— Какой смысл скрывать что-то? Теперь? — не отставал Безбородов.
Люся бесшумно застыла у дверей, ведущих на лестничную площадку, делая вид, что перешнуровывает ботинок, — на случай если здесь появится кто-то еще, а на самом деле старательно прислушиваясь к разговору на лестнице. И тут у г-жи Можаевой внезапно затрезвонил мобильник. Голоса на лестнице стихли. Слышалась только какая-то невразумительная возня. С перекошенной от разочарования мордочкой Люся перетряхнула всю сумку и наконец нащупала мобильник.
— Алло! — весьма резко бросила она в трубку и тут же пожалела.
— Люсенька! Что с тобой? Почему такой голос? — запричитала в трубке Люсина мама. — Мы приехали к тебе в гости, а ты как будто не рада?
— Ну что ты, мам, очень рада, — как можно более весело пробурчала г-жа Можаева и высунула голову на лестничную клетку. Там уже никого не было, и Люся направилась к выходу.
— Ты скоро будешь дома? — продолжала мамуля. — А то я уже ужин приготовила, и мы не хотим без тебя начинать.
— Постараюсь поскорей. Но вы там не захлебывайтесь слюной, кушайте, вы ж небось голодные с дороги?
— Нет, доченька. Мы уж тебя дождемся. Сама понимаешь, надо бы посидеть по-семейному, поболтать.
— Хорошо. Скоро буду.
Вот это сюрприз! Предки заявились без предупреждения — обычно они звонят дня за два до своего появления в столице! Теперь придется им объяснять, как и почему их единственная дочь оказалась без отметины на руке! Озадаченная вечным вопросом «врать иль не врать», Люся толкнула тяжелую уличную дверь и нос к носу столкнулась с раскрасневшимся Митей, который направлялся назад в контору. Правый рукав его рубашки был закатан, и пока он придерживал дверь г-же Можаевой, та сумела во всех подробностях рассмотреть знак на его запястье. Оказалось — ничего особенного. Так, «птичка» или «галочка», как еще называют подобные V-образные загогулины.
— До свидания, — пробормотала смущенная Люся и направилась на другую сторону улицы.
Тревожные мысли о предстоящем объяснении с родителями отвлекали Люсю от дороги, так что пару раз она лишь в последний момент обращала внимание на запрещающие сигналы светофоров и бешено тормозила, рискуя алым задиком своей «девятки». Впрочем, что-то подсказывало ей, что если папа с мамой вначале и расшумятся чрезвычайно, забеспокоятся, то потом все равно смиренно вздохнут: «Что ни делается, все к лучшему». Они всегда так говорят, что бы ни случалось. И еще Люся была практически уверена, что у ее-то мамульки и папульки знаки на руках похожи, как типографские оттиски.
Так оно все и оказалось.
* * *
Вторник снова выдался прохладным. Начало осени не обещало ничего хорошего впереди. Казалось, что зима нагрянет уже чуть ли не завтра, нетерпеливая и стремительная, как Саманта Джонс из «Секса в большом городе». Заявится беспардонно и даже не даст деревьям до конца раздеться.
Мать состряпала высококалорийный завтрак и теперь настойчиво потчевала им Люсю.
— Деточка, скушай яичко всмятку и котлетку с картошечкой. Очень вкусно.
— Яйцо так и быть, — милостиво согласилась Люся, — а про котлету и картошку давай не будем даже разговаривать. Я после такого завтрака усну прямо на рабочем месте.
— Люсенька, ты что, фигуру испортить боишься? Да у тебя же и так одни кости и кожа!
— Ма! А месяц назад, когда я у вас гостила, ты говорила, что меня разнесло как на дрожжах! Где правда?
— Да ты здесь вся исхудала, ребенок мой бедный.
— Ага. А весы показывают столько же, сколько и месяц назад!
— Все равно завтракать надо плотно. Поговорку знаешь: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу».
— Мам, но у меня нет врагов, поэтому и от ужина отвертеться никаких шансов, — хитро сощурившись, измывалась г-жа Можаева над родительницей.
— Если ты сейчас по-человечески не позавтракаешь, — грозно предупредила мать, — то у тебя будет, кому отдать ужин! Да, и еще: если ты не дашь мне на сегодня свою машину, чтобы я спокойно могла съездить в «Мегу», пока отец будет расслабляться в «Твоем доме», то уже я смогу отдать тебе свой ужин. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду?
По тону матери было понятно, что она шутит и что при желании Люсеньке удастся отбить машину от ее посягательств. Но разве можно отказать в чем-то маме, особенно когда она умеет так чудно готовить и обижаться, как Люсина матушка? Г-же Можаевой оставалось только обреченно кивнуть. А также съесть все, что мать положила на тарелку, и утешить себя мыслью, что уж обедать-то ее, Люсю, никто не сможет заставить.
