Пия кивнула. Череп Штефани Шнеебергер был проломлен в трех местах. Хотя это еще не доказывало невиновность Нади фон Бредо. Она могла знать это и потому, что, возможно, сама убила Штефани.
— Потом он понесся со двора как ужаленный. Кстати, тоже в зеленой футболке. Свою крутую джинсовую рубаху он перед траханьем снял. Я нашла его ключи. А когда я выходила из сарая, возле Штефани на земле сидел Тис. «Вот, береги свою драгоценную Белоснежку, смотри, чтобы с ней ничего не случилось!» — сказала я ему и ушла. Домкрат я бросила в мусорный контейнер Лаутербахов. Вот как все это было. Именно так и не иначе.
— Значит, вы точно знали, что Тобиас не убивал ни Лауру, ни Штефани, — сказала Пия. — Как же вы могли допустить, что он оказался в тюрьме, если вы его так любили?
Надя фон Бредо ответила не сразу. Она сидела с застывшим лицом, не шевелясь, только пальцы ее играли одной из фотографий.
— Я тогда страшно разозлилась на него… — тихо произнесла она наконец. — Из года в год мне приходилось слушать его рассказы о том, что он говорил одной, что делал с другой, как он влюбился в кого-то или, наоборот, разлюбил… Он даже спрашивал у меня совета, как ему затащить в койку очередную телку или, наоборот, как от нее избавиться. Я же была его лучшим другом! — Она горько рассмеялась. — Как женщина я его не интересовала. Я была для него чем-то само собой разумеющимся. Потом он спелся с Лаурой, а та не хотела, чтобы я была рядом, когда они ходили в кино или в бассейн или на вечеринки. Я была пятым колесом в телеге, а Тоби этого даже не замечал!
Надя сжала губы, ее глаза наполнились слезами. Она вдруг снова превратилась в обиженную, страдающую от ревности девчонку, которую использовали как затычку и которая, будучи «лучшим другом» самого классного парня в деревне, не имела ни малейшего шанса на взаимность. Несмотря на все ее поздние успехи и победы, эти обиды оставили на ее душе шрамы, которые ей придется носить всю жизнь.
— А тут вдруг появилась эта шизанутая Штефани… — Ее голос по-прежнему оставался бесцветным, и только пальцы, медленно рвавшие на мелкие клочки одну из фотографий, выдавали то, что происходило у нее в душе. — Она влезла в нашу компанию, захапала Тоби. Все вдруг изменилось. А потом она еще и Лаутербаху вскружила голову и получила роль Белоснежки, которую он обещал мне. Тоби стал как глухой. Он ни о чем больше не мог говорить, кроме своей Штефани! Штефани! Штефани!..
Ее лицо исказилось от ненависти, она покачала головой.
— Кто же мог предположить, что полиция окажется такой безмозглой и Тоби и в самом деле упекут за решетку! Я думала, пару недель в камере предварительного заключения ему пойдут только на пользу. А когда до меня дошло, что его собираются судить, было уже поздно. Мы все к тому времени успели дать слишком много ложных показаний и слишком многое утаить… Но я никогда не бросала его. Я регулярно писала ему и ждала его. Я хотела все исправить, я готова была все сделать для него. Хотела отговорить его возвращаться в Альтенхайн, но он же упрямый как бык!
— Вы не хотели отговорить его, — заметил Боденштайн, — вы должны были отговорить его. Ведь он мог там узнать, какую роль вы сыграли в этой печальной пьесе. А именно это вам никак нельзя было допустить. Вы ведь столько времени изображали его верную подругу.
Надя холодно улыбнулась и промолчала.
— Но Тобиас вернулся к отцу, — продолжал Боденштайн. — Вы не смогли этому помешать. А тут еще появилась эта Амели Фрёлих, так зловеще похожая на Штефани Шнеебергер.
— Эта маленькая идиотка полезла туда, куда ее никто не просил совать свой нос! Какое ее собачье дело, что там произошло десять лет назад! — зло прошипела Надя. — Мы с Тоби могли бы начать новую жизнь где-нибудь далеко отсюда. Денег у меня достаточно. И Альтенхайн постепенно забылся бы, как дурной сон.
— И вы никогда не сказали бы ему правды… — Пия покачала головой. — Какой славный фундамент для новой жизни!
Надя не удостоила ее взглядом.
— Амели была для вас опасна, — сказал Боденштайн. — И вы стали писать Лаутербаху анонимные письма и мейлы. В расчете на то, что он что-то предпримет, чтобы обезопасить себя.
Надя пожала плечами.
— И ваши анонимки стали причиной новых несчастий.
