Александр Бондарь - Год Чёрной Обезьяны

— Мы из милиции, — проговорил он сухо. — Делаем у вас обыск.

Хозяйка квартиры помалу начала приходить в себя. Она поставила сумку на пол. Это была тетя Макарова.

— Обыск? — Не понимая, она смотрела на милиционера. — Какой обыск? Я здесь живу… — Отодвинув оперативника в сторону, тетя прошла внутрь. То, что она там увидела, заставило ее онеметь на мгновенье.

— Что вы тут делаете? — Забормотала, проснувшись. — Что вы делаете? Уходите отсюда. Или я буду жаловаться. Сейчас уходите…

Красиков по натуре не был злым, но нервы пошаливали. Сейчас он взорвался. Резко поднявшись, выдернул из кармана пистолет с глушителем и прежде, чем тетя успела понять что-нибудь, влепил ей в лоб пулю. Бедная женщина как столб грохнулась на пол. Глаза ее неподвижно уставились в потолок. Мимо носа бежала густая темная струйка. Оперативник, который только что разговаривал с несчастной, молча посмотрел на ее труп. Коллеги его оторвались от своего занятия. Инспектор сунул пистолет в карман плаща и снова присел на диван. Он глубоко затянулся, выпустил изо рта дым и, глянув на оперативников, сказал:

— Продолжайте.

Лена узнала дом. Здесь, в трехкомнатной квартире на шестом этаже аппартаменты Ромашова. Она уже бывала тут — ей нужно было отнести Вадиму какие-то бумаги. Прошло два месяца, но Лене казалось, что все было ужасно давно, что минули годы. Ведь изменилась жизнь, изменились люди, изменилась она сама.

Шла сюда Лена пешком. В кармане у неё нашлось чуток денег с парой троллейбусных билетов. Но, прикинув, она решила, что лучше пару часов попетлять глухими улочками города, дабы не встретить случайно кого-нибудь, с кем ей лучше сейчас не встречаться. Даже тот, кто родился в Краснодаре и прожил тут достаточно долго, не может знать весь этот город. Лена же родилась не здесь, и она почти наугад бродила между рядами одинаково-серых, похожих на казармы, пятиэтажных строений, маленьких немецкого типа домиков в два этажа, оставшихся в Краснодаре от времен оккупации и понатыканных там и тут — ветхих лачуг, обнесенных со всех сторон кривыми заборами.

…Подойдя к дому, Лена сразу же увидела небольшое скопление людей, собравшихся у подъезда Ромашова. Прямо на дороге, загораживая проезд, стоял милицейский «бобик». Рядом прохаживалось несколько человек — в форме и в штатском. Чуть в стороне Лена увидела что-то ярко белое, лежащее на проезжей части. Подойдя к подъезду еще на несколько шагов, остановилась. Теперь она могла разглядеть простыню, которой было с головою накрыто распластанное на тротуаре тело.

Дальше идти Лена не отважилась — ее могли узнать. У детской площадки несколько женщин увлеченно обсуждали что-то. Лена решила медленно пройти мимо них.

— …номера, хоть, успели записать? — Услышала она, подойдя ближе. Лена встала, как вкопанная в паре шагов от собеседниц, боясь пропустить хотя бы слово.

— Да кто там! Даже цвета какого машина — никто не помнит.

Лена обернулась и посмотрела на женщину, которая говорила. На вид — лет сорок. Она была в пестром платке, из-под которого выбивались растрепанные каштановые волосы.

— Выпил, наверное, — предположила другая. — Они там все в редакциях неделями не просыхают. У меня племянник, вон, работал в газете, так он рассказывал…

— А может и трезвый. Написал про кого — что не надо, его и убили… Высказала женщина в пестром платке свою версию случившегося.

Лена не стала больше стоять. Ноги сами уносили ее от этого места. Пошарив в кармане, нащупала там пистолет. Тут взгляд ее уперся в лежащую возле бордюра, выброшенную кем-то зеленую вельветовую сумку. Лена подобрала ее, сунула пистолет и обмотала сумку вокруг руки. Она теперь шла, не выпуская рукоятки. Перед глазами сумрачной чередой проходили лица. Покровский, Никитченко, девочки-компьютерщицы, Артур, теперь вот — Ромашов… Кто следующий?.. Мозг ее отчетливо выбивал все и тоже самое: ОНИ НЕ ОСТАНОВЯТСЯ, ПОКА НЕ УБЬЮТ ВСЕХ… ПОКА НЕ УБЬЮТ ВСЕХ… УБЬЮТ ВСЕХ…

Лена вдруг встала на месте. В нескольких метрах она увидела серые «Жигули». Возле машины стояли двое в штатском. Один — усатый и толстый, небрежно опирался рукой о раскрытую дверцу. Другой — молодой худощавый парень, держал руку запазухой, но явно не спешил вынимать. Толстый усмехнулся — он был доволен встречей. Вкус легкой добычи его устраивал.

