— Так оно и было, по его словам.
— Но год не такой уж большой срок, чтобы начисто забыть о том, как какой-то хмырь увел твою жену и избил тебя. Не вяжется как-то. Нам друга-Ходжеса нельзя упускать из виду, Пит. — Он помолчал. — Ты объявил его жену в розыск? Как её — Дороти?
— Да, Дороти. Нет еще, не объявил. Вот потому-то я и звоню.
— Ладно, я сам объявлю, как только мы закончим.
— Есть какие-нибудь новости по объявленному розыску голой девчонки?
— Нет. Ты, Пит, дал им уж больно туманное описание.
— А проверка "линкольна" и гаража что-нибудь дала?
— Пока ничего.
— Я звонил в Бюро информации уже больше часа назад, что они там, спят?
— Спокойно. Почему ты не спрашиваешь, что мы получили из Чикаго?
— Так быстро?
— Тебе очень трудно угодить, парень. БИ работает слишком медленно, Чикаго слишком быстро…
— И что же они сообщили?
— Массу интересного. Вы со Стэном сразу получили фору — прямо с места в карьер! Знаешь, куда звонил Грир из своего отеля? Чикагцы это вычислили. Этот телефон записан на парня, которого они держат в своем загоне.
— Местный умелец?
— Ага, наркаш — он у них в КПЗ уже четвертый день в ломке. Тедди Чамли — или Чамнер — что-то вроде этого. Как бы там ни было, у него три судимости, и сейчас его тоже взяли за дело. Если он ещё хоть раз получит срок — его упрячут за решетку до конца жизни. Поэтому он стал у них рьяным стукачом и начал сдавать всех подряд. Надеется добиться у окружного прокурора предъявления ему обвинения по более мягкой статье.
— Он знаком с Гриром?
— Если послушать чикагских коллег, то он знаком со всеми. В том числе и с Гриром. Похоже, они с Гриром давние собутыльники. Более того, он провожал беднягу Грира в аэропорт, когда тот бежал из Чикаго.
— Самолетом летел? Тогда, значит, "линкольн" не его.
— Вероятно, нет.
— Это когда было?
— Недели три назад. Ты можешь меня дослушать и не перебивать?
— Извини, Барни, продолжай.
— Ну так вот, этот стукачок говорит, что у них с Гриром было только одно дело — они вместе пили. Как только он пытался раскрутить Грира на разговор, Грир затыкал ему рот. Он подозревал, что Грир занимается каким-то дельцем — и очень прибыльным, — но так и не понял, каким именно.
— А что чикагская полиция? У них есть что-нибудь на Грира?
— Опять ты спешишь, черт тебя побери! — рявкнул Барни. — И есть и нет. Они уверены, что он записной сутенер, но его ни разу не удалось взять с поличным. Шесть или восемь раз ему оформляли привод, и все разы он уходил чистеньким. По их мнению, он вроде как бандерша в штанах или инспектор манежа, или…
— Что ещё за инспектор манежа? — переспросил я.
Барни вздохнул.
— Я. оказывается, старше, чем мне казалось. "Инспектором манежа", Пит, в старое время назывался парень, который имел секс-цирк — это было задолго до тебя. — Он помолчал. — Ладно, вернемся к нашему стукачу. По его словам, Грир процветал. Крутой был парень со всеми полагающимся прибамбасами. Как только Грир наезжал в Чикаго, они со стукачом заваливались в кабак, пили и базарили про всякие лекарства. Этот стукачок — химик-любитель, а Грир якобы кумекал в лекарствах и фармацевтике поболее дипломированного врача. Так уверяет стукачок. Ну, ты можешь себе представить такую картину: парень с тремя судимостями и "инспектор манежа" сидят в кабаке и обсуждают последние достижения в фармацевтике? Я не могу. Как бы там ни было, Грир и этот стукачок были кореша не разлей вода, и в тот вечер, когда Грир рвал когти из Чикаго, они оба упились так, что Грир едва не опоздал на самолет. Стукач говорит, он был чем-то страшно опечален. Он впервые видел Грира накачавшимся до такой степени. По его словам, Грир все время озирался по сторонам, точно боялся, как бы ему не всадили нож под лопатку. Стукач и сам разнервничался и пытался было слинять, но Грир его не отпустил. А через пару дней стукач выяснил, отчего это Грир так мандражировал. Прошел слух, будто Грир крепко насолил своему корешу и тот поклялся его убить. И на следующий день после отъезда Грира из Чикаго этот самый кореш отправился на охоту. — Барни замолчал. — И учитывая события сегодняшнего утра, можно предположить, что он его таки настиг.
— И кому же он встал поперек дороги?
— Нет, ну ты смотри, какой нетерпеливый!
