На фоне ограды появился темный силуэт — Спец подтянулся на руках и легко перебросил тренированное тело на эту сторону. Веретнев был потяжелее и прыжок получился неловким, шумным.
«Что б ногу не сломал, — озабоченно подумал Макс. — Не по возрасту уже ему такие дела…»
Представление о крепком сне сторожей оказалось преувеличенным: во флигеле зажегся свет, дверь открылась и на порог вышел, озираясь, рослый мужчина с всклокоченными волосами. Тренировочные брюки, расстегнутая куртка, на ногах незашнурованные кроссовки. В правой руке, стволом вниз короткое ружье.
До Макса было меньше метра — шевельни кистью и ружье упрется ему в голову. Но мужик напряженно смотрел в сторону ограды.
— Qui est-ce? 10 — с сильным акцентом хрипло крикнул он в темноту.
— Стоять, француз хуев! — приглушенно рыкнул Макс по-русски, схватившись за ружье, и уперев удлиненный глушителем ствол в бок охраннику.
Тот всем телом дернулся и окаменел.
— Пальцы!
Он безропотно отдал ружье.
— Злотин? — напористо спросил Макс. Охранник икнул и окончательно обмяк.
— Да… Но я ничего не сделал… Я не изменник…
— Кто в доме?
— Здесь никого… А там — хозяин с бабой…
— Давай внутрь!
— На колени!
— Руки за голову!
Полностью деморализованный Злотин послушно выполнял все команды.
Выключив свет и положив на пол ружье, Макс достал рацию, нажал клавишу передачи. Все три прибора были настроены на одну волну.
— Злотин со мной. Он один, — коротко произнес Макс в микрофон.
— Понял, — ответил Спец. Через минуту они с Веретневым вошли во флигель. Спец был абсолютно спокоен, а Алексей Иванович заметно возбужден.
— Где Кудлов? — с ходу спросил Спец.
— Сегодня не его смена. Придет утром. А вы специально за нами? — лицо Злотина обильно покрылось потом.
Внезапно Макса озарила догадка. Когда-то советская разведка имела специальный отдел для ликвидации предателей. И хотя ничего подобного уже давно не существует, перебежчики до сих пор боятся «карающей руки КГБ».
— Конечно! — рыкнул он. — Ты думаешь, измену прощают? Где деньги?
— Какую измену… Я никому не изменял! Все закончилось, все развалилось и я уехал. Я не выдал ни одного секрета!
— Где деньги?!
— Откуда я знаю? У хозяина есть сейф за картиной…
* * *
Господин Эрих Таубе проснулся и втянул ноздрями запах собственного пота. Сердце беспокойно колотилось. Что-то разбудило его. Стукнула дверь?.. Он пошарил рядом рукой — край широкой кровати был пуст и холоден. Алика ушла в свою комнату, и ушла давно. Наверное это и послужило причиной беспокойства.
Таубе вспомнил: они снова поссорились, да. Поп-звезду, как и любую бабу можно уболтать, засыпать цветами, задарить драгоценностями и затащить в постель, утром угостить шампанским, покатать на яхте, потратить пять тысяч баксов в дорогом бутике, потом снова трахнуть, — о, дорогой, никаких проблем! — она даже может спеть тебе что-нибудь из своего репертуара, чтобы ты скорее кончил…
Но при этом она, конечно, подразумевает, что утром снова будет шампанское-яхта-бутик. И послезавтра, и послепослезавтра, — всегда. А если ни хрена не будет, если сердце схватило или язва, или просто осточертело все, ему уже не двадцать пять и даже не сорок, он не может каждый день из года в год устраивать ей карнавал — что он, массовик-затейник, что ли?.. Нет, это не проходит. Ей наплевать. Ей, видите ли, скучно.
И для развлечения она говорит, что хочет трахаться, когда ты весь как выжатый лимон, зато когда ты подготовишься и бросаешься в атаку, натыкаешься на холодную стену… Она ведь не наложница в гареме и не продажная шлюха, она не обязана давать по первому требованию, вот ляжет задницей и будет лежать молча. Ты можешь сколько угодно пыхтеть, потеть, рвать с неё трусы, — в самый интересный момент она вдруг скажет, что забыла обновит лак на ногтях, или посоветует регулярно принимать «виагру»… Тут все катушки и предохранители перегорают враз. Конечно. Остается только психануть и заорать, слыша со стороны свой прерывающийся, бабский какой-то голос, и видя, как трясутся обвисшие щеки. Вот до чего может докатиться забывший про коммунистическую мораль ответработник ЦК КПСС!
