— Ничего не выйдет.
— Ты имеешь в виду фотографию? А жаль.
— Я имею в виду то, что я хоть что-то перешлю Дженни Атертон. Честно говоря, Айрис, — Роз начала беситься, — у меня для тебя даже слов не находится. Создается впечатление, что ты работаешь на какую-то бульварную газету. Ты почему-то думаешь, что имеешь право эксплуатировать любого человека, пока он приносит тебе деньги. Так вот, Дженни Атертон — это последняя личность, которую мне хотелось бы увидеть рядом с Олив Мартин.
— Я тебя не понимаю. — Теперь Айрис принялась что-то увлеченно жевать. — То есть, если ты сама не хочешь писать о ней и даже не собираешься ее больше навещать, потому что тебе от ее присутствия становится плохо, зачем придираться к другим? Почему ты не хочешь дать Дженни шанс попробовать свои силы?
— Тут дело в принципе.
— Извини, старуха, но сейчас ты мне больше напоминаешь собаку на сене. Послушай, у меня сейчас нет времени просто так болтать с тобой по телефону. У нас люди. Только, по крайней мере, скажи мне, что тема Олив теперь свободна. Дженни может начать и с нуля. Кстати, ты ведь и не так уж много информации успела собрать о ней, верно?
— Я уже передумала, — заворчала Роз. — Я сама все сделаю. Пока. — И она швырнула трубку на рычаг.
На другом конце провода счастливая Айрис лукаво подмигнула своему мужу.
— А ты еще обвинял меня в том, что я о них не пекусь, — замурлыкала она. — Ну, кто бы еще о ней так позаботился?
— Наверное, хороший ремень и порка, — ядовито заметил Джерри Филдинг.
* * *
Роз еще раз перечитала заявление Олив. Мои взаимоотношения с матерью и сестрой никогда не были близкими. Она достала магнитофон и перемотала пленку до нужного места, после чего включила кнопку воспроизведения.
— …настоящее имя Эмбер было Элисон. А я называла ее Эмбер только потому, что в возрасте двух лет еще не могла произносить то ли звук «л», то ли «с». Но ее это вполне устраивало. У нее были чудесные волосы цвета меда, и когда она выросла, то откликалась только на «Эмбер», полностью игнорируя свое настоящее имя…
Само по себе это признание, конечно, ничего не значило. Никто не утверждал, будто психопаты не способны притворяться и врать. Скорее, наоборот, если задуматься. Но в голосе Олив звучала теплота, когда она говорила о сестре, та нежность, которую у любого другого человека Роз приняла бы за любовь. И почему Олив ничего не сказала ей о ссоре и драке с матерью? Странно, очень странно. Ведь это в какой-то степени могло оправдать ее действия в тот страшный день.
* * *
Тюремный священник, не подозревавший, что за ним крадется Олив, вздрогнул в тот момент, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо. Уже не в первый раз она подходила к нему сзади, и теперь он опять удивился тому, как же ей это удавалось. Обычно ее шаркающая походка доставляла ему немало страданий, и священник крепко стискивал зубы, едва заслышав, что приближается Олив Мартин. Теперь он быстро собрался с духом и даже дружелюбно улыбнулся.
— Ах, это ты, Олив, как приятно снова видеть тебя. Что привело тебя в часовню?
В бесцветных глазах мелькнуло любопытство.
— Я вас напугала?
— Да, я ведь даже вздрогнул. Не слышал, как ты подошла.
— Наверное, это потому, что вы не прислушивались. Если вы хотите что-то услышать, надо обязательно прислушаться. Наверняка вас не раз учили этому в теологическом колледже. Ведь Господь большей частью разговаривает с нами шепотом.
Священнику часто казалось, что все было бы проще, если бы он просто презирал Олив. Но это было не так. Он боялся и недолюбливал ее, но презирать не мог.
— Чем я могу помочь тебе?
— Вы говорили, что утром вам привезли несколько дневников. Мне бы хотелось иметь такой.
— Ты в этом уверена, Олив? Они точно такие же, как и те, что привозили раньше. В них содержатся религиозные тексты на каждый день в году. В прошлый раз, когда я дал тебе точно такой же, ты порвала его.
Олив неопределенно пожала плечами.
— Но мне действительно нужен дневник. Может быть, тогда я стала бы более сносно относиться к проповедям.
— Они в ризнице.
— Я знаю.
Но она приходила в часовню не за дневником. Об этом священник догадался сразу. Но что она могла украсть здесь, пока он стоял к ней спиной? И что вообще можно отсюда унести, кроме Библии и молитвенников?