— Барни, ну что ты такое говоришь! Боже ты мой, ну сам подумай, разве тут можно утерпеть…
— Ладно, ладно! Парень, с которым он что-то не поделил, известный грабитель, к тому же подозреваемый в убийстве. Большой негодяй по имени Рой Дуган. Его прозвали "Ударник" Дуган — из-за того, что он взламывал двери огромной кувалдой. Он каким-то образом умудрялся одной рукой напирать на дверь, а в другой руке держал эту самую кувалду и дубасил по ней, так что она слетала с петель. Он, конечно, быстренько проникал куда нужно, но после всего этого грохота ему приходилось поторапливаться и времени на осмотр местности почти не оставалось…
— И чем Грир его обидел?
— Стукач говорит, что не в курсе. Он только знает, что они крупно повздорили и что Дуган на всех перекрестках грозился убить гада.
— У чикагцев есть описание Дугана?
— Наиподробнейшее! И не беспокойся — я уже объявил Дугана в розыск.
— Спасибо, Барни. Итак, как он выглядит?
— Возраст — чуть за пятьдесят. Рост — пять футов одиннадцать дюймов. Вес — сто семьдесят-сто восемьдесят, каштановые…
— Погоди-ка, — прервал я его, быстро записывая все это в записную книжку. — Так, продолжай.
— Каштановые волосы с проседью, карие глаза, крупные черты лица. Успеваешь?
— Да, а как насчет шрамов и особых примет, Барни?
— Особые приметы конечно, есть, Пит. Самое интересное я приберег напоследок. У бедняги Дугана такие особые приметы, что закачаешься!
— Что ты имеешь в виду?
— Проказа! Ударник Дуган — прокаженный.
Мне доводилось видеть фотографии прокаженных. Я вспомнил их и постарался побыстрее забыть.
— Ты меня слушаешь? — рявкнул Барни.
— Да.
— Беда только в том, что язвы невидны. По крайней мере, большинство. Они в основном у него на спине, на ногах и руках. И он обычно носит рубашки с длинным рукавом или перевязывает запястья шарфиками.
Я глубоко вздохнул.
— Итак, у нас теперь ещё имеется и прокаженный.
— Нет, пока нету. — возразил Барни. — Но хотелось бы заиметь его. Так что поймай этого прокаженного поскорее.
— Это все, Барни?
— Все, — ответил он. — Счастливой охоты!
Прошло, должно быть добрых десять секунд, пока я не осознал, что Барни уже отключился, а я стою в будке, крепко сжимая в ладони онемевшую телефонную трубку. Я медленно водрузил её на рычаг, вышел из будки и, пройдя через вестибюль, оказался на улице.
Солнцу уже удалось обратить холодный туман в тяжелую расслабляющую влажность, от которой потеешь так, что хоть рубашку выжимай. Выйдя из вестибюля с кондиционером на нью-йоркскую улицу, я все равно что попал из мясницкого холодильника прямехонько в парилку оздоровительного клуба.
Удушливая влажная жара становилась все тягостнее по мере того, как я катил в казенном "плимуте" к дому Джейка Мэннинга — того самого "Джейка", чье имя и телефон Грир нацарапал на своем гостиничном счете.
Вообще-то путешествие мне предстояло недолгое: надо было проехать всего с десяток кварталов. Однако я направлялся с Западной стороны на Восточную. И хотя кварталы улиц в средней части Манхэттена куда короче, чем кварталы манхэттенских авеню в центре, движение в утренний час пик становится здесь настолько интенсивным, что нетерпеливые владельцы автомобилей и мотоциклов оставляют свои транспортные средства где-нибудь на стоянке и остаток пути до нужного места идут пешком. Если бы не полное отсутствие свободных мест для парковки, я бы с превеликим удовольствием пустился бы в такой же пеший поход.
Дом 381 по Восточной Тридцать седьмой улице оказался шестиэтажкой белого кирпича с крошечным, но безупречно чистеньким вестибюлем — и без лифта. Я скользнул взглядом по ряду почтовых ящиков, обнаружил тот, что принадлежал, как явствовало из карточки, мистеру Мэннингу, поднялся на второй этаж и постучал в дверь квартиры 2D.
На мой вкус, блондинка — это девушка с соломенными волосами, а вот платиновая головка — это нечто совсем иное. Молоденькая девица, открывшая мне дверь, оказалась настоящей блондинкой. Копна её волос имела самый желтый, какой только можно себе вообразить, оттенок, а ресницы над голубыми и чуть косящими глазами были необычайно густыми и длинными. По-моему, ей было семнадцать, самое большее около восемнадцати. Девушка обладала великолепным телом, покрытым густым глубоким загаром — цвета каленой бронзы. Это сногсшибательное молодое тело оказалось практически полностью обнажено — единственным её одеянием был тугой белый бюстгальтер, из-под которого откровенно выглядывали верхние и нижние округлости полной груди, а также тугие белоснежные шортики, столь короткие, что едва прикрывали упругую бронзу её ляжек, причем их нижний обрез отстоял всего-то на дюйм от пояска, цепко окольцевавшего её феноменально тонкую талию.
