Затем настал день, когда нашему испытанию пришел конец. Мы провели несколько суббот, объезжая комиссионные мебельные магазины на Дороге Алфретон, вставали рано по воскресеньям, чтобы попытаться найти что-то приличное на рынке Шнейнтон. «Обустраиваем гнездо», — говорила она. Две недели покоя в удушливом, спертом воздухе. В ожидании, когда небо озарится голубоватым светом и грянет гром. Две недели покоя, потом это произошло. «Скорая помощь» отвезла нас в Больницу общего типа — это было за несколько лет до того, как построили Королевскую клинику. В родильном отделении оказалось сыро, шумно, напряженно. Настоящая потогонка. Времени ушло много, я не мог усидеть на месте — волновался до безумия. Я не представлял себе, что там происходит, — час за часом, потом день переходит в ночь, а потом ночь переходит в утро. Я был лишь уверен: должно быть, что-то пошло очень не так. Затем акушерка нашла меня, спросила, я ли мистер Лайонс. Не обратив внимания на ее предположение, я сказал «да», спросил, как она, как Изабелла. И акушерка, улыбнувшись, сообщила, что у меня девочка.
Это была чертова шутка. Моему ребенку всего две недели, и декан сообщает мне, что колледж больше во мне не нуждается. Разговор принял мерзкий характер. Я обвинил его, а он сказал, что это не имеет никакого отношения к моему роману. Мне заплатили, поскольку не предупредили заранее. Я месяц гонял машину. Изабеллы никогда не было поблизости — она вечно находилась в другой части дома, возясь с малышкой Джессикой, Джесси Лайонс. Ко мне в студию часто доносились крики — крики Джесси, или Изабеллы, или обеих. Но я не прерывал работы — работал, как никогда прежде. Моей единственной едой были кофе и виски. Порой, почувствовав, что тону, видя, как талант, какой у меня был, съеживается и чернеет, словно бумага в огне, я выскальзывал из дома и приобретал немного травки. Я никогда не говорил об этом Изабелле. Мы порой встречались с ней — на кухне, в спальне. Я знал, что это она, так как передо мной была Изабелла, в которую я в свое время влюбился. Вот только глаза у нее стали тусклыми, на руках был ребенок, и я смотрел на нее и поражался, как такое могло произойти.
Я набрал новую коллекцию своих картин и повез ее по галереям. Они никого не заинтересовали. А это были торговцы, с которыми я имел дело в прошлом. Я заподозрил заговор. Попытался выйти за пределы знакомого поля. «Нет, благодарю вас». Под конец старый хозяин Изабеллы пожалел меня. Я нанял фургон и перевез мои работы в подвальный выставочный зал его центральной галереи в Шеффилде. За две недели я продал одну картину — нагую Изабеллу — за тридцать фунтов. Когда я приехал за остальными, то не мог поверить, что эти картины написаны мной. Те две недели, что я не видел их, открыли мне глаза. Да самый слабый из моих студентов постыдился бы такого.
Мир искусства в Ноттингеме был маленьким, да таким и остался. Как-то ко мне зашел один из моих бывших коллег, тоже преподаватель рисунка с натуры, парень, которому я помог вылезти из долгов, одолжив ему небольшую сумму в те дни, когда я был одиноким, уважаемым и имел работу. Он в любом случае собирался уйти со своего места. Стало трудно успевать при все более перегруженном графике. Главный вокзал находился в ту пору на Верхнем Лазе, совсем рядом с домом. Над двойными деревянными дверями горел синий свет под козырьком на кронштейне. Деньги платят хорошие, сказал он мне, хоть и нерегулярно. Он надеялся, что это меня выручит.
Мальчишкой я немного баловался мелкими кражами в магазинах — время от времени, но ничего такого, что привело бы меня на кривую дорожку. Однако предложение коллеги мне не понравилось. Лучше избегать дел с полицией в тех местах, где ты вырос, но выбора у меня не было. Я должен был поддерживать связь с суперинтендантом по имени Джордж Даффилд.
