И всегда сразу после местных главных скачек — Золотого кубка в Челтенхэме, Большого национального в Ливерпуле, Весенних скачек в Йорке.
— А в эту субботу, через два дня, — ровно сказал я, — у нас Дерби.
Он медленно поставил свой стакан и после минутного молчания спросил:
— А что насчет пони?
Я пожал плечами:
— Это первый случай, о котором мы узнали.
— Но он не укладывается в общую картину. Этот пони ведь не был двухлетним жеребцом? И никаких скачек там не было, ведь так?
— Отрезанная нога лежала возле поилки. Передняя нога. Луна была в нужной фазе. Одним ударом. Страховки не было.
Он вздохнул и задумался.
— Вот что я тебе скажу, — вдруг начал он. — Об этом стоит предупредить. Я не спортивный репортер, как тебе известно, но я помещу в газете объявление. «Не оставляйте своих двухлетних жеребцов без охраны в поле во время и после скачек в Эпсоме». Не думаю, что могу сделать больше.
— Хоть это.
— Да. Если все владельцы двухлеток читают «Памп».
— Пойдут разговоры на ипподроме. Я об этом позабочусь.
— В день дерби? — скептически прищурился он. — Ну, это все же лучше, чем ничего. А что нам на самом деле нужно, так это поймать мерзавцев.
Мы мрачно обдумывали эту возможность. Каждый год на Британских островах рождается примерно пятнадцать тысяч чистокровных жеребят. Половина из них — жеребцы. Многих из них в два года начинают тренировать для скачек и держат в безопасности в стойлах, но всех прочих оставляют без присмотра на пастбищах. А еще в июне годовалых жеребят, которые быстро растут, можно ночью по ошибке принять за двухлеток. И ни один не будет в безопасности от этих ублюдков.
Кевин Миллс ушел писать свою колонку, а я поехал в Кент.
— Вы нашли их? — требовательно спросила Линда.
— Пока нет.
Мы снова сидели у окна в гостиной, глядя, как Рэчел возит Пеготти в коляске по лужайке, и я сказал Линде о трех жеребцах и их потрясенных хозяевах.
— Еще три, — ошеломленно повторила она. — В марте, апреле и мае? А в феврале — Силвербой?
— Верно.
— А сейчас? В этом месяце? В июне?
Я рассказал о предупреждении, которое будет напечатано в «Памп».
— Я не стану говорить Рэчел об этих трех, — сказала Линда. — Она и без того просыпается среди ночи с криком.
— Я навел справки о прочих покалеченных лошадях по всей Англии, сказал я. — Но все они были ранены по-другому. Я думаю... ну... что в этом замешаны совершенно разные люди. И я не уверен, что мерзавцы, которые ослепляли и калечили пони в округе, имеют какое-то отношение к Силвербою.
— Но они должны иметь отношение! — возразила Линда. — Не может же быть две банды вандалов!
— Почему бы нет?
Линда посмотрела на Рэчел и Пеготти, и слезы привычно навернулись ей на глаза. Рэчел щекотала брата, чтобы тот засмеялся.
— Я должна была сделать все, чтобы спасти свою дочь, — пробормотала Линда. — Врач сказал, что, если бы у нее было несколько сестер, у одной из них мог бы оказаться нужный тип тканей. Джо — отец Рэчел — родом из Азии.
Так что найти донора со стороны очень сложно. И я родила еще одного ребенка. Я родила Пеготти пять месяцев назад. — Она вытерла слезы. — У Джо другая жена, он не хотел спать со мной, даже ради Рэчел. Мне сделали искусственное осеменение, сработало сразу. Это показалось мне знамением... и я родила ребенка... а его ткани не подходят Рэчел... был только один шанс из четырех, что у него будет тот же тип тканей и антигенов... Я надеялась и молилась... но не вышло. — Она сглотнула, ей перехватило горло. — И вот у меня есть Пеготти... на самом деле он Питер, но мы зовем его Пеготти... а Джо не привязан к нему... и мы по-прежнему не можем найти никого, кто подходил бы Рэчел, и у меня уже нет времени попробовать с еще одним ребенком... да и все равно Джо не хочет. Его жена против... он и в первый раз не хотел.
— Мне очень жаль, — сказал я.
— Жена Джо все ворчит, что Джо должен платить алименты на Пеготти... а теперь и она сама беременна.
Жизнь, подумал я, источник нескончаемых и изощренных жестокостей.
— Джо об этом не думает, — сказала Линда. — Он влюбит Рэчел, и он купил ей пони, и содержит нас, но его жена говорит, что я могу родить хоть шесть детей, а результата не будет... — Ее голос задрожал и прервался. Помолчав, она добавила:
— Не знаю, почему я взваливаю это все на вас. С вами так легко говорить.
— Мне интересно.
Она кивнула, всхлипнула и вытерла нос.
