— Весь этот эпизод вызывает у меня настоящий экстаз, — пробормотал Томас.
— Хорошо, — усмехнулся полицейский, убирая блокнот. — Если вы снова увидите этого человека, звоните нам. А так я поспрашиваю, но… — Он пожал плечами.
— Задерживать дыхание мне не стоит, — сказал Томас.
— Если только у вас где-нибудь не припрятаны жабры.
— Спасибо. — Найт ответил копу улыбкой. — Вы оказали неоценимое содействие.
— Такая у нас работа, сэр.
По пути к двери они встретили Джима с коробкой, полной бумаг.
Томас обернулся, представил его и добавил:
— Джим, это следователь Кэмпбелл.
Высокомерно кивнув, тот отвел взгляд, но полицейский продолжал пристально смотреть ему в лицо. От его былой насмешливости не осталось и следа.
— Здравствуйте, святой отец, — произнес он. — Давненько не виделись.
— Вы знакомы друг с другом? — удивился Томас.
Джим по-прежнему старательно смотрел куда угодно, только не на полицейского.
— Это старая история, — сказал Кэмпбелл. — Правда, святой отец?
Джим ничего не ответил, и полицейский ушел, не сказав больше ни слова.
Человек, которого называли Срывающим Печати, закончив разговаривать по телефону, долго сидел в задумчивости.
Все должно было завершиться, умереть вместе со священником, однако, как ни старался Война представить свой доклад будничным, простой формальностью, ему не удалось скрыть тревогу, прозвучавшую в голосе.
У священника был брат.
Разумеется, они знали об этом и раньше. Просто до настоящего момента данное обстоятельство не казалось им заслуживающим внимания.
«Впрочем, возможно, так оно и осталось», — подумал Срывающий Печати.
Но если все изменилось и брат этого несчастного священника превратился в угрозу, то Срывающий Печати начнет действовать, причем быстро.
Со священником он тянул время, надеясь на то, что проблема разрешится сама собой, но этот человек оказался упорным и настойчивым. Нельзя ждать, когда его брат превратится в угрозу. Прежде чем он успеет подняться до уровня надоедливого раздражителя, Срывающий Печати раздавит его, словно мошку, каковой тот и является.
Он усмехнулся и подумал о том, что имеет все возможности для этого. У него есть влияние, деньги, могущество, позволяющее добиваться всего, чего угодно. Еще воля. Именно она по-настоящему повергает в ужас его врагов, если они когда-нибудь узнают, кто он такой. Увидеть самого Срывающего Печати было невозможно. Он мог пожимать руку своему самому ненавистному сопернику, но тот его не узнавал. Когда дело дойдёт до действия, Срывающий Печати будет на противоположном конце земного шара от того места, где нанесут удар его подручные.
Он называл их всадниками. Все четверо были готовы выполнить любой его приказ, устроить тот маленький апокалипсис, который сочтет нужным организовать Срывающий Печати. Он лично отобрал каждого из них за конкретные способности.
Война, его генерал, искусный солдат, способный разместить где угодно свое маленькое войско.
Чума, его шпион, распространяющий болезнь с помощью обмана и лжи.
Голод, его личный устрашитель, человек, сеющий ужас везде, где появляется.
Смерть, непредсказуемая стихия, источник практически безграничного могущества.
Какая задача окажется не по плечу, если в его распоряжении есть такая кавалерия?
«Но до этого дело не дойдет, — подумал Срывающий Печати. — А если дойдет, то на этот раз никаких колебаний не будет. Пока что нужно просто предупредить всадников, но если придется спустить с цепи всех четверых, то я сделаю это без промедления».
Срывающий Печати задумчиво посмотрел на два слова, которые написал во время разговора с Войной.
«Томас Найт».
Он взглянул на имя человека, который в настоящий момент бесцельно блуждал среди обломков жизни своего брата, и, набирая номер телефона первого из своих всадников, почувствовал что-то похожее на жалость.
Томас сидел у крошечного камина в маленькой гостиной, слушал слащавый голос секретаря местного отделения иезуитов, доносившийся из телефонной трубки, и чувствовал, как терпение покидает его.
— Вас постигла тяжелая утрата. Мы так вам сочувствуем. Отца Найта все ценили и уважали…
— Что с ним произошло? — спросил Томас.
В настоящий момент у него не было желания оценивать комплименты насчет жизни брата. Это только еще больше запутает его и без того противоречивые чувства.