— Я хотела, чтобы Тобиаса оставили в покое. Он уже и так настрадался, и мне…
— Да бросьте вы! — перебил ее Боденштайн. Обойдя вокруг стола, он сел напротив нее, чтобы она вынуждена была смотреть на него. — Вы хотели, чтобы он никогда не узнал, что вы тогда сделали — точнее, чего не сделали! Вы были единственным человеком, который мог спасти его от тюрьмы, но не спасли. Из уязвленного самолюбия, из детской ревности. Вы смотрели, как унижали и притесняли его семью, вы из чистого эгоизма отняли у своей «настоящей любви» десять лет жизни — только для того, чтобы он в один прекрасный день стал вашим. Это, пожалуй, самый подлый мотив из всех, с которыми я сталкивался за годы работы в полиции!
— Вы не в состоянии это понять! — возразила Надя с горечью. — Вы даже представить себе не можете, что это такое, когда тобой постоянно пренебрегают!
— И сейчас он тоже пренебрег вами, так ведь? — Боденштайн впился в нее острым взглядом, стараясь не упустить ни малейшего нюанса этой игры чувств, наблюдая, как ненависть на ее лице сменилась жалостью к себе самой и наконец упрямством. — Он думал, что по гроб жизни вам обязан. Но этого недостаточно. Он и сегодня любит вас не больше, чем тогда. А вы ведь не можете рассчитывать, что кто-то и дальше будет устранять всех ваших соперниц.
Надя фон Бредо с ненавистью смотрела на него. На секунду в комнате воцарилась гробовая тишина.
— Что вы сделали с Тобиасом Сарториусом? — спросил Боденштайн.
— Он получил то, что заслужил, — ответила она. — Если он не может быть моим, пусть не достанется никому.
* * *
— Да она же больная! — в ужасе проговорила Пия, когда несколько полицейских увели Надю фон Бредо, которая разбушевалась, поняв, что ее не собираются отпускать.
Санкцию на ее арест Боденштайн обосновал тем, что она может скрыться, ведь у нее есть дома и квартиры за границей.
— Это точно, — согласился Боденштайн. — Психопатка! Когда ей стало ясно, что Тобиас Сарториус по-прежнему не любит ее, она отправила его на тот свет.
— Ты думаешь, его уже нет в живых?
— Во всяком случае, считаю это вполне вероятным.
Боденштайн поднялся со стула, когда в комнату ввели Грегора Лаутербаха. Его адвокат пришел через несколько секунд.
— Я хочу поговорить со своим мандантом! — потребовал доктор Андерс.
— Вы можете это сделать и потом, — ответил Боденштайн и посмотрел на Лаутербаха, с несчастным видом сидевшего на пластмассовом стуле. — Так, господин Лаутербах, настало время поговорить серьезно. Надя фон Бредо только что дала показания, согласно которым вы вечером шестого сентября тысяча девятьсот девяноста седьмого года во дворе Сарториусов, перед сараем, убили Штефани Шнеебергер, использовав в качестве орудия убийства автомобильный домкрат. Вы сделали это из страха, что Штефани расскажет вашей жене о вашей связи. Она грозила вам этим. Что вы на это скажете?
— На это он не скажет ровным счетом ничего! — ответил за Лаутербаха его адвокат.
— Вы, подозревая, что Тис Терлинден стал свидетелем вашего преступления, оказывали на него давление, чтобы он молчал.
Зазвонил мобильный телефон Пии. Посмотрев на дисплей, она встала и отошла в сторону. Звонил Хеннинг. Он проанализировал медикаменты, которые фрау доктор Лаутербах прописывала Тису в течение многих лет.
— Я поговорил с одним коллегой, кардиологом из психиатрической больницы. Он хорошо разбирается в аутизме и был в шоке, когда я прислал ему твой рецепт по факсу. Эти препараты абсолютно контрпродуктивны в лечении синдрома Аспергера.
— Насколько контрпродуктивны? — спросила Пия, зажав другое ухо, потому что ее шеф в этот момент обрушил на Лаутербаха и его адвоката огонь всей своей тяжелой артиллерии. Доктор Андерс то и дело кричал: «Никаких комментариев!», словно уже находился перед зданием суда в окружении хищной стаи журналистов.
— Если комбинировать бензодиазепины с другими фармакологическими средствами, действующими на центральную нервную систему, такими как нейролептики и седативы, то их действие усиливается. Нейролептики, которые вы нашли, применяются при острых психотических расстройствах с бредовыми представлениями и галлюцинациями, седативы — для снижения возбуждения, а бензодиазепины — для подавления страха. Но последние оказывают еще одно действие, которое может быть для вас интересно: амнестическое действие. Это означает, что у пациента на время действия препарата пропадает память. Во всяком случае, врачу, долгое время прописывавшему аутисту эти средства, грозит лишение лицензии. Это как минимум тяжкие телесные повреждения.
