- Ну что, теперь уже все кончено, прекрасный берсальер? Наверняка ты малость зарвался, а? Лучше девушек нет ничего на свете, но никто не обрушивает на наши головы больших неприятностей... Тебе бы следовало вести себя поосторожнее... Ты же не первый, с кем такое случается. Само собой, ты скажешь, от этого не легче... Но теперь, когда ты снова принадлежишь к числу разумных людей - мертвых, лишенных всяких фантазий, - ты должен помочь нам отыскать того или ту, кто тебя прикончил, верно? Ты не оставил нам никакого знака, ни единой зацепки, короче, ничего такого, что могло бы навести нас на след, а? Но ты же все-таки не хочешь, чтобы твой убийца вышел сухим из воды, правда? В карманах не нашли ничего интересного, Дзамполь?
Инспектор не без труда стряхнул оцепенение.
- Н-нет, - пробормотал он.
В оправдание Алессандро Дзамполя надо сказать, что он никогда не слыхал о привычке Тарчинини дружески беседовать с покойниками, а без предупреждения зрелище выглядело совершенно фантастическим, особенно для логичного и трезво мыслящего пьемонтца. Ромео осторожно накрыл простыней лицо мертвого берсальера.
- Поехали в управление, - сказал он.
* * *
"Жертвы" Нино Регацци уже покинули родной квартал Сан-Альфонсо и разошлись по рабочим местам. Тоска возилась с непокорной шевелюрой клиентки, Валерия отрезала первые за день кусочки мортаделлы*, Иза печатала утреннюю почту, Элена взвешивала фунт поленты**, а Стелла выбивала чек за два кофе. Лючано, жених Элены, шел чинить водопровод, не зная куда деваться от головной боли. Анджело, брат Стеллы, орудовал рубанком за своим верстаком. Но кто из них (если Дзамполь не ошибся) уже знал, что самый красивый из берсальеров переселился в мир иной?
______________
* Вареная колбаса. - Примеч. перев.
** Кукурузная каша. - Примеч. перев.
В полицейском управлении Тарчинини внимательно изучал заключение медицинского эксперта, а инспектор не сводил с него критического взгляда. Отложив бумаги, он немного посидел в задумчивости, потом повернулся к Дзамполю:
- Вы уже ознакомились с наблюдениями и выводами врача, Алессандро?
- Разумеется!
- И ничто вас особенно не поразило?
- По правде говоря... нет. Эксперт утверждает, что Регацци погиб незадолго до полуночи, но это и так ясно, раз его отпустили до двенадцати, а тело нашли совсем рядом с казармой.
- А какое жалованье получают берсальеры? Хотя бы приблизительно?..
- Берсальеры?.. У них не жалованье, а денежное содержание. Ну, скажем, двадцать - двадцать пять лир в день...
- А Регацци, насколько я помню, не купался в золоте?
- Наверняка нет.
- Тогда каким образом вы объясните, что в желудке нашли мясо бекаса, телятину и шампанское? По всей видимости, парень роскошно поужинал перед смертью, меж тем в карманах не нашли ни гроша.
- Может, на него напали грабители?
Тарчинини рассмеялся:
- А вас бы это ужасно огорчило, верно? Потому что тогда и думать нечего о преследовании тех девчушек... Но не беспокойтесь: очень возможно, он сам все истратил... или же кто-то хотел внушить нам, будто парня зарезал вор... Вот только убийца забыл снять с запястья Регацци золотые часы. Так что, похоже, для него важнее всего было прикончить нашего берсальера и побыстрее удрать с места преступления. Ладно, для начала отправьте людей по шикарным ресторанам с фотографией Регацци. Надо полагать, вчера вечером далеко не во всех туринских кабаках подавали бекаса?
- Хорошо, синьор комиссар... Но что это нам даст?
- Наш берсальер мог заказать такой ужин только в двух случаях: либо имея кучу денег, либо получив от кого-то приглашение в ресторан. Если он ужинал один, придется выяснять, откуда у парня взялись деньги. А коли Регацци пировал в компании, я бы с удовольствием повидал его спутника.
Как только Дзамполь отдал соответствующие распоряжения, Тарчинини встал.
- Алессандро, я хочу прогуляться в Сан-Альфонсо де Лиджори, где наш берсальер так смущал женские сердца.
- Но вы же никого там не знаете, синьор комиссар!
- У нас в Вероне, инспектор, когда хотят узнать, что делается в квартале, обращаются к священнику... С вашего позволения, именно это я и собираюсь сделать.
- Я пойду с вами?
- Нет, Алессандро. Сходите-ка лучше на работу к нашим трем барышням, попытайтесь вытянуть из них как можно больше и угадать, не имеет ли хоть одна какое-либо отношение к смерти Нино Регацци.
- Договорились, синьор комиссар!
В голосе инспектора звучало такое неприкрытое злорадство, что Тарчинини замер.