Пропала свеча, как впоследствии доложил священник начальнику тюрьмы. Олив Мартин забрала шестидюймовую свечу с алтаря. Она, конечно, упорно отрицала это, и хотя ее камеру тщательно обыскали и перевернули там все вверх дном, свеча так и не была найдена.
Грэм Дидз оказался молодым, усталым от работы чернокожим. Заметив удивление Роз, когда она вошла к нему в кабинет, Грэм в раздражении нахмурился.
— Я не знал, что чернокожие адвокаты стали большой редкостью, мисс Лей.
— Почему вы мне это говорите? — не без любопытства заметила Роз, присаживаясь на предложенный ей стул.
— Вы выглядите изумленной.
— Совершенно верно, но цвет вашей кожи тут ни при чем. Вы гораздо моложе, чем я предполагала.
— Мне уже тридцать три года, — отозвался Дидз. — А это не так уж и мало.
— Нет, но когда вас готовили к защите Олив Мартин, вам было двадцать шесть или двадцать семь. А это очень мало для того, чтобы участвовать в деле об убийстве.
— Это верно, — согласился адвокат. — Но я исполнял обязанности помощника, а королевский адвокат был, разумеется, гораздо старше меня.
— Но основную подготовку проводили вы?
Он снова кивнул.
— Если это можно так назвать. Вообще, все дело оказалось достаточно необычным.
Роз вынула из сумки диктофон.
— Вы не будете возражать, если я запишу нашу беседу?
— Если вы только намереваетесь задавать вопросы касательно Олив Мартин.
— Разумеется.
— Тогда не имеет смысла возражать. Дело в том, что я практически ничего не смогу сообщить вам по существу. Я видел эту женщину только один раз в тот самый день, когда ей был вынесен приговор, и мне ни разу не довелось поговорить с ней.
— Но, если я правильно понимаю, вы готовили защиту, намереваясь добиться признания Олив невменяемой. Разве для этого вам не приходилось встречаться с ней?
— Нет, она отказалась от встречи. Мне пришлось проделать всю работу, исходя из тех материалов, которые пересылал мне ее адвокат. — Он печально улыбнулся. — Надо сказать, что их было не слишком много. Я думаю, если мы все же выступили бы на суде, нас бы попросту осмеяли. Поэтому я даже почувствовал некоторое облегчение, когда услышал, что судья принял ее признание вины и счел его допустимым.
— А какие аргументы стали бы приводить вы в пользу своей версии, если бы вас все-таки попросили выступить?
— Мы планировали сразу два разных подхода. — Дидз на секунду задумался, но потом продолжил: — Первое, то, что временно ее психика была расстроена. Насколько я помню, незадолго до происшествия у нее был день рождения, но семья его проигнорировала, и вместо праздничной вечеринки ее стали дразнить за то, что она толстая. — Он приподнял бровь, некоторое время смотрел на Роз испытующе, и, наконец, кивнул: — В дополнение к этому, как мне кажется, она сама делала заявление, в котором указывала, что не выносит шума. Мы даже нашли такого врача, который был готов свидетельствовать, что шум у некоторых людей может вызывать серьезные отклонения в поведении и даже бурные расстройства психики. Поэтому они начинают действовать совершенно неадекватно только для того, чтобы остановить этот шум. Правда, у нас не было никаких медицинских документов и доказательств, что Олив принадлежала именно к такому типу людей. — Он постучал указательными пальцами один о другой. — И, во-вторых, мы хотели работать от противного, то есть, обращая внимание на весь ужас случившегося, постараться убедить суд в очевидном — в признании Олив психопаткой. Конечно, в отношении моментального изменения нормальной психики мы бы точно ничего не выиграли, но вот психопатия. — он сделал движение рукой, будто что-то перепиливал, — здесь можно было на что-то рассчитывать. Мы разыскали профессора психологии, который тоже согласился выступить на суде после того, как увидел фотографии трупов.
— Но он лично разговаривал с Олив?
Адвокат лишь отрицательно покачал головой.
— У нас не оставалось времени, да она и не хотела никого видеть. Она решила для себя, что ей необходимо признаться в преступлении. Полагаю, мистер Крю уже говорил вам о том, что она самостоятельно написала письмо министру внутренних дел, спрашивая его о том, имеет ли она право признаться в совершении преступления? — Роз кивнула, и Дидз продолжал: — После этого мы уже ничего не могли сделать. Это было весьма необычное дело, — повторил он, размышляя о чем-то своем. — Ведь, как правило, подзащитные ищут любые оправдания.
