Она не мазохистка. Это ей не по душе.
И все же… все же…
Разве его приказ не отличается от прочих? Разве его приказ не должен от них отличаться? Разве из всех людей он не единственный, к кому ей следует прислушаться?
Марк, еле живой, тоже недоумевает: вдруг его сбили с толку, вдруг он сошел с ума, вдруг опоздал? Последнее подозрение усугубляется, когда на том конце линии раздается резкий глухой хлопок… звук бьющегося стекла и вой автомобильной сигнализации…
Он замирает.
Ждет.
Она там? Пожалуйста. Пусть будет там, пусть скажет, что…
— Джина? — зовет он, не в силах дольше терпеть. — Что там у тебя?
Проходит целая вечность, хотя, наверное, только несколько секунд. В них — ничего, кроме приглушенного, вычищенного воя сигнализации.
Сейчас он закричит.
Потом спокойным тоном Джина отвечает:
— Я не знаю.
Она развернулась обратно к дороге. Она в недоумении. Это что-то прямо перед ней.
Она не знает, что и думать, пытается понять.
— Марк, не волнуйся, — говорит она и трогается с места. — Со мной все хорошо. Правда. Давай я тут разберусь и перезвоню тебе на этот номер через несколько минут.
Нортон наваливается на руль; он ничего не чувствует.
Не может пошевелиться.
Очень странно: вот она подходит, вот уже в пределах досягаемости, потом зачем-то… что она делает?
Замедляет шаг? Останавливается?
Какого черта она отворачивается?
Это уже ни в какие ворота не лезет.
Момент упущен. Он начинает раскачиваться из стороны в сторону, колошматить руками по рулю, орать: — Давай пошевеливайся, пошевеливайся!» Оказывается, он не поднял ручник: машина едет, катится вперед, всего на пару футов, но въезжает во впереди стоящую машину, разбивает задние фары и включает сигнализацию.
Еще она включает боль и белый свет… боль становится еще сильнее, свет еще ослепительнее…
Но это теперь не важно. Боли он теперь не ощущает.
Больше не ощущает.
Кроме, конечно, боли иного характера.
Ведь всем известно, что боль бывает разная.
К примеру, боль воспоминаний.
Ведь он тогда, конечно, знал, что делает. Но никто и никогда не подтвердил его вины: ни разу не использовалось слово «вскрытие» или «токсикология». В те годы не существовало отдела по расследованию несчастных случаев с тяжкими последствиями. А партийцы — у них на то имелись свои причины — тоже не жевали сопли: быстренько свалили вину на второго водителя. Так что прошло всего ничего, а Нортон уже убедил себя: не факт, что это он… не факт, что таблетка и авария — связанные вещи.
Таблетка и авария.
Часть мозга всегда отказывалась их соединять…
Но только не теперь.
Таблетка и авария, таблетка и авария… таблетка… авария… таблетка, авария, таблетка, авария…
Два слова и пронзительный вой сигнализации сливаются в его сознании воедино и становятся чем-то новым — довольно монотонным звуком, который может никогда не отпустить, никогда не смолкнуть…
Краем глаза он регистрирует движение, тени, очертания. Тут кто-то есть? Я умоляю, выключите звук или хотя бы сделайте потише, всего лишь ненамного, чуть-чуть…
Он пытается сказать, пытается изо всех сил, пытается издать хоть звук, но тщетно.
Тщетно.
Марк прислоняется головой к стене, расслабляет руку, медленно отрывает ее от шеи.
Бросает осколок на пол.
Его рука в крови.
Охранник мнется на приличном расстоянии; он как-то не торопится помочь. Хотя такое впечатление, что уже сообразил: рассказу в пабе недостанет красок, если он будет сидеть на жопе ровно.
Но вдруг ему приказано не помогать?
Как, впрочем, и всем остальным?
Марк смотрит влево, хочет рассмотреть, что там. Он изнурен без всякой меры. Вон они — те двое: спешат, чеканят шаг. Доктора, сестры, администрация, охрана — все расступились.
Марк смотрит на пол: лужица прозрачной жидкости из капельницы смешалась с кровью. Теперь покрасневшие ручейки и красные струйки потекли к противоположной стене.
Покрасневшие ручейки и красные струйки крови. Его крови.
Он не доставит им проблем. Любое оружие — и они у цели.
Недолгая возня, малейший толчок, возможно просто пуля.
Он начинает опадать, уходит в себя.
