— Банку, ложечку не трогали?
— Вымыла, милый, — закручинилась хозяйка и в успокоение предложила: — Чайку не выпьешь? С клубничным вареньем?
— С остатками из-под вора, то есть от вора? — усмехнулся Леденцов. — Где у вас тут телефон?
Старушка виновато засуетилась и провела его в переднюю, к полке. Он набрал номер. Голос у Петельникова был ждущий и тревожный.
— Товарищ капитан, все цело. Но преступник съел полбанки клубничного варенья.
Леденцов не знал, как он почувствовал и чем, но в эту короткую паузу от капитана потекла слаботочная радость.
— Теперь мы его поймаем, — вздохнул Петельников.
— Как?
— Сделаем анализ варенья. Попроси-ка у хозяйки пару баночек.
— Я серьезно, товарищ капитан…
— Леденцов, это подросток.
Еще когда говорил по телефону с Леденцовым, еще не положив трубки и не глянув на карту, еще ничего не обдумав и не решив, он уже прилип мыслью к этой восьмилетке, единственной в микрорайоне…
Петельников медленно взошел по лестнице на второй этаж с неожиданным чувством — не то мысль философская, не то печаль.
Все школы похожи. Уроковой тишиной, длинными коридорами, запахом натертых и перетертых полов… Давно ли он кончил школу? Как давно он кончил школу…
Шли уроки. Петельников намеревался начать с директора, а еще лучше — с завуча. Вполне возможно, что кто-нибудь из них свободен. Он побрел, разглядывая двери.
В темном тупичке сопели. Он стал, намереваясь спросить про канцелярию или учительницу.
— Отпусти, — попросил слезный голос.
— А будешь про меня трепать?
Петельников пригляделся. Длинный костистый парень, растопырившись по-паучьи, душил приемом второго, щупленького.
— Отпусти, — уже с хрипотцой попросил щуплый.
— Отпусти, — попросил и Петельников.
Костистый глянул на постороннего без интереса и задышал настырнее, видимо вжимая свои тренированные кисти. Петельников ухватил его за шиворот без всяких приемов и так рванул на себя, что парень с картонной легкостью оказался перед его лицом.
— Я не учитель, могу и оплеуху дать, — разъяснил Петельников.
— Не имеете права, — смекнул костистый, что нарвался на силу, и поэтому вспомнил о законе.
— Кто это тебе сказал?
— На правоведении. Бить нельзя.
— Разве я бить собираюсь? И разве на правоведении не сказали, что каждый гражданин обязан вступаться за жизнь и здоровье другого гражданина?
— Какого гражданина? — не понял костистый, тараща глаза и отдуваясь.
— Которого душил.
— Это Чулюка, отличник.
— Отличники тоже люди.
— У нас поединок, — нашелся парень.
— А он согласен? — Петельников поискал взглядом убежавшего Чулюку. — А силы равные? А весовая категория одна?
— Он без весовой категории заслужил…
— За что же?
— Я с бабкой живу, — насупился парень. — Она часто в школу приходит. А он ее обзывает Ром-бабой.
— Почему же Ром-бабой?
— Меня Ромкой зовут…
Звонок школу разбудил. Вокруг сразу заклубились какие-то группки, стайки, цепочки и повлекли этого Ромку в даль коридора. Петельников стоял, оглушенный непривычным гомоном. Вернее, забытым, а теперь всплывшим из отстойников памяти и задевшим той грустью, которая прикоснулась к нему еще на лестнице.
— Вы кого ищете? — спросила пожилая женщина, — конечно, учительница и, конечно, математичка, что Петельников определил по какой-то геометрической строгости лица.
— Директора или завуча…
— Обе в роно.
— Пожалуй, мне нужны классные руководители восьмых, — отмел он все другие классы. — Я из милиции.
— Пойдемте в кабинет…
Они оказались, видимо, в учительской, в уютном уголке под портретом Макаренко, в низких мягких креслицах вокруг журнального столика — только кофе не хватало. Петельников не то чтобы развалился, но сел вольготно, коли выпало редкое время отдохнуть в мягкой мебели. Да и разговор предстоял сложный. Но трое классных руководительниц — та, которая его привела, еще одна пожилая и третья, лет тридцати, — не сели, а полуприсели, как на жердочки, готовые сорваться и бежать. И он вспомнил, что у них всего лишь десятиминутная перемена.
— Что случилось? — спросила первая, приготовившись к дурной вести и заранее опечалившись.
