— Раскурим? — Она повертела папиросу передо мной. — На троих, а?
Ребров усмехнулся и полез за спичками.
Все. Разговор можно считать завершенным. Тема у нас не из тех, что обсуждают при посторонних. Можно вставать и уходить. Я так и поступила.
Как, однако, много зависит от настроения! Музыка, которую я слушала не без удовольствия менее часа тому назад, теперь казалась мне бессмысленным набором звуков, люди утомляли бесцеремонностью, сам подвал давил на психику убогостью и грязью. А духота вообще действовала на нервы.
Все, оттусовалась я здесь, пора на воздух.
Заразившись простотой манер от окружающих, я двинулась к выходу, расталкивая попадавшихся на пути и не обращая внимания на их недовольство, а попав на лестницу, по которой гулял сквознячок, с удовольствием перевела дух, как после нелегкого забега, и потопала наверх, к мраморному фойе, уже не торопясь. Выходя на улицу, произнесла про себя: «Ребро» и выкинула его из головы — по крайней мере на ближайшие полчаса, рассчитывая отдохнуть от впечатлений.
Но, видимо, поспешила я отбросить свои заботы. Не успела я сделать и десятка шагов в направлении машины, как почувствовала на своем плече руку.
Ну что еще, бог мой!
— Таня!
Я обернулась — Эллочка Пряхина выставила напоказ сразу все свои жемчужные зубы, радуясь нашей новой встрече, а меня возвращая к моим, так сказать, служебным обязанностям.
— Рано ты, Танюш, уходишь! Серьезная публика еще только собирается. Все самое интересное впереди. Пойдем назад!
Она, щебеча птичкой, тянула меня за рукав, и пришлось упереться, чтобы не дать себя увлечь туда, откуда я только что выбралась с такой поспешностью.
— Элка, у тебя душа есть? — спросила я жалобно, глядя на нее.
— Ну, как у всех, — опешила она, но быстро поняла свою оплошность. — Да будет тебе, пошли!
— Все, Эллочка, я оттуда уже вышла. А вот тебя как знатока суперзвезд и их суперсвязей хочу спросить, что за девчушка возле Реброва трется? Волосы копной, на груди крест…
— В джинсе и свитере? — перебила она. — Ты не приревновала ли? — и, рассмеявшись, сама отмахнулась от своего вопроса. — Шучу, не обращай внимания.
Мартышка! Фамилии не знаю. Женька, слышала, Надюхой ее называет. Сошлись они недавно, а до этого он долго один был, не заводил себе постоянную. Да и эта, мартышка, Надюха которая, думаю, ненадолго с ним. Пошлет он ее, как и прочих. Я же тебе про него говорила — скотина!
Эллочка вдруг посерьезнела и, замолчав, задумалась о своем, а я, взяв ее под руку, повела в сторону от входа в клуб, к небольшому скверу.
— Ребро не всегда таким был. Год, как он изменился к худшему. Ровно год. После того, как невесту потерял. О-о, Танюх, это история для любовного романа!
Я усадила ее на лавочку, стоящую у изгороди, и села сама.
— Что-то не похож он на романтика.
— Какая романтика! — не поняла она. — Он, говорят, и ширяться-то стал после того, как один остался.
Прошлогодняя невеста Реброва меня интересовала мало. Имя Женькиной мартышки Эллочка мне назвала, и теперь вполне можно было разворачивать оглобли. Я так бы и поступила, если б не расчувствовалась внезапно подружка. Надо поболтать с ней, чтобы не обидеть торопливостью.
— Невесту он тоже послал? — спросила я, чтобы завести ее еще на один оборот, а себя болтовней не утруждать.
— Нет, — качнула она головой, — она с ним расплевалась. К богатенькому ушла. Я вроде тебе об этом уже говорила? Таньк, а что, Ребро во что-то вляпался, да?
— Не он, а его друг. Ну давай про невесту.
— Все как на духу! — сделала она большие глаза. — Только ты обещай, что тоже мне все расскажешь, когда можно будет.
Я пообещала.
— Невесту его, по-моему, Галинкой звали. А того, к кому она от Женьки ушла, я тебе не назову — не знаю. Только плохо у нее получилось с этим рокфеллером. Нет, не бросил он ее, но жили они хуже некуда. А чем же, по-твоему, можно объяснить то, что она на криминальный аборт решилась? Вот так!
Я покивала и поахала с ней, после чего поинтересовалась, что же было дальше. Элла от досады даже в ладоши хлопнула:
— Не знаю я точно, что дальше! После аборта то ли уехала Галка куда-то, то ли похоронили ее, бедную, — вздохнула она.
— Уж не Ребров ли руку приложил? — спросила я, действительно заинтересовавшись. — Мне показалось, что уйти от него женщине непросто.
