носу, я сделала «козу» и продемонстрировала кончик языка. — Доволен?
— Укушу. — Он в ответ взъерошил мои волосы. — А знаешь, на кого на самом деле ты похожа? Точней, на что — на шаровую молнию: ты такая же непредсказуемая вся, шальная и опасная. Взрывная девочка… Не доводилось видеть?
— В детстве как-то раз, на Волге дело было. — Я усмехнулась: — Юмор ситуации заключался в том, что это не она за мной, а я за ней тогда битых полчаса по берегу гонялась. Интересно же: летает, понимаешь ли, трещит, а на вид — пушистая такая! Так и не догнала.
— Благоразумная тебе попалась молния — догадывалась, с кем связалась.
— Видимо. Не то что некоторые — это то есть ты. Не желаешь проявить благоразумие, Тесалов?
— А это то есть где?
Так, слово за слово; а впрочем, капитан оказался, к счастью, не тем случаем, когда пустишь мужика в себя, а он еще и в душу лезет. Ладно, это очень мило, даже хорошо, но:
— Продолжение, я так понимаю, следует?
Тонко намекнула, называется.
— А то!
И то: с потенцией у капитана было всё ого.
А с напором и постельной техникой — и вовсе о-го-го.
А если так? То опаньки. И даже интересно, а этому прихвату капитана тоже, надо полагать, приятель научил? Недурственно.
И если даже поначалу в наших упражнениях и наличествовал элемент некой состязательности, то довольно скоро лично я и в самом деле потеряла голову, и дальше с удовольствием ее теряла до самого утра, без малого — до перерыва в биографии.
Смутно помнится, что кто-то что-то там про тренинг говорил? Не я, наверное.
На чем бишь я остановилась… да: туман. Каким он может быть? Любым, по крайней мере — разным. Может — мимолетным и прозрачным, даже солнечным, словно паутинка на заре, и щекотным, точно пух от одуванчиков. И еще — ожидающе-уютным, будто свежевзбитая подушка, ласковым и неуклюжим, словно лопоухий, толстолапый щен, с неуемным любопытством шарящий по всем углам щенячьим влажным носом. А еще — громоздко-никчемушным, словно архаичный шкаф в прихожей, равно монументальным и орнаментальным, как воображаемый средневековый замок, например, со стрельчатыми башенками и ехидными химерами, зазубренными крепостными стенами и увитыми плющом висячими мостами, сводчатыми анфиладами, запутанными переходами и патентованными привидениями минимум столетней выдержки. Еще? Пожалуйста: он может быть цветным, как в городе — насыщенным неоном; слабо разбавленным скрипучей желтизной нечаянного фонаря в позабытом Богом и людьми осеннем пригороде; в конце концов — слепым…
Собственно, таким и был туман во сне — без малого любым, по крайней мере — разным. А еще — другим, как водится во сне — неправильным. Я как будто снова оказалась в сотканном из тонущего света городе, среди людей без лиц; продолжалась полночь полнолуния. Я зачем-то шла знакомой мне аллеей в чахлом скверике, вокруг густел туман, и вроде скверик должен был давным-давно закончиться, а я всё почему-то шла и шла. Туман вокруг густел, становился всё плотнее и плотнее, так что даже приходилось, как в воде, иной раз и подгребать руками. А я всё шла и шла, пока не поняла, что город кончился, затерялся где-то позади, возможно — навсегда. И опять мне было странно, но не страшно, а туман вокруг сгустился донельзя, и тогда я мягко оттолкнулась от земли — и плавно, поначалу словно нерешительно чуть-чуть, а дальше ровно, неостановимо и непоправимо я устремилась ввысь.
Я парила над проселочной дорогой, раскинувшись, как будто на воде, окутанная легкой дымкой, сквозь которую отчетливо просвечивали звезды. Звезд мерцало неправдоподобно много — почему-то полная луна не затмевала их. Светло было без малого как днем, разве только свет был чуть зеленоватым — уютным, тихим, ласковым. Он мягко овевал меня, я словно дрейфовала по волнам, туман укачивал. Подо мною, где-то в потаенной глубине, не спеша брели в клубящиеся дали прихрамывающие телеграфные столбы, добродушно переухивались лешаки на лесной опушке, изредка вздыхала и ворочалась вовсе мне неведомая сказочная жуть, почему-то в этот лунный час ничуточки не страшная.
А туман качал меня, укачивал — и, видно, укачал, потому что всё одномоментно изменилось. Небо в одночасье посерело, словно бы я падала в туман, а я и в самом деле погружалась, падала в туман. Никакой дороги там, внизу, давно в помине не было, я погружалась в топь, беспомощно барахтаясь в тошнотной склизкой мути. Я тонула, задыхалась, а туман цеплялся за меня, лип к лицу, к рукам, как будто паутина, а меня неотвратимо засасывала топь, и со всех сторон ко мне тянула щупальца взаправдашняя нежить, до того чужая всему сущему, что было бы, наверно, лучше умереть, чем, ей доставшись, ей же уподобиться, но уже ни сил, ни воли у меня сопротивляться не было, всё было безнадежно, а значит, это было — всё, так что ничего другого мне не оставалось, кроме — да, теперь проснуться наконец.
Долгонько получилось… ну, не суть.
Короче говоря, глаза я разлепила. За окном угадывался реденький туман, начиналось утро понедельника. Воскресенье — в смысле дня недели — я в буквальном смысле слова проспала. Имеется по жизни у меня такая, весьма своеобразная, особенность: я с ранней юности спокойно обхожусь четырьмя-пятью, избыточно — шестью часами сна, без проблем переношу нагрузки, для многих — скажем скромно — неподъемные, однако же к какому-то моменту организм как будто бы подходит к некоему пределу — и вырубается. За всё приходится платить; приблизительно на сутки я впадаю в состояние типа коматозного — хоть без наркоза по живому режь; во всяком случае, пока опустошенный организм не наберет свое, будить меня — занятие бездарное. Вот так же и теперь: по утру, приятно распрощавшись с Юрием, я уже на автомате доехала домой, вроде бы общнулась в двух словах с Елизаветой Федоровной, на автопилоте же заползла в постель — и день спустя с трудом проснулась по будильнику.
Хочешь не хочешь, надо было жить. Времени раскачиваться не было, если я хотела попасть в регистратуру вовремя (даром что попасть туда я вовсе не хотела, ни вовремя, никак), то следовало поспешать, притом не слишком медленно. Я споро привела себя в порядок, позавтракала парой чашек кофе. Одеться предпочла я понепритязательней: кроссовки, джинсы, скромный свитерок и поверх — джинсовая же курточка. Джинсу я, кстати говоря, предпочитаю черную: не знаю как других, но лично вот меня лаконично-агрессивный черный цвет поддерживает в тонусе. Неброско получилось, но продуманно, и к