Оба глядели на Лену. В глазах их она прочитала свой приговор.

Лена зачем-то шагнула назад, хотя хорошо поняла, что пытаться бежать бессмысленно…

Экскурс в прошлое.

— Артёмина!

Лена повернула голову. Она смотрела в окно и не слушала то, что рассказывала учительница истории Надежда Петровна — полная скучная дама. Та открыто ненавидела свой предмет, своих учеников, школу и все, с этим связанное. Единственное, что еще как-то смягчало ее душу — это были подарки, которые ей подносили родители подопечных. Лена же, прочитала параграф еще вчера и монотонно-занудная речь учительницы наводила на нее тоску. Тоска, впрочем, не отпускала и саму Надежду Петровну. Та с отвращением смотрела на Лену сквозь свои толстые круглые очки. Надежда Петровна в них походила на жабу.

— Тебе неинтересно, что я рассказываю? — Произнесла она нараспев. — Тебе вообще неинтересно учиться?

Лена испуганно поглядела на учительницу.

— Я это вчера все прочитала…

Надежду Петровну такой ответ разозлил еще больше.

— Так значит, тебе не интересно… Тебе не интересно, что рассказывает педагог. Ты все уже и так знаешь… — Надежда Петровна покивала. — И что, она с интересом смотрела на Лену, — можешь ты сейчас все рассказать?

Этого Лена не ожидала.

— Могу, — произнесла она без уверенности.

— Мало того, что ты не желаешь попросить прощения у педогога, так ты еще и продолжаешь дерзить. — Голос у исторички уже задрожал от злости. Сегодня в автобусе она лишилась рубля при неудачной попытке сэкономить пять копеек, и настроение с утра было омерзительным. А сейчас она начинала всерьез заводиться. — Так значит, ты не уважаешь педагога, ты вообще никого не уважаешь…

— Она всех считает плебеями, а себя — аристократкой, — подала голос с задней парты прыщавая Таня Семенова. Ее отец раньше работал завскладом и теперь сидел уже второй год. Лену она ненавидела искренне и от всей души. За что — не знала сама.

— Вот видишь, — Надежда Петровна строго и осуждающе смотрела на Лену, какого о тебе мнения твои товарищи.

Потретный Ленин задумчиво глядел на учительницу истории. Казалось, он соглашался со всем, что она сейчас говорила. Чуть в стороне красовался портрет какого-то передовика. Еще в прошлом году ему от безделья и скуки пририсовали рога, синяк под глазом и большие острые зубы. На лице у него застыло выражение тупого самодовольства. Прямо под портретом висела книжная полка. С начала учебного года прошло уже несколько месяцев, и содержимое ее заметно поредело: половину книг разворовали.

Лена молчала, глядя на учительницу.

— И ты не хочешь извиниться перед педагогом, ты не хочешь извиниться перед своими товарищами?

У Лены дрожали губы.

— Мне не за что извиняться…

— Сегодня после уроков Ленку всем классом мочим. — Это был Женька Кошёлкин. В том году он вернулся из «малолетки», где провел три года. Они с дружками обокрали газетный ларек, после чего Женька этот ларек зачем-то еще и поджег. Он вообще не знал, зачем ходит в школу. Из всего, что рассказывалось на уроках, и что писалось в учебниках, Кошелкин не понимал ничего.

— Я думаю, — голос Надежды Петровны звенел от холодной ярости, — что таких подонков, которых не воспитали родители, должен воспитывать коллектив, должны воспитывать их товарищи.

— Они мне не товарищи, — вдруг произнесла Лена, исподлобья разглядывая учительницу.

Та аж опешила от такой дерзости. Она резко подошла к Лене.

— А ну, давай сюда дневник! — Надежда Петровна была вне себя. — Я напишу твоей матери, чтоб она немедленно явилась в школу! Я вижу, с тобой разговаривать бесполезно! Я буду с твоей матерью разговаривать!

Лена тупо рассматривала дешевую брошку на груди у Надежды Петровны подарок от бросившего любовника.

— Не дам, — произнесла она тихо, но внятно.

Учительница другого ничего и не ждала. Она знала, что у лениной мамы больное сердце, и каждый такой визит может стать для нее последним. Эта мысль Надежду Петровну ничуть не расстраивала. Она вплотную подошла к лениной парте.

— А ну, давай сюда дневник! Я кому говорю!?