и желтый браслет выделяли его из прочих как особо опасного преступника. В зале суда цепь вокруг его талии соединили с торчащей из пола стальной петлей, благодаря чему Оникс оказался прикован к своему месту. Только после этого с Оникса сняли наручники, чтобы он смог ознакомиться с документами по своему делу.
В последний раз Эверт Гренс был в аэропорту по случаю прибытия Хоффмана и Линнеи, теперь же сам пробирался сквозь толпу встречающих к следующей очереди, такой же нетерпеливой, как только что в салоне самолета. Те же люди переминались с ноги на ногу теперь уже в другом месте.
Гренс поставил чемодан на пол и сделал глубокий вдох, прежде чем на него сесть. В такой день нужно найти в себе силы даже для того, чтобы махнуть таксисту.
В зале суда они сидели друг напротив друга. Гренсу было достаточно протянуть руку, чтобы коснуться лидера педофилов, во плоти и крови. Оникс встретил шведского комиссара, выступавшего свидетелем по его делу, улыбкой. Не растерянной и ни в коем случае не виноватой. В этой улыбке ясно читалось осознание собственного превосходства, как будто один Оникс знал, как оно было на самом деле.
Гренс и раньше видел такие улыбки и давно научился их игнорировать. Но только не в этот раз. Комиссар почувствовал, что его раздражение перерастает в безумие, как только подошло время давать показания. В этот момент он еще раз осознал справедливость того, что Оникс находится в этом зале, именно на этом месте.
Любое тяжкое преступление переживается снова и снова. У психически здорового человека это бывает связано со стыдом, раскаянием – не с улыбкой превосходства, означающей готовность к новым «подвигам».
Оказавшись в самом начале очереди на такси, Гренс смог почти сразу погрузиться в кожаное сиденье, слабо пахнущее сигаретой.
Утренний час пик миновал, но на Е4 в направлении Стокгольма было оживленно. Так приятно было откинуться на упругую спинку, подставив лицо яркому солнечному свету.
Прокурор выстроил обвинение, основываясь на снимках и роликах, на редкость отвратительных и жестоких. Несколько присяжных уже после первого заседания заявили о самоотводе. Датский и шведский процессы против Лацци и Редката также завершились: осужденные были приговорены к пяти и восьми годам заключения соответственно. Им предстояло возмещение ущерба Катрине и Линнее, которых даже самое дорогостоящее лечение вряд ли могло бы вернуть к нормальной жизни.
И вот теперь, на пути домой, Гренс думал о том, что ему, пожалуй, нравится американская манера суммировать наказания по каждому пункту приговора. Для Оникса общий срок тюремного заключения составил триста восемьдесят четыре года.
Гренс попросил таксиста остановиться возле Ворот № 1 и вышел из машины. Ему всегда нравилось начинать обход Северного кладбища именно с этой стороны, откуда открывались особенно живописные виды.
Несмотря на раннее утро, теплое весеннее солнце навевало сон. Зеленые лужайки сверкали, стряхнув с себя последние остатки снега. Ветра не было, и деревья и кустарники стояли такие же неподвижные, как гранитные надгробья. Такие же ненастоящие.
Теперь Гренс без труда отличал реальность от фантома. Только после того как сделал то, что не получилось тридцать пять лет тому назад, – обратился за помощью к специалистам, чтобы понять, что происходит с человеком, который теряет все. Более того, комиссару удалось найти надежное место, куда можно вернуться в мыслях, когда чувства становятся нестерпимыми.
В конце концов, Гренс во всем разобрался. Он так запутался в своем прошлом, что потерял выход в настоящее. Тоска по ней довела до того состояния, которое понимающие в таких вещах люди сразу классифицировали как острый психоз. Отсюда галлюцинации и иллюзии. Сознание до сих пор толком не прояснилось, поэтому Гренсу все еще было трудно взять в толк, что же на самом деле он пережил. Одно несомненно – специалисты правы.
Однажды поздно вечером комиссар толкнул дверь кабинета Эрика Вильсона и, как и в прошлый раз, не дожидаясь разрешения, пошел вперед, прямо на шефа. Сел на край стола, так что тот затрещал, когда Гренс наклонился к Вильсону.
– Ты вынуждаешь меня бросить службу.
Он оборвал фразу и ждал, пока человек в кресле не зашипел:
– Эверт, если ты пришел ко мне ругаться или плакаться, то… У меня нет на то никакого желания. Отправляйся куда-нибудь в другое место со своим недовольством или раздражением, или что тебе там срочно нужно на кого-нибудь выплеснуть.
Но Эверт не собирался никуда уходить. Вместо этого он протянул шефу руку, и Вильсон в ответ протянул свою. Комиссар собрался с духом и прошептал, к своему собственному удивлению:
– Спасибо тебе за это, Вильсон, ты меня спас.
Больше не нужно было прятаться в параллельном мире только потому, что этот слишком часто бывал непонятен. Гренс знал, что никогда не примет людей, применяющих силу для манипуляций с себе подобными. Или же тех, кто ценит себя и свое тело выше, чем других. Но это не исключало примирения с собой, со всем тем, из чего в конечном итоге складывается жизнь.
Чемодан, который он нес, Анни купила перед поездкой в Париж, где они поженились. В углу даже осталась наклейка: Эйфелева башня, Анни нацепила ее в гостинице. И Гренс, отправляясь в командировку из полицейского отделения, всегда паковал этот чемодан. Наверное, было бы разумней доехать домой и оставить его там: пожалеть больные ноги.
Но стоило Гренсу вспомнить свое недавнее выступление в суде со свидетельского места, ответы на вопросы судьи о первом полицейском рейде в Лердале, запустившем конвейер из в общей сложности двадцати арестов, спасшем тридцать девять детей и сотни идентифицированных жертв по всему миру, и рассказ о том, как наращивалась сеть педофилов, как Бирте отлавливала в Интернете новые и новые кошмарные снимки, – стоило Гренсу только об этом вспомнить, как он решил ехать из аэропорта прямо сюда, на Северное кладбище, не теряя ни минуты.
За время прогулки сумка стала непривычно тяжелой и неудобной. Дважды он опускал ее – на тропинку, разделяющую захоронения разных столетий. Давал руке отдохнуть. Ведь сегодня Гренс собирался не к Анни, как обычно, и ему предстояло пройти еще пару сот метров в восточном направлении, к захоронениям в мемориальной роще.
Гренс шел туда половину жизни, и несколько месяцев назад почти достиг цели. Сейчас он навестит ее, свою дочь, их дочь. Девочку – с сердцем, легкими и глазами, которые могут открываться и закрываться. Она настоящая и не должна быть одна. Гренс поговорит с ней, скажет наконец то, о чем подумал еще в прошлый раз. Что человек существует, пока есть другие люди,