В метро Люся купила газету. Вообще-то она уже примерно год не читает газет — с тех самых пор, как села за руль. Но в те редкие дни, когда г-жа Можаева спускается под землю, она по старой привычке покупает что-нибудь из периодики. На этот раз ей приглянулась обложка «Экспресс-газеты». Огромный заголовок кричал о том, что ее любимый актер Федор Бондарчук завел любовницу-китаянку. «Об этом нашему спецкору рассказал 12-летний сын популярного актера», — уверяла газета. «Давно пора», — подумала Люся, в глубине души пожалев, что Феде ни разу не пришло в голову отправиться к турецкому берегу через их агентство. «Конечно, он небось отдыхает где-нибудь на Лазурном побережье или на Коста-дель-Соль, а может даже на Ибице», — обиделась про себя Люсенька. И подумала о том, что хорошо было бы перейти на работу в «Инна-тур» и отправлять людей во Францию. Вот там-то можно встретить настоящего галантного кавалера! А в Турцию едут всякие Соловьевы, мечтающие только о том, как бы повкуснее поесть и почернее загореть, ничего не смыслящие в искусстве, философии свободы и не способные к истинной страсти.
Но перемена в судьбе милого Феди взволновала Люсеньку меньше, чем другой анонс с обложки «Экспресс-газеты». Маленькая запрятанная в самом низу надпись гласила: «В Москве открылся тайный клуб для тех, кому на небе не выдали „любовной метки“».
Люся с трудом впихнулась в вагон и поняла, что почитать в метро ей сегодня не удастся. Ну конечно же! Когда она работала переводчиком, то ездила во «Взаимопонимание» лишь изредка, да и то в районе полудня. В это время на станции «Перово» иногда даже удавалось сесть, а сегодня она ехала с самого ранья — к 9.30. Народ немилосердно напирал, прижимая бедную Люсю к какому-то неприятного вида дядьке и чьей-то тележке с колесиками. Г-жа Можаева уже прокляла тот день, когда она купила изящные ботиночки на шпильке. Она чувствовала себя настоящей неваляшкой, с трудом сохраняя вертикальное положение под мощным давлением желающих уехать.
— Осторожно, двери закрываются. Поезд отправляется, — пробормотал машинист по громкой связи и эмоционально продолжил: — Да не держите же двери, гады, ехать надо!
Публика потеснилась подальше от дверей, Люсю кто-то пихнул в бок, и она плюхнулась прямо на клетчатую сумку на колесиках. Она попыталась было встать, но тут же обнаружила, что место, где только что стояли ее ботиночки, уже занято какими-то другими ногами. «Ну и чудненько. Может, и удастся газетку почитать», — подумала Люся, пытаясь поудобнее устроиться на тележке, которая, судя по ощущениям попы, перевозила нечто жесткое и угловатое.
Г-жа Можаева уже достала желтые листки из сумочки, но тут почувствовала, что по ее голове ползет что-то шершавое, цепляясь за волосы. И тут же ощутила свое ухо в чужих, цепких и колючих пальцах.
— Ну что, курва, расселась? — заголосил над нею противный звонкий голос, как будто созданный для исполнения песни «Ой, мороз-мороз» перед большой аудиторией. — Тоже мне, принцесса на бутылке! Постоять, что ли, тяжело? Все стоят, и я, пенсионерка, стою, а она, видишь ли, задницу на ногах уже носить не может! Отожрала картофельник-то! Все бутылки мне небось побила, шалава!
Народ вокруг принялся ржать, а бедная Люся чуть не провалилась под пол от стыда.
— Я не нарочно, меня толкнули! — принялась было объяснять она, но ее голос тонул в общем гаме и заглушался гневным монологом владелицы хрупкой тележки.
Г-жа Можаева хотела повернуть голову в сторону голосистой бабульки, но та крепко держала ее за ухо и не давала возможности дернуться.
— Отпустите же меня, — Люся схватила руку, вцепившуюся в ее орган слуха, и сильно вдавила в нее свои острые ноготки. Ухо, горящее, как после сауны, освободилось, и тут же на него обрушилось новое испытание криком.
— Вы посмотрите, люди добрые! Эта мерзавка еще и царапается! Ну, бегемот в колготах, ты у меня еще поплачешь!
И тут Люся действительно заплакала. Нижняя челюсть предательски затряслась, так что зубы застучали, и по щекам, размазывая дорогой тональный крем, заструились горячие ручьи. Люся притянула коленки к голове, и уткнулась в них лицом, дабы всякие зеваки не рассматривали ее заплаканное лицо.
— Станция «Шоссе энтузиастов», — ровным голосом объявил диктор.