— Работать придется главным образом по отысканию собственности, — пояснил бывший коллега. — Ты должен будешь сесть с владельцами — ни у кого из них не будет фотографий, иначе ты нам не потребовался бы, — и выслушивать все, что они скажут: какие у них были кольца, ожерелья, антиквариат. Ты будешь рисовать, пока они не обрадуются, что ты все изобразил точно. Некоторые вещи будут стоить куда больше, чем ты или я сможем когда-либо заработать, так что смирись: дело придется иметь с кучей шишек. Так или иначе на этом заработаешь себе на хлеб с маслом. Но иногда мы будем использовать тебя при изнасилованиях, или кражах, или попытках убийства. Существует «фотофит», но никто не пользуется им вне Лондона, да и там это называют дерьмом. Для начала ты поработаешь с такими — придется иметь дело с очень расстроенными людьми. Тебе надо будет научиться жаргону, уметь делать выводы путем сопоставления, помогать людям вытаскивать из памяти то, о чем они забыли. Таких будет немного, но каждые две-три недели тебе придется составлять портрет. И ты будешь работать над ним, пока не уверишься, что все правильно передал.
Даффилд был прав: работать по отысканию имущества было легко. Сначала ставили в тупик портреты. Столкнувшись с жестоким преступлением, я терялся. И угрозыск недолго мне помогал. Слишком скоро я оказался один на один с людьми — главным образом женщинами, — которые не хотели думать о том, что с ними произошло. Моей обязанностью было вернуть их в прошлое, попытаться с помощью рисунка вызвать к жизни жестоко обошедшихся с ними мужчин. Сначала я окружал себя набросками, без ясного представления о том, который все-таки наиболее похож — первый, третий или шестой. Я чувствовал себя глубоко несчастным, твердил себе, что эти люди заслуживают лучшего, кого-то, кто по крайней мере знает, что, черт побери, он должен делать. Раза два жертва сдавалась, отказывалась продвигаться дальше, говорила что угодно, лишь бы наша встреча подошла к концу. Но через какое-то время я развил собственную методику, собственный способ создавать образ. Начинал с волос, которые обрамляют лицо, создают пропорции. Потом глаза — на них сосредоточивается взгляд беспомощного человека. И лишь потом вставлял рот, линию челюсти, оставляя середину лица на конец. Никогда не забуду тот первый раз, когда я нарисовал как надо. Двадцатипятилетний агент бюро путешествий налетел на женщину в дендрарии — это было просто непристойное нападение, так как ей удалось вырваться. Мы сделали пару предварительных набросков. Затем я показал женщине очередной набросок. Она мгновенно побледнела. В глазах заблестели слезы. И я понял, что могу этим заниматься.
Мне не часто приходилось узнавать, помог мой рисунок или нет. Отдав мои наброски специалисту по уликам, я больше не слышал, как развивается дело. За исключением тех случаев, когда время от времени Джордж Даффилд, или Майк Кидд, или твой отец звонили мне и приглашали в «Каунти» выпить, чтобы отметить удачу.
Следствие
— Сообщите, пожалуйста, суду ваше имя.
— Пракаш Лал Синг.
— И вы — сержант столичной полиции.
— Совершенно верно: я приписан к отряду расследования несчастных случаев в Шестом районе.
— И насколько я понимаю, вы вели расследование происшествия, которое привело к смерти Рэймонда Артура.
— Да, вел.
— Суммируйте, пожалуйста, для суда то, что вы обнаружили.
— Авария произошла днем, двадцать третьего октября, приблизительно в два тридцать. Шел дождь — собственно, морось, но видимость была хорошая, а температура — десять градусов по Цельсию. Авария случилась с одной машиной — синим «фольксвагеном-поло», прослужившим девять лет с даты первой регистрации. Машина шла в западном направлении по шоссе А-40, когда она съехала с дороги и налетела на опору эстакады шоссе А-407. Перед машины сильно пострадал, и в момент моего осмотра на дверце водителя были ясно видны следы порезов. Вся полоса движения в западном направлении была закрыта, и я провел тщательное обследование следов от шин. Ни одни шины мы не идентифицировали. Машина была доставлена на базу Шестого района, где было проведено тщательное обследование механических поломок. Урон, нанесенный машине, соответствовал столкновению с препятствием, и не было обнаружено следов краски или какой-либо деформации кузова, каковые навели бы на мысль, что в аварии участвовала вторая машина. Было небольшое повреждение заднего крыла с правой стороны, но металл проржавел, и я пришел к выводу, что это результат какого-то давнего столкновения.
— Благодарю вас. Сержант Синг, смогли ли вы установить, с какой скоростью шла машина в момент аварии?
— Приблизительно. Обычно следы торможения позволяют судить о скорости машины. Но как я сказал, мы не идентифицировали следов шин. Однако, судя по результату понесенного ущерба, а также принимая во внимание то обстоятельство, что машина налетела на неподвижное препятствие, я бы сказал, что это произошло на большой скорости.
— Благодарю вас. Мистер Форшо?
(Мистер Форшо встает.)