Он сделал все, что мог. Он попытался.
Он опускает голову, ждет, прислушивается.
Закрыл глаза. Чувствует: они рядом.
Давайте. Кончайте уже.
Марк? Как вы себя чувствуете, Марк? — Спокойный, озабоченный голос. — Марк? Посмотрите на меня.
Он смотрит.
Прямо перед ним стоит высокий ссутуленный мужчина с серебристо-белыми волосами.
Марк, — произносит он, — нам надо поговорить. Я старший инспектор Джеки Мерриган.
Джина моментально узнает автомобиль.
Это его.
Она подходит медленно, с опаской.
Сигнализация по-прежнему фигачит, но из-за воя ветра звучит уныло, траурно. Уже и люди собрались: кто из соседних домов, кто из машин, застрявших на переезде.
Машина Нортона — одному Богу известно, как это произошло, — воткнулась в зад впереди стоящего автомобиля.
Джина подходит ближе, видит, как из дома слева выходит мужчина. Протягивает руку к припаркованной машине.
Сигнализация смолкает.
По крайней мере на несколько секунд воцаряется тишина, величавая и полная смысла.
Но непродолжительная.
Народ прибывает. Джина уже у машины, но людей так много, что ей ничего не видно.
Только слышно.
Да, мертв, говорит кто-то, без вопросов мертв — наверное, инфаркт…
Она прислоняется к садовой ограде, оглядывается.
Вскоре появляется «скорая». Пока та катит от переезда к стоянке, Джина слышит еще одну реплику — пацана, с дружком на пару заглядывающего в окно машины Нортона.
«Блин, — слышит она, — смотри, что у него в руке? Блин, по-моему… по-моему, это пистолет…»
Весть выпархивает из окна как искра и так же, наполовину осязаемо, передается от человека к человеку, пока не охватывает все место происшествия пожаром.
Пистолет… пистолет… пистолет…
Джина напрягается.
Она раскачивается из стороны в сторону, мягко, ритмично, — ждет, когда подъедет «скорая».
«Скорая» подъезжает, народ в момент рассасывается. Джине удается одним глазком взглянуть на тело.
Картина, правда, странная. Жалкая и вместе с тем зловещая. Нортон просто распластался на руле. Все залито оранжевым и синим: свет уличных фонарей смешался с медленно вращающимся проблесковым маячком.
Интересно, фотографии у него с собой? Хотя какая разница! А если их найдут и установят личности? Кто знает, что там может обнаружиться?
Надо рассказать об этом Марку. Объяснение будет не из легких, но теперь оно хотя бы будет.
Один из санитаров отворяет дверцу машины, и очень скоро называют имя: Пэдди Нортон. Неясно, кто сказал; оно как будто прилетело. Само.
Погодите-ка… это не… не тот ли мужик… не… Пэдди Нортон…
И тут же вспоминают Ричмонд-Плазу.
Джина мгновенно отклоняется назад — на всякий случай — и смотрит вправо. В этом месте дорога делает вираж, и ей немного видно здание. Вдруг от него отскакивает крошечная вспышка, как римская свеча. Наверное, сноп искр от сварки. И растворяется в ночи.
Как будто здание, подобно раненому зверю, зализывает раны, восстанавливается, стремится выжить.
И возвращается к задумке Мастера. Конечно Ноэля.
Она вдруг это понимает, и ей становится легко. Ведь это значит, что и ей пришла пора остановиться. Наконец остановиться.
И приступить к зализыванию ран, к восстановлению.
Она на секунду закрывает глаза.
Открывает их и видит полицейскую машину. Уже на прибрежном участке Стренд-роуд.
Джина не ждет, пока они припаркуются. Она без сожаления оставляет позади машину Нортона и самого Нортона. Проходит сквозь толпу зевак, шагает к переезду.
Тянется в карман за телефоном. Она слегка дрожит. Находит номер, нажимает «Позвонить». Ждет, завороженная бодрым криком чаек и мерным шумом прибоя, набегающего на Сэндимаунт-Стренд.
Sunday World — самая популярная ирландская таблоидная газета.
UveHne — самое популярное на ирландском радио интерактивное ток-шоу.
ПМС — предменструальный синдром.
Dolphin’s Ват, Stonybatter, Crumlin, Dolanstown — районы и пригороды Дублина.
Friends — американский телесериал, выходил на канале Эн-би-си в 1994–2004 гг.
Louis Copland’s — универмаг.
Narolet — антидепрессант.
