Первым делом Громов положил перед ним сотовый телефон, лично включил его, проверил сигнал, полюбовался мерцанием зеленого экрана на развернутом складне трубки. А потом спокойно произнес следующее:
— Сейчас, Геннадий Виленович, вы позвоните дежурному по Министерству обороны и сообщите ему вот что… Мол, я, такой-сякой, являюсь военным и государственным преступником, а потому слагаю с себя все свои чины и полномочия и жду, когда карающий меч правосудия обрушится на мою повинную голову…
— Не так быстро, — попросил Чреватых. — Как вы сказали? Карающий меч правосудия?
— Важна суть, а не слова, — наставительно сказал Громов напрягшемуся под его взглядом затылку. — Просто попросите зафиксировать ваше заявление в журнале дежурств и особо подчеркните, что подробный рапорт будет представлен вами позднее. Аналогичные звонки вы сделаете в Главное Управление ФСБ и в Администрацию президента.
— Номера! — всполошился генерал, осторожно выглядывая из-за плеча. — Я не знаю этих телефонных номеров.
— Не проблема. — Громов несильным тычком возвратил голову пленника в исходное положение. — Номера я подскажу. Главное, чтобы в передаваемой вами информации путаницы не получилось. Вот это будет действительно плохо. Запомните: сначала покаяние, потом устное заявление об отставке. Составлением соответствующих документов мы с вами займемся позже…
Последнее заняло гораздо больше времени, чем телефонные звонки. Благо усаженный за компьютер генерал умел печатать сразу двумя указательными пальцами да еще правый средний норовил пустить в ход. Когда нужный текст с соответствующими фамилиями, датами и цифрами был набран, за окнами уже брезжил рассвет. Ощущая неимоверную усталость каждой клеточкой тела, Громов отправил пленника обратно за стол, а сам перечитал его рапорты.
В каждом из них фигурировала фамилия полковника Власова, как бы напоминая Громову, что это не ошибка, не бред, не наваждение. Именно Власов разработал план операции и обеспечивал ее прикрытие. Дирижировал оркестром, первую скрипку в котором играл Чреватых. Те, кто заказывал музыку, интересовали Громова куда меньше, чем непосредственные исполнители.
Теперь, вспоминая, как разглагольствовал Власов о недосягаемости армейской мафии, Громов узнал истинную цену его словам. Да, полковник ФСБ недолюбливал военных. Но именно за ними он почувствовал силу, к которой решил примкнуть. Что ж, каждый имеет право на выбор. Власов его сделал. Когда отправил депутата с начиненным взрывчаткой плеером на встречу с Громовым. Тот взрыв перечеркнул жизнь не только Ларисы, но и будущее самого Власова. Единственное, чего он добился, это небольшой отсрочки перед смертью.
Скользя взглядом по составленным рапортам, Громов перебарывал искушение методично удалить из текста все упоминания о своем начальнике. Словно и не было никогда никакого полковника Власова. Он подлежал уничтожению вместе со своей фамилией, званием и регалиями. И неважно, что в этот момент он еще где-то дышал, переваривал ужин или видел счастливые сны о своем босоногом детстве. Кто такой Власов? Зачем он нужен на этом свете? Удалить к чертовой матери. Насовсем. И не с помощью компьютера. Смит и Вессон изобрели для этих целей кое-что получше.
Громов еще несколько минут посидел перед экраном. На нем подробности махинаций с медицинским оборудованием выглядели скучно и буднично. Да, собрались однажды сильные мира сего и, посовещавшись, решили увеличить свои и без того немалые капиталы. Да, по ходу дела пришлось взорвать иностранный самолет, тем самым вызвав обострение кризиса в Чечне. Да, и в Москве без трупов не обошлось. Такие вот пироги с кровавой начинкой…
Сколько самых разных людей полегло в результате несостоявшейся сделки, Громов подсчитывать не брался. Американцы, французы, евреи (куда же без них?), русские. Мужчины, женщины. Умирая каждый на свой лад и в свой черед, они понятия не имели, что, на свое несчастье, сделались пешками в грандиозной международной игре. Ими жертвовали так равнодушно, словно ни у кого из участников партии никогда не было жен, сыновей, дочерей.
Трудно было поверить в то, что один из главных виновников трагедии ожидал своей участи в облике насмерть перепуганного старика с всклокоченной седой шевелюрой и разводами сажи на бледном лице. Но помиловать его означало бы наплевать на оставленные им трупы точно так же, как это делал он сам и ему подобные. Такая жалость подобна ядовитому жалу. Или ты вырываешь его, или оно отравляет тебя изнутри.