— На самом деле мы точно ничего не знаем, — ответил собеседник, тщательно подбирая слова.
— Черт побери, что это означает? — поинтересовался Томас тихо, но почувствовал, что Джим Горнэлл, присутствующий при разговоре, обиделся.
— То самое, что вы услышали, — бесстрастно произнес секретарь. — О кончине вашего брата нас известило американское посольство в Маниле, но нам неизвестно, как он там оказался и чем занимался.
— Манила, — недоуменно пробормотал Томас. — Это на Филиппинах?
Тут Джим обернулся и вопросительно посмотрел на него.
— Совершенно верно.
— А я полагал, что мой брат был в Японии, — произнес Томас, чувствуя, как знакомое нежелание произносить само это слово желчью подступает к горлу.
— Мы тоже, — отозвался секретарь, и Томасу показалось, что он услышал в его голосе непонятную тень.
Стыда? Смущения?
— Отец Эдвард действительно какое-то время находился в Японии. Но затем, судя по всему, он отправился на Филиппины, где и умер.
— Как это случилось?
— Кажется, автомобильная авария, — ответил иезуит.
— Кажется?
— Снова скажу, что мы не располагаем всеми подробностями, — терпеливо объяснил секретарь. — Для этого вам нужно обратиться в Государственный департамент или напрямую в посольство на Филиппинах.
— Точно, — согласился Томас. — Спасибо.
Он положил трубку, прежде чем собеседник снова начал поливать Эда посмертными славословиями, превозносящими его набожность и благочестие.
— У меня почему-то такое ощущение, будто мне не говорят все до конца, — пробормотал Томас.
Он смотрел на телефон, но как только заговорил, его взгляд обратился на Джима.
— Откуда ты знаешь этого полицейского? — поинтересовался Найт.
— Да сам понимаешь, — неопределенно махнул рукой тот. — Маленький район. Схожая работа, пусть и в каком-то смысле.
— Мне показалось, он не слишком-то тебя жалует.
— Порой люди, которых полиция хочет отправить за решетку, как раз те, кого мы с Эдом пытаемся… как бы сказать?
— Спасти?
— Защитить. Накормить, — сказал Джим. — И все такое. В основном речь идет о подростках.
Томас кивнул, все еще не в силах избавиться от чувства, что священник уклоняется от прямого ответа.
— Ты говорил, перед тем как отправиться в Японию, Эд был в Италии? — спросил он.
— В обители, — сказал Джим. — Перед отъездом в Японию он возвращался на несколько дней. Взгляни.
Горнэлл снял с каминной полки открытку и сдул с нее пыль. На открытке был изображен коллаж из античных статуй и мозаичных узоров на фоне конусообразной горы и голубого неба. Помпеи, судя по подписи на обороте. Там же размашистым почерком синими чернилами было выведено: «De profundis! Желаю всего наилучшего, Эд».
— De profundis? — спросил Томас, изучая мозаику, то, как из бессмысленных фрагментов составляются цельные образы.
— Псалом сто двадцать девятый и старая католическая молитва, — объяснил Джим. — «Из глубины». Это утверждение веры перед лицом отчаяния. «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих. Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, — Господи! кто устоит? Но у Тебя прощение, да благоговеют пред Тобою».
— По-моему, несколько странные слова для подписи на открытке, — заметил Томас.
— Я воспринят это как шутку, — согласился Джим. — Голос отчаяния, исходящий из этого прекрасного, чарующего места.
— В сравнении с тем, что мы имеем здесь, — уточнил Найт.
— Эд был в своей стихии, — улыбнулся Джим.
Раздался звонок в дверь.
— Прошу меня простить, — встрепенулся Горнэлл. — Я схожу и узнаю, кто там.
Он вышел. Сунув руку в карман, Томас наткнулся на свою собственную записку. Вытащив мятую салфетку, он перечитал то, что написал, затем скомкал ее и выбросил в мусорное ведро у двери. Пока что он никуда отсюда не уходит.
Томас все еще стоял у двери, когда вернулся Джим. У него на лице появилось выражение затравленного беспокойства, которого прежде не было.
— В чем дело? — спросил Томас. — Кто там?
— Это к тебе, — произнес Джим неестественно тихо, практически шепотом.
— Ко мне? — опешил Томас. — Кто же это может быть?
