— Не обязательно, можно просто писать поверх старой.
— А в вашем случае как было? Троицкий удивленно поднял брови:
— Не знаю.
— Вам следовало быть более любознательным, ведь, в конце концов, речь идет о вашей собственной шкуре, — упрекнула я собеседника.
— Не о шкуре, а о голове, — машинально уточнил педантичный искусствовед.
— Боюсь, что ваша шкура при оторванной голове не будет представлять большой ценности. Даже если вы завещали после смерти сделать из нее чучело для личного музея, — мстительно съязвила я, — как искусствоведу, это вам должно быть хорошо известно.
— Ваши шутки, Таня, очень дурного вкуса, — обиделся Троицкий.
— Хорошо, — согласилась я, — шутки в сторону. Так как насчет холста? Можем мы узнать, есть ли что-нибудь под фальшивкой или нет?
— Конечно, можем, — угрюмо подтвердил он, — я сделаю это, как только вернусь домой. Я раньше немного занимался реставрацией, и дома у меня есть все необходимое для расчистки. — Тогда не смею вас задерживать, — я поднялась из кресла, давая понять, что аудиенция закончена.
Неделей раньше
Трое заговорщиков собрались утром в квартире Назаровых.
Благодаров давал последние инструкции и уточнял детали плана обмена поддельной картины на вполне подлинные доллары:
— Итак, Олег подъезжает на своей машине к дамбе на Покровской стороне Волги в десять ноль-ноль. К этому времени я надеваю черную маску и подплываю на лодке к стоящему на якоре катеру, в котором сидят люди Кабана с деньгами, и передаю им картину. Они ее осматривают как могут…
При этих словах Олег слегка хихикнул. Назаров посмотрел на него осуждающе и пригрозил:
— Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Не заставляй меня опять надевать тебе на нос бельевую прищепку.
Олег знаком показал, что больше не будет, и Назаров продолжил:
— Итак, они ее осматривают и, если все пойдет нормально, отдают мне деньги. Тогда, в свою очередь, я их осматриваю, считаю…
— Все будешь пересчитывать? Это же очень долго, — вмешалась Зинаида.
— Нет, — успокоил ее Назаров, — пересчитаю пачки и полистаю некоторые, чтобы не было «кукол». После этого я даю какой-нибудь сигнал, неважно какой, например, машу над головой белой тряпкой, вроде как я даю знать наблюдающим за мной сообщникам, что все в порядке. Потом я пересекаю Волгу, высаживаюсь на покровском пляже, бросаю лодку и перебегаю через дамбу, там как раз есть лестница. Как только я пересеку дамбу, с акватории Волги меня не будет видно. Там я прыгаю в машину — и газу до отказу. Проезжая по мосту, мы сможем наблюдать, как кабановская морская пехота рассекает на катерах речную гладь в поисках неизвестно кого и чего. Я думаю, в панику они особо не ударятся; денег, конечно, Кабану будет жалко, но картина-то останется при нем. Вот когда они допрут, что картина липовая, вот тогда начнется. Но мы уже будем далеко. — А куда мы поедем? — спросил Олег.
— Поедем деньги прятать. Сразу предупреждаю, что минимум на год вы о них забудете. Будем жить как жили. Имейте в виду, Кабан все перевернет в поисках денег. Может быть, даже наймет какого-нибудь спеца. Возможно, они номера купюр перепишут. Так что год — это минимум.
— Зато уж пото-ом… — мечтательно протянул Олег.
— Потом — суп с котом, — прервала мужа Зинаида, взглянув на часы, — давай, Леша, иди звони Кабану, время подходит.
Вчера Алексей позвонил Троицкому и предупредил, что завтра в девять утра сообщит ему условия продажи.
Проснулась я от телефонного звонка. Поднимая трубку, я успела взглянуть на часы. Было восемь утра. Звонил Троицкий.
— Алло, Таня, доброе утро.
— Здравствуйте, Лев Владимирович, что еще стряслось?
— Я не знаю, как это расценивать, стряслось или нет, но под фальшивкой действительно обнаружилась старая картина.
— Интересно, и что же там изображено?
— Пуговицы, — лаконично ответил Троицкий.
Я потрясла головой, отгоняя остатки сна, и переспросила:
— Простите, Лев Владимирович, вы меня разбудили своим звонком, и, видимо, я еще не вполне проснулась. Повторите, пожалуйста, еще раз, что там изображено?
— Это вы меня простите за столь ранний звонок. А на картине изображены пуговицы.
— Это что, какой-нибудь ваш специфический термин? Вроде крокилюров?
— Да нет, — начал раздражаться моей непонятливостью Троицкий, — обычные пуговицы.
— Натюрморт из пуговиц? — попыталась уточнить я.
— Почему натюрморт? Просто пуговицы, пришитые куда надо, — окончательно разозлился Троицкий, — приезжайте и посмотрите. Я бы и сам приехал, но картина еще сырая, ее нельзя трогать. Да и кто у нас сыщик, в конце концов? Я или вы?
* * *
К дому Троицкого я подъехала на своей машине.
Открыв дверь, он проводил меня в одну из трех комнат, в которой было оборудовано нечто вроде реставрационной мастерской.
Троицкий, насколько мне стало известно, был вдовцом. Его взрослые дети давно разъехались, и он жил одиноко в своей большой захламленной квартире сталинской постройки.
На стенах висели различные картины и иконы.
Посреди комнаты стоял большой, заляпанный красками стол, на котором, прижатая по краям грузом, лежала интересующая нас картина.
Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что имел в виду хозяин квартиры. Холст представлял собой фрагмент большой картины, видимо портрета, который включал в себя часть военного мундира с двумя пуговицами. Мундир — советский, поскольку на пуговицах был довольно отчетливо прорисован герб Союза.
— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Теперь все понятно, — подвела я итоги своих наблюдений.
— Чашечку кофе? — любезно предложил хозяин.
— Нет, спасибо, некогда. Можно мне забрать картину?
— Да, она уже высохла.
— Тогда я побежала, у меня масса дел. Вам я советую надолго из дома не отлучаться, вы мне можете понадобиться.
— Хорошо, я буду сидеть у телефона.
Неделей раньше
К девяти часам в кабинете Кабана, кроме хозяина, собрались Савелий, назначенный ответственным за операцию, и Троицкий — научный эксперт.
Телефонный аппарат с определителем номера, по которому должен был позвонить владелец картины, был включен на громкоговорящую связь и подключен к магнитофону.
Томительная тишина, установившаяся в комнате, ровно в девять часов была прервана звонком. Разговаривать было поручено Савелию. Он и взял трубку:
— Алло.
— С вами говорит Петр Петрович, — раздался громкий гнусавый голос, — слушайте меня внимательно, а лучше запишите на магнитофон, чтобы ничего не перепутать. Дело обставим так: завтра к десяти часам утра лодка, в которой должны сидеть ваши люди, числом не более двух, с деньгами, конечно, становится на якорь напротив покровского пляжа. Они должны держать весло вертикально; там обычно рыбаки стоят на леща, так это, чтоб не обознаться. Мой человек подплывет с картиной и отдаст ее им. Они ее осмотрят, а когда решат, что все в порядке, отдадут ему деньги, и дело с концом. Но предупреждаю, я приму меры, какие — не скажу. Если что будет нечисто, картины вам не видать, как своих ушей. Сам лишусь, но и вам не достанется. Я буду наблюдать за всем в бинокль из укромного места. Человек с картиной меня не знает, я его здесь нанял за деньги. От него ничего не зависит, и на меня вы через него не выйдете. Понятно?
— Понятно, — процедил Савелий.
— Вопросы есть?
Савелий выжидающе посмотрел на Кабана, тот пожал плечами.
— Вроде нет, — выдавил из себя Савелий.
— Тогда прощайте.
В аппарате раздались короткие гудки. Савелий взглянул на определитель номера.
— Ну и чего там? — лениво спросил Кабан.
Савелий безнадежно махнул рукой:
— Телефон-автомат.
— А ты чего хотел? Малый, видать, не дурак, прямо как шпион какой, — задумчиво произнес Кабан, — это надо же додуматься, с суши теперь на воду перешли.
— А что, не так глупо, — вмешался Троицкий, — будет сидеть себе, например, в гостинице «Словакия» у окошка с биноклем в руках и, попивая пиво, наблюдать, как все происходит.
— Интересно, что это за меры такие он придумал? — не обращая внимания на искусствоведа, пробормотал себе под нос Кабан.
Савелий недоуменно пожал плечами.
— Мне кажется, я его голос где-то слышал, ты его не помнишь, Савелий?
— Конечно, помню, — ухмыльнулся Савелий, — мы с тобой вчера видик смотрели, так у переводчика точно такой голос и был. Говорят, они на нос прищепку бельевую надевают, чтобы голос не узнали.
— Ишь чего придумали…
Кабан погрузился в размышления.
— Значится, так, — наконец прервал он молчание, — в лодке будете вы двое. Ты, эксперт, смотри в оба, что там за картина, больше от тебя ничего не требуется. Ты, Савелий, расставишь людей и лодки, где считаешь нужным. Всем раздашь рации и сам будешь командовать. Действовать по обстановке. Что он там придумал, я не знаю, но если вопрос встанет так — картина или деньги, — то черт с ними, с деньгами, картина втрое дороже, верно, эксперт?