А может ночное беспокойство вызвано именно этим? Тем, что никакой он, к черту, не Эрих Таубе, а Леня Евсеев, бывший секретарь комсомольской первички на автобазе в Конопоге… И это не поддающееся переделке естество насылает на господина Таубе тревожные сны и будит его по ночам…
Таубе-Евсеев поднял руку, нащупал шнур ночника, дернул. Из-под хрустального абажура вырвался красный язык света. Таблетки лежат в тумбочке. Скрипнули колесики под ящиком, вот она, картонная коробочка. Евсеев сунул таблетку под язык, снова откинулся на подушку, часто задышал. Потом замер.
Действительно, какой-то шум… Злотин что-то крикнул? Наверно опять нажрался, как дикарь. Был дикарем, им и останется.
Он поднялся с кровати, сунул ноги в шлепанцы — типично российская домашняя обувь, никак не может отвыкнуть — подошел к окну. Во флигеле горел свет, потом погас. Время — половина пятого. Он понял, что одному ему уже не уснуть.
Он подошел к её двери, ведущую в комнату Алики. Подумал. Постучал согнутым пальцем.
— Алика.
Покрутил блестящую ручку в форме клюшки для игры в гольф. Заперто. И тут опять… Быстрые шаги! Словно пробежали несколько человек…
— Ну что там такое? — раздался за дверью приглушенный голос Алики.
Он уже не слушал. Он метнулся к тумбочке, нашарил под бумагами трубку радиотелефона. Тыкая замороженным пальцем в мелодично попискивающие клавиши, набрал номер охраны.
В трубке мерно раздавались длинные гудки. Что с ним такое? Такого ещё не было — даже напиваясь, как свинья, он все равно берет трубку…
Евсеев-Таубе стоял у окна, пытаясь понять, что там происходит. Но он не мог представить, что Злотин лежит на полу, варварски связанный «ласточкой» — ноги к голове, и вытаращенными от ужаса глазами смотрит в ствол укрепленного на кровати ружья, спуск которого соединен через блок веревкой со скрученными за спиной руками. Веретнев контролировал обстановку вокруг виллы, иногда заходя проведать незадачливого охранника.
— Что там?
Евсеев-Таубе вздрогнул. Рядом стояла Алика и тоже смотрела в окно. На ней были только короткие штанишки от пижамы. Она обняла себя за плечи, смяв маленькие торчащие груди. Лицо заспанное, на правой щеке — розовый след от подушки.
— Какой-то шум… Может послышалось… И Злотин не отвечает…
Алика насторожилась.
— По-моему, там кто-то ходит!
Он повернулся и прошел к туалетному столику, где лежал револьвер. Точно такой, какой Макс видел в оружейном магазине в Канне. Тяжелый металл оттянул руку. Мысли мешались в голове. Все это он видел в кошмарных снах, и не раз, — пальба, нападение, полицейские «мигалки», трикотажные шапочки на лицах гангстеров, сгнившая изуродованная рожа людоеда Мулай Джубы…
Или это были видеоужастики, которые можно остановить в любую секунду, чтобы обнаружить себя в знакомой обстановке, подкинуть дровишек в камин и налить бокал бордо. Страх был внутри, а он оставался снаружи. Теперь все поменялось местами — вот!.. послышались шаги в коридоре, они приближались… Раздался стук в дверь! Теперь страх был снаружи, везде.
— Это Злотин? — с надеждой спросила Алика. — Что ему надо?
Она ставила между собой и страхом мужчину. А ему некого было поставить вместо буфера, только револьвер. Но привычки побеждать страх оружием у него тоже не было…
Стук повторился.
— Кто это? — снова спросила Алика. Какая дура, откуда он знает? Может и правда пьяный Злотин? Да больше и некому…
На негнущихся ногах он подошел к двери. Что-то тяжелое оттягивало правую руку и мешало… Он взялся за ручку левой, успел заметить подозрительную податливость пружины, словно с той стороны кто-то тоже опустил ручку вниз. В следующее мгновение дверь сама распахнулась, сильно ударив его в плечо, темная фигура надвинулась из дверного проема, опрокинула навзничь, навалилась сверху.
Пальцы правой руки конвульсивно сжались, раздался выстрел. Где-то вверху зазвенело, по полу застучали осколки люстры. Послышался истеричный вопль Алики.
— …Ах ты падла! — выдохнула фигура.
Правое запястье словно защемило капканом. Таубе бесследно исчез, не желая вмешиваться в чужие разборки, а Евсеев хрипло застонал, задергался под тяжелым вдавливающим его в пол телом, выгнулся, пытаясь освободиться, но это оказалось ему не под силу.
Кто-то прошел рядом, включил настольную лампу. Он увидел над собой перекошенное от напряжения незнакомое лицо и черный набалдашник глушителя у переносицы. Проглотил горькую слюну, с трудом выдавил:
