— Станьте здесь.— Панкратов указал на место поблизости от того, на котором стоял Петр.— Скажите нам, свидетельница, вы знаете подсудимого Клятова? Встаньте, подсудимый Клятов.
— Знаю,— помолчав, сказала Рукавишникова.
— Откуда вы его знаете?
— Ну, как знаю… Я его один раз всего и видела.
— Когда? Где? При каких обстоятельствах?
— Я его видела в кинотеатре «Космос». Седьмого сентября в одиннадцать вечера, может быть, в начале двенадцатого.
— При каких обстоятельствах вы его видели?
— Последний сеанс шел, когда он заявился. Стал администратора требовать.
— Какого именно администратора? Рукавишникова мнется. Ей, видно, очень не хочется обвинять товарища по работе, даже в некотором смысле начальника. Ничего он ей плохого не сделал. И человек славный. И девушка у него хорошая.
— Вы, граждане судьи, не думайте,— говорит она,— я про Петра Николаевича ничего плохого не думаю, тут, наверное, случайность какая-нибудь. У него и семья такая известная в городе, и человек он хороший. Но я прошлый раз неправильно показала. Я не хотела, чтоб Петра Николаевича подозревали в чем-нибудь. Но мне вот люди объяснили, что могут невинного человека осудить. Так вы уж лучше до конца разберитесь, в чем тут дело.
— Так какого же именно администратора кинотеатра «Космос» хотел видеть Клятов? — спрашивает председатель.
— Кузнецова Петра Николаевича,— говорит Рукавишникова.
— И встретились они?
— Встретились.
— Как встретились?
— Ну, я Петру Николаевичу постучала в окошечко, он вышел. Будто недоволен был, когда увидел Клятова, но все-таки пригласил к себе. А Клятов говорит: «Выйдем, поговорим. У меня,— говорит,— дело есть». Они вдвоем и вышли на улицу. Я через четверть часа выглянула — они стоят разговаривают. А потом еще выглянула — их уже нет.
— Какого это, значит, было числа? — спрашивает Панкратов.
— Седьмого сентября,— отвечает Рукавишникова.
— Вы это точно помните?
— Как же не точно, я ж прошлый раз говорила: последний день работала. С восьмого в отпуск пошла.
— Значит,— спрашивает Панкратов,— седьмого сентября в кинотеатре «Космос» были и Кузнецов и Клятов? А потом вы их видели на улице. Они стояли и разговаривали.
— Да. Стояли и разговаривали.
— Скажите, друг к другу они обращались на «ты» или на «вы»?
— Петр Николаевич сказал: «Заходите». А Клятов ему: «У меня к тебе дело. Выйдем, поговорим».
— Значит, Кузнецов к Клятову обращался на «вы», а Клятов к Кузнецову на «ты»?… Свидетель Кузнецов,— спрашивает Панкратов,— вы подтверждаете показания Рукавишниковой?
— Нет, гражданин судья, не подтверждаю.
— Вы по-прежнему утверждаете, что Клятова увидели здесь, на суде, в первый раз?
— Да, Клятова я увидел здесь, на суде, в первый раз. У Вали ум заходит за разум. Она ничего не понимает.
Представить себе, что Марья Никифоровна врет, невозможно. Зачем ей врать? Она женщина добродушная и к Пете относится хорошо. Не могло же ей присниться. Представить себе, что Петя врет, тоже немыслимо. Зачем ему врать? Да и откуда он может быть знаком с Клятовым? Вале становится спокойнее. Конечно, это недоразумение. Привиделось что-то старухе. Нехорошо получается. Рукавишникова обозналась, а Петю из-за этого станут подозревать. В конце-то концов он свою непричастность докажет. Но все-таки неприятно.
Потом задает вопросы Грозубинский. Он дотошно выпытывает у Рукавишниковой, как был одет Клятов вечером 7 сентября. Не могла ли она обознаться? Что ей запомнилось во внешнем облике Клятова такого, что полгода спустя она его сразу опознала.
Рукавишникова начинает сердиться, но все-таки, когда Грозубинский допекает ее вопросами, оказывается, что точно она ничего не помнит. Помнит, что Клятов, а как он был одет, не может вспомнить.
Потом начинает противоречить себе: сперва говорит, что он был в сером костюме, потом — что в голубом. Сперва говорит, что он был с непокрытой головой, потом — что на нем была серая кепка.
Когда Грозубинский кончает задавать вопросы, зал остается совсем неуверенным, действительно ли Клятов и Кузнецов старые знакомые и встречались 7 сентября в кинотеатре, или просто свидетельнице померещилось.
Последним Грозубинский задает такой вопрос:
— Скажите, Рукавишникова, вы проверяете билеты в очках или без очков?
— В очках,— растерянно говорит Рукавишникова.
— А почему вы сейчас без очков?
— На билете же надо и дату проверить, и какой сеанс, а я дальнозоркая.
— А Клятова вы видели в очках или без очков? Рукавишникова долго вспоминает, потом говорит, что
как будто была еще в очках, потому что просматривала газету.
— В тех очках, в которых вы проверяете билеты? — спрашивает Грозубинский.
— В тех самых,— подтверждает Рукавишникова.
— А в этих очках вы вдаль хорошо видите?
— Не то чтобы хорошо, но все-таки вижу.
— Когда вы на людей смотрите, черты лица немного, наверное, расплываются?
— Ну, без очков я вдаль, конечно, четче вижу.
— Благодарю вас.
Грозубинский подчеркнуто вежлив, даже, кажется, уважителен. И все-таки впечатление не в пользу показаний Рукавишниковой. Все понимают, что она могла напутать. Всем жалко Кузнецова, человека, который чуть-чуть не стал жертвой бессмысленного оговора.
— Есть ли у Гаврилова вопросы? Да, у Гаврилова есть вопросы.
— Скажите, Кузнецов,— спрашивает Гаврилов,— у вас есть светло-серый летний костюм?
— Да, есть. То есть был.
— А где он сейчас?
— Я его продал.
— Когда?
— Точно не помню, в конце сентября или начале октября.
— Кому вы его продали?
— Я его сдал в комиссионный магазин.
— В какой комиссионный магазин?
— В большой, на улице Ленина.
— За сколько вы его продали?
— Рублей за сто, по-моему, или сто десять.
— Почему вы его продали?
— Надоел. И деньги были нужны.
— Долго вы его носили?
— Месяца четыре. В июле купил по случаю. У отца на работе продавал один инженер, он его, кажется, из Болгарии привез или из Румынии.
Всем ясно, что вопрос о костюме Гаврилов задал не с какой-нибудь определенной целью, не с тем, чтобы что-то выяснить, а для того только, чтобы показать: адвокат бодрствует, адвокат на страже интересов своего подзащитного.
С безразличным интересом смотрит на Гаврилова Грозубинский. Он хорошо относится к Гаврилову. Он понимает его волнение, его горячее желание повернуть факты так, чтобы обелить своего подзащитного. Он не только понимает, он одобряет это желание. Настоящий адвокат не имеет права, не смеет быть равнодушным.
Да, равнодушным не смеет быть, но и с ветряными мельницами сражаться не стоит. Грозубинский тоже умеет быть упорным, темпераментным, умеет использовать каждый довод в пользу своего подзащитного, подчеркнуть каждый сомнительный пункт в обвинительном заключении, обратить внимание суда на каждую неясность. Но тогда, когда это может помочь подзащитному. Ему кажется, что в этом деле все до такой степени ясно, что спорить с обвинением бессмысленно. Конечно, ограбление задумал и совершил Клятов. И конечно, убийство Никитушкиной произошло вопреки его воле. Не станет опытный рецидивист совершать бессмысленное, ненужное убийство. Конечно, убийца Груздев. Груздев, который был пьян, который шел на преступление впервые и пытался подавить страх демонстративной лихостью, кажущейся уверенностью. Убил, наверное, случайно. В том смысле случайно, что не собирался убивать. Но все-таки, конечно, убил.
Грозубинский ограничил свою задачу очень точно. Он должен убедить суд, что Клятов грабил, но не убивал. Он должен постараться получить немного более мягкое наказание для Клятова, чем будет требовать прокурор. О большем в этом деле и мечтать нечего.
На что может рассчитывать Гаврилов? Может попытаться доказать, что убивал Клятов, а не Груздев. Грозубинский уверен, что это не так. Клятов расчетливый человек. Уж если бы он решился идти на убийство, не оставил бы он в живых беспомощного старика, который его опознал и, значит, несомненно будет главным свидетелем обвинения. Грозубинский считает, что отвести от Груздева обвинение в убийстве тоже, вероятно, не удалось бы, однако в этом была бы все-таки какая-то логика.
Грозубинский чувствовал все же, что планы Гаврилова гораздо более смелые. Он явно пытается доказать, что Груздев вообще в ограблении не принимал участия. Недаром вытащил он этого сомнительного Ковригина, которому после нескольких рюмок водки показался какой-то случайный человек похожим на бывшего его товарища по работе. Недаром вытащил эту подслеповатую пожилую женщину, которой показалось, что она узнала в Клятове неизвестного человека, полгода тому назад неизвестно зачем будто бы приходившего в кинотеатр к Кузнецову.
Как же легко оказалось свести на нет показания и Ковригина и Рукавишниковой!
Нет, Грозубинский не одобряет Гаврилова. Совершенно беспристрастно не одобряет, просто со своей профессиональной точки зрения. Нечего гнаться за журавлем в небе. Можно упустить из рук синицу. Надо искать смягчающие обстоятельства, а не пытаться доказать недоказуемое.