- Дзамполь...
- Да, синьор комиссар?..
- Вы терпеть не можете этих девушек, не так ли?
- Да, синьор комиссар!
- А почему?
- Потому что они женского пола.
- Согласитесь все же, что это не их вина, а?
- Зато они виновны в том, что у них безмозглые головы, черствые сердца и безграничное себялюбие, что думают только о себе, не заботясь о тех, кто живет вокруг них и для них...
Тарчинини вдруг охватила жалость. Он подошел к помощнику и ласково похлопал по плечу.
- Похоже, вам здорово досталось?
- Да, синьор комиссар.
- Насколько я понял, вы вдовец?
- Да, синьор комиссар.
- И смерть...
Дзамполь резко перебил его, ибо в эту минуту вся боль, терзавшая беднягу инспектора денно и нощно, внезапно прорвалась наружу.
- Смерть ничего не искупает!
Алессандро, упав на стул, заговорил как во сне:
- Познакомься вы с моей Симоной, сами невольно полюбили бы ее... Когда мы познакомились, ей было только-только восемнадцать, а мне - двадцать пять... Маленькая, хрупкая девушка с огромными наивными глазами... Короче, как раз такая, какую мы все мечтаем встретить в один прекрасный день... Целый год мы только гуляли по вечерам - ее родители, владельцы бакалейной лавки, долго не хотели отдавать мне дочку, считая, что ни один мужчина не заслуживает такого сокровища... В конце концов мы все-таки поженились, но, став моей женой, Симона вдруг превратилась в совершенно другую женщину. Я мечтал о спокойной семейной жизни и о ребятишках, а она думала лишь о развлечениях и о детях даже слышать не хотела. Наше существование стало истинным адом, и так продолжалось до тех пор, пока Симона не разбилась насмерть в машине парня, с которым, по всей видимости, поддерживала более чем дружеские отношения. Да, синьор комиссар, я действительно вдовец, но не имею хотя бы печального удовольствия оплакивать свою жену!
Инспектор Дзамполь умолк. Во-первых, он закончил рассказ, а во-вторых, залитое слезами лицо Тарчинини тронуло его до глубины души. Алессандро не подозревал, что кто-то способен проявить такое сострадание к его горю... Забыв о полицейской иерархии, он сейчас чувствовал себя просто человеком, внезапно обретшим брата, и пожал Тарчинини руку.
- Спасибо, что так хорошо меня поняли...
- Я не о вас плакал, Дзамполь... Нет, не о вас... Я оплакивал ее, эту несчастную девочку...
- Ее? После всего, что я вам рассказал?
- А что вы мне рассказали, Алессандро? Просто-напросто - что прелестная Симона не обрела с вами того счастья, о котором мечтала, верно? И кто же, в таком случае, виновен?
Обиженный инспектор опять вскочил.
- Господин комиссар...
- Она не желала иметь детей? И правильно!
- Что?!
- Да-да, она была совершенно права, Алессандро! Потому что красивых, здоровых детей нужно зачинать только в радости и в счастье, а бедняжка Симона вовсе не чувствовала себя счастливой!.. Поэтому она родила бы вам какого-нибудь желтушного, плаксивого уродца, точно такого, как все младенцы, которых производят на свет с сожалением!
- Значит, по-вашему, то, что Симона мне изменяла, тоже хорошо? взорвался Дзамполь.
- Нет, этого я бы не сказал, но, во всяком случае, ее можно понять.
- И вы простили бы свою жену, если бы она вас обманывала?
Ромео вытаращил глаза:
- Ma que! У Джульетты нет ни малейших причин мне изменять! Я ее люблю, она любит меня, у нас самые красивые в мире дети...
- Но если бы, несмотря на все это, супруга вам изменила, неужто вы сумели бы простить?
- Несомненно!.. Заметьте, возможно, сначала я бы ее придушил, но в конечном счете, разумеется, простил бы... Да ну же, Дзамполь, выкиньте всю эту мерзость из головы!
- Не могу!
- Что ж, другая любовь вас вылечит! Идите допрашивать тех трех красавиц, Дзамполь... чем черт не шутит? Возможно, одна из них заставит вас забыть Симону и нарожает детишек, о которых вы так страстно мечтаете...
- О!
Лицо инспектора побагровело, челюсть слегка отвисла, глаза вылезли из орбит, а Тарчинини при виде этой живой статуи гнева и изумления заботливо спросил:
- Вам нехорошо, Алессандро?
Инспектор шумно набрал полную грудь воздуха.
- Вы меня оскорбляете, синьор комиссар!
- Оскорбляю? Ma que! Да чем это я вас оскорбляю, Алессандро?
- Вы смеетесь над моим несчастьем! Вы оправдываете бесстыдницу! Вы обвиняете во всем меня, государственного служащего! Вы даете мне поручение с тайным подтекстом, унизительным для полицейского! Ох, не будь вы комиссаром...
