по улице. В конце концов решил: надо идти на вокзал и брать билет. Это сейчас — самое умное. А что ещё? Что другое? Оставаться в Москве?
…На Курском вокзале везде были очереди. Андрей топтался в нерешительности. Рассматривал женщин с потными лицами и большими тяжёлыми сумками. Прислушивался к говору с ярко выраженным кавказским акцентом. Разглядывал строгие буквы железнодорожного расписания. Потом-таки примостился к очереди.
Простоял минут пять, пытаясь собрать все те мысли, что роем кружились в голове, уложить их до кучи… Захотелось выпить.
Андрей оставил очередь и направился в ближайшее кафе — прямо здесь, на вокзале. Он взял сто грамм водки и залпом, с размаху, высушил. Сразу же стало легче. Мысли успокоились, перестали роиться, построились, как солдаты — в один ряд.
Андрей взял бутылку пива и устроился в углу, за столиком. Грязный, скрюченный дедушка ходил по кафе и собирал бутылки. Для верности просматривал урны. Бутылки с остатками пива и лимонада хватал быстро: словно боялся — отнимут. Попробовал унести бутыль, где было на донышке немного уксуса, выставленного к шашлыку. Дедушка схватил её одним движением и уже почти погрузил в свою бездонную сумку, но на него успели прикрикнуть. Дедушка вернул бутылку. Он несколько раз прошёл мимо Андрея, прикидывая — оставит ли тот на столе бутылку из под своего пива или, может, унесёт с собой. В былые годы безденежья Андрей так бы и поступил. Но — к хорошей жизни привыкаешь скорее, чем к плохой.