Распечатав четыре экземпляра показаний бывшего командующего военным округом, Громов разложил их на столе и продиктовал, как заполнить «шапку» каждого документа. Один, составленный на имя директора ФСБ, он аккуратно сложил и сунул в задний карман джинсов. Три остальных велел пленнику спрятать во внутреннем кармане куртки.
— Зачем? — спросил тот, непроизвольно дернув кадыком, успевшим обрасти белесой щетиной.
Его вопрос остался без ответа.
— Вот и наш хозяин возвращается, — произнес Громов, прислушиваясь к приближающемуся шуму автомобильного мотора. — Пора и честь знать, м-м, Геннадий Виленович? Засиделись мы тут с вами. — Он с наслаждением потянулся, щелкнув суставами.
— Это за мной приехали? — угрюмо спросил Чреватых, следя за сверканием фар за окнами.
— Нет. Я лично доставлю вас по назначению.
— Лично? А разве?..
— Вы что, — перебил генерала Громов, — станете возражать против небольшой утренней прогулки в моем обществе?
— Нет. — Генерал потупился.
— И правильно, — кивнул Громов. — Ведь это теперь ваш единственный шанс, Геннадий Виленович. Его упускать нельзя.
По неизвестной причине ободряющая фраза показалась Чреватых исполненной тайного угрожающего смысла. Но информацию про свой единственный шанс он принял к сведению. И это, странное дело, внезапно придало ему той холодной решимости, какая всегда была присуща ему в экстремальных ситуациях. До сегодняшней ночи, будь она проклята.
* * *
Между стволами сосен еще клубилась предрассветная мгла, но чувствовалось, что утро будет погожим, солнечным. По сонному голоску кукушки это угадывалось, по сырости, которая состояла не столько из вчерашних дождевых капель, сколько из сегодняшней росы, по воздуху, пьянящему своей незамутненной свежестью.
Но двое мужчин оказались в лесу в столь ранний час явно не для того, чтобы любоваться красотами природы. Оба были мрачными, каждый по-своему, угрюмое внимание обоих было сосредоточено друг на друге.
Тот, что постарше, сидел на заднем сиденье бордового джипа, шины которого были отмыты мокрой травой до лоснящейся черноты. Несмотря на распахнутую дверцу, наружу он выбираться не собирался. Седой, нахохленный, с росчерками сажи на белом лице мужчина просто сидел и мысленно гадал, чем, когда и как закончится его беседа с человеком, который стоял в двух шагах напротив, проверяя оружие.
Этот был почти черноволос, хотя волосы его отливали не синевой, а едва заметной рыжинкой. В них, если хорошенько приглядеться, можно было обнаружить несколько седых прядей. Они начинались у висков и плавно уходили назад, за уши. Но всякий, кто сталкивался с этим человеком лицом к лицу, в первую очередь обращал внимание не на его прическу, а на его глаза. Неправдоподобно светлые зрачки, очерченные черной каймой, приковывали взгляд. И хорошо, если выражение их было дружелюбным или, по крайней мере, безразличным. На седого мужчину они смотрели иначе, и это заставляло того неловко ерзать, словно не мягкая кожаная подушка под ним находилась, а постепенно накаляющаяся сковорода.
Вооружение светлоглазого состояло из плоского пистолета и револьвера с откидывающимся барабаном. Из девяти его ячеек лишь две отливали латунной желтизной. Остальные были пусты. Одна черная пустота в них зияла.
Вернув барабан на место, светлоглазый бросил револьвер к ногам седого. Тот вздрогнул, хотя стук был смягчен ковровым покрытием.
— Поднимете его позже, — предупредил светлоглазый, занявшись пистолетом. — Осталось взвести курок, и все.
— Что значит: и все? — спросил сидящий в джипе. Его голос звучал сдавленно.
Собеседник не ответил. Передернул затвор пистолета, загоняя в ствол единственный патрон, оставшийся в обойме, снял оружие с предохранителя. Потом сунул пистолет за пояс так, что его ребристая рукоятка оказалась поверх свитера, и пробормотал:
— Порядок. Вы готовы, Геннадий Виленович?
— К чему?
Пауза была долгой-долгой. Оглушительно прострекотала сорока, пронесшаяся над автомобилем, и седой опять вздрогнул.
Собеседник ткнул пальцем в брошенный револьвер и сказал:
— В нем две пули одиннадцатого калибра. Надеюсь, этого хватит вам, чтобы поразить свои выдающиеся мозги военного стратега и тактика? Не промахнетесь?