— Что ты, что ты! — возмутилась Элла. — Он не способен на такие страсти, не дурак.
— Фамилию Галки не припомнишь?
Элла и задумываться не стала, ответила сразу:
— Нет. Не знала я ее никогда. Прозвище назвать могу. Канифолью здесь ее звали. Галка Канифоль.
Ей стало весело от моих округлившихся глаз.
— Канифолью смычки натирают, чтобы струны звучали. Вот такая у нее была роль в его музыке. Понятно?
Понятно мне было, да. И еще что-то, пока трудноуловимое, вертелось в голове, но в сознание не спешило, требовало от меня одиночества и размышлений. Элла завелась основательно и уверенно вела сольную партию. Теперь она мне мешала. Не считая больше необходимым поддерживать ее трескотню, я стала задумчива, отвечала односложно, и она вскоре откровенно заскучала. Поэтому, когда трое парней, проходя мимо нас, поздоровались и позвали ее с собой, она упорхнула, пожелав мне удачи.
Я проверила, на месте ли удостоверение и ключи от машины. В той подвальной сутолоке вполне могли оказаться ловкие на руку ребята. Все оказалось на местах, и я успокоилась на этот счет.
За сегодняшний день выяснить мне удалось немало. Информация переполняла меня, и необходимо было срочно заняться приведением ее в порядок, расставить все на свои места. Когда это будет сделано, сами собой появятся выводы. Я чувствую, это дело мирными беседами не ограничится — уж слишком много нехорошего свалено здесь в одну кучу, которую я пока копнула только с одной, ребровской стороны. И дай бог, чтобы люди, которым я противостою, не превратились в моих врагов.
На лавочку, стоящую напротив, уселись двое — паренек, без умолку бубнящий что-то, и совсем еще девчонка — в юбочке, похожей скорее на широкий пояс вокруг бедер, и длинном, нараспашку, плаще. Их появление отвлекло меня, но ненадолго.
«Детка!» — вспомнился призыв Семена Геннадьевича, обращенный к официантке, и стало досадно — память, как заезженная пластинка, выдает мне одно и то же.
И Семен Геннадьевич, и Ребров в один голос утверждают, что наркоманом Валерий не был. Не сговорились же они. Нет. А значит, вероятность того, что так оно и есть, достаточно высока. Год прожил Валерий затворником на дядькиной даче. Рогов-старший видел его нечасто, время от времени, но как он сказал: «Валерий не наркоман. Это я утверждаю со всей ответственностью».
Я вспомнила, как при этих словах посерьезнело его мясистое лицо и на секунду прорвалось наружу напряжение, испытываемое им на всем протяжении нашей беседы. И еще — как его рука непроизвольно тискала и терла квадратный подбородок.
Женька выразился еще точнее: «Валерка травку-то пробовал всего раза два, не больше. Какой может быть героин!»
Но героин был.
Парень с лавочки напротив отвлекся от своей подружки, встал и, шагнув ко мне и продолжая улыбаться, попросил сигарету. Я достала пачку и вместо того, чтобы протянуть ему, закурила сама и только тогда — по его вытянувшемуся лицу — поняла, что не все в порядке.
— Извини, приятель, задумалась.
— Бывает! — сказал он. — Можно две?
— Валяй, — позволила я, подавая ему и зажигалку тоже.
Он вернулся к подружке, а я поднялась и пошла к выходу из сквера. Слишком здесь для меня людно. Не в кайф, как говорится. Мешают.
На момент смерти Валерия были у него очень непростые отношения с фирмой «Фавор». Вернее, с ее руководством — с Гореловой Екатериной… да, с Екатериной Дмитриевной. И все из-за денег. Из-за больших денег. Что-то около десяти миллионов державных, готовых уплыть из закромов фирмы. Совсем уже собрался Валера перевести их на счета дядькиной фирмы, да вот беда — не успел. Умер. От героина. Хоть и не был наркоманом. Красиво!
Героин надо еще знать, где взять, он на дороге не валяется. Для не наркомана это непросто. Но несложно для джазмена, имеющего при себе серебряный портсигар с папиросами, «заряженными» травкой, и, по словам любопытных знатоков, ширяющегося, пусть даже изредка, но никак не менее года. Для инъекционного «кайфа», конечно, не один героин годится, в ходу и более простая и дешевая «дурь» — ханка называется, но где вершки, там и корешки.
— Ого!
Непроизвольно вырвалось это восклицание. Внезапно посетившая меня мысль, догадка была настолько неожиданной, что я даже остановилась, и бредущая сзади бабуля едва успела уклониться в сторону, задела по ноге котомкой и прошипела возмущенно: «Вообще уж!..» — непонятно что имея в виду.