Петельников не любил рассказывать о преступнике до конца следствия; тем более об этом, о непонятном и еще не пойманном.
— Потом доложу, хорошо? Мне сперва надо отыскать парнишку, в чем надеюсь на вашу помощь.
Вторая учительница, чуть сонная и думающая вроде бы о своем, вздохнула:
— Как что, так к нам.
— Естественно: восьмилетка, — ответила молодая.
— Почему естественно? — заинтересовался Петельников.
— Небольшой процент способных ребят идет в среднюю школу и потом в вузы. А остальные — в ПТУ, девушки — в педагогические и медицинские училища.
— Не понимаю.
— Что вы не понимаете?
Молодая учительница смотрела на него строго, как на опоздавшего. И Петельников подумал, что лицом она перестрожила обеих пожилых, и он тут же отобрал у первой преподавание математики и отдал молодой.
— Способные идут к машинам, а неспособные к людям?
— Теперь я вас не понимаю, — удивилась молодая тому, что не понимает, но строгости не убавила.
— Простите мое педагогическое невежество, — улыбнулся Петельников, скрадывая это невежество. — Серьезные и способные ребята идут в технические вузы, чтобы потом иметь дело с машинами. Неспособные же идут в медицинские, в педучилища, чтобы потом работать с детьми, с людьми. А не надо ли наоборот? Я всегда думал, что работа с людьми требует побольше способностей, чем работа с машинами.
Изредка к ним в уголовный розыск попадали эти неспособные, непоступившие, непрошедшие… В них поражала уверенность, что познание человеческой души не требует никаких талантов. Чуть поработав, эти ребята обидчиво исчезали в море народного хозяйства. Впрочем, и не всякому способному поддавалась их работа. Как-то пришел в розыск скорый парень, безуспешно поступавший на физический факультет. Все знал, в электронике разбирался, эксперта мог поправить… Считал себя неудачником, поскольку губил в милиции свои таланты. И на людей — на преступников и свидетелей, на потерпевших и других разных граждан — душевных сил не тратил, как на объекты второстепенные и примитивные, стоящие после всяких компьютеров и ЭВМ. Петельников выжил его на завод, поближе к машинам.
— Скоро звонок, — пресекла вторая начавшийся было разговор.
— Товарищи, я ищу подростка выше среднего роста.
Учителя переглянулись. Петельников закончил фразу точкой, и они ждали продолжения.
Но примет было так мало, что он их подсознательно экономил, заставляя учителей обдумывать каждую.
— Половина восьмиклассников выше среднего роста, — сказала первая, сочувственно улыбнувшись.
— Он узкоплеч.
Классные руководительницы вновь переглянулись и не ответили. Петельников понял их: вторая половина восьмиклассников узкоплеча. И все-таки он надеялся изобразить хотя бы размытый образ.
— Ходит в светлом длинном плаще.
— Ну, это надо проверять одежду каждого. — Теперь молодая учительница глянула на него, как на ученика, пришедшего на экзамен неподготовленным.
— По-моему, теперь ребята в плащах и не ходят, — зевнула вторая.
— Он, видимо, неуравновешен и склонен к фантазиям.
— Видите ли, все подростки… — начало было молодая и не кончила, посчитав разговор никчемным.
— Он любит клубничное варенье.
— Я люблю клубничное варенье, — призналась первая, уже развеселясь.
Тогда Петельников сказал главное, ради чего и пришел:
— Мне нужен ученик, который пропустил уроки пятнадцатого, семнадцатого, девятнадцатого, двадцать второго и двадцать третьего октября.
— Это Саша Вязьметинов, — удивилась молодая учительница, сразу простив взглядом Петельникова.
Вязьметинова сняли с последнего урока.
Они разделись. Парень скинул синюю куртку с десятком ненужных молний. Это был не допрос, который еще предстоял у следователя, поэтому Петельников сел подальше от официального стола, в полумягкое креслице, и кивнул подростку на соседнее, рядом. Вязьметинов опустился в него свободно и, как показалось оперативнику, с едва заметным вежливым кивком. Петельников улыбнулся: галантные пошли воришки.
Черные и густые волосы казались нахлобученными или париком, налезавшим на шею, на уши и на брови. Темные глаза ждали его вопросов. Загорелое узкое лицо было так спокойно, что по задворкам петельниковского сознания пробежала всполошенная мысль: он ли, тот ли?
— Красивая фамилия — Вязьметинов. Как Вяземский.
— Нормальная.