— Посидите поговорите с Рэчел. Я сказала ей, что вы вернетесь сегодня. Вы ей нравитесь.
Я послушно вышел в садик и серьезно поздоровался за руку с Рэчел, после чего мы сели на скамью рядышком, как старые друзья.
Хотя было еще тепло, дни в начале июня были сумрачными и влажными хорошо для роз, но плохо для дерби.
Я извинился за то, что пока не нашел того, кто напал на Силвербоя.
— Но вы его найдете, правда?
— Надеюсь, — сказал я.
Она кивнула.
— Я сказала вчера папе, что уверена в этом.
— Это правда?
— Да. Он катал меня на своей машине. Он меня катает иногда, когда Диди ездит в Лондон за покупками.
— Диди — это его жена?
Рэчел сморщила нос, но не высказалась.
— Папа говорит, что кто-то отрубил вам руку, совсем как Силвербою.
Она серьезно смотрела на меня, ожидая подтверждения.
— Ну, не совсем так, как Силвербою, — растерянно сказал я.
— Папа говорит, что человека, который это сделал, посадили в тюрьму, но он снова вышел под честное слово.
— А ты знаешь, что означает — под честное слово? — с любопытством спросил я.
— Да. Папа мне объяснил.
— Твой папа много знает.
— Да, но это правда, что кто-то отрубил вам руку?
— Для тебя это так важно?
— Важно, — сказала она. — Я думала об этом вчера в постели. Мне снятся страшные сны. Я стараюсь не заснуть, потому что не хочу спать и видеть во сне, как вам отрубают руку.
Она старалась быть взрослой и спокойной. Но я чувствовал: истерика слишком близко, так что, задушив собственное постоянное нежелание говорить об этом, я вкратце рассказал, что со мной случилось.
— Я был жокеем, — начал я.
— Да, я знаю. Папа сказал, что вы много лет были чемпионом.
— Так вот, однажды моя лошадь упала, и, пока я лежал на земле, другая лошадь приземлилась после прыжка прямо мне на руку и... э... рассекла ее. Кисть срослась, но я не мог как следует пользоваться этой рукой. Мне пришлось уйти из жокеев, и я начал заниматься тем, чем занимаюсь и сейчас, — расследовать разные дела, как сейчас я ищу, кто напал на Силвербоя.
Рэчел кивнула.
— Однажды я обнаружил нечто, а один отвратительный человек не хотел, чтобы я это узнал, и он... м-м... он ударил меня по раненой руке и опять сломал ее. На этот раз врачи не смогли ее вылечить, они решили, что мне будет лучше с пластиковой рукой, чем с бездействующей.
— Так на самом деле он... на самом деле он ее не отрубил. Не как топором или еще чем?
— Нет. Так что не мучай себя мыслями об этом.
Она улыбнулась с явным облегчением и, поскольку усидела слева от меня, положила свою правую руку на мой протез — деликатно, но без колебаний.
Она потрогала прочный пластик, бесчувственную кожу и с удивлением посмотрела мне в глаза — Она не теплая, — сказала она.
— Но и не холодная.
Рэчел весело засмеялась.
— А как она работает?
— Я говорю ей, что делать, — просто ответил я. — Я посылаю команду из мозга через руку и говорю: отогнуть большой палец, или прижать его, или схватить что-нибудь. Приказ добегает до очень чувствительных приборов, которые называются электроды, — они спрятаны под пластик и касаются моей кожи. — Я сделал паузу, но Рэчел ничего не спросила, и я продолжал:
— Моя настоящая рука кончается вот здесь. — Я показал. — А пластиковая доходит до самого локтя. Электроды спрятаны внутри, вот здесь, и прилегают к коже.
Они чувствуют, когда мышцы начинают напрягаться. Вот так они и работают.
— А эта пластиковая рука — она привязана или как?
— Нет. Она просто хорошо подогнана и туго сидит сама по себе. Ее делали специально для меня.
Как все дети, Рэчел принимала чудеса как данность, а для меня техника, приводимая в движение сигналами нервов, оставалась чем-то необычным, хотя я носил пластиковую руку уже три года.
— Тут три электрода, — продолжал я. — Один — чтобы открывать ладонь, другой — чтобы закрывать, и еще один — чтобы поворачивать кисть.
— А электроды работают от электричества? — спросила она. — Ну, вы же подключаетесь к розетке в стене и все такое?
— Ты сообразительная девочка, — сказал я ей. — Они работают от специальной батарейки, которую вставляют снаружи на том месте, где я ношу часы. Я заряжаю батарейки в зарядном устройстве, которое включается в розетку.
Она оценивающе посмотрела на меня.
— Должно быть, иметь такую руку очень полезно.
— Просто превосходно, — согласился я.
— Папе Эллис Квинт говорил, что и не скажешь, будто у вас пластиковая рука, пока не прикоснешься к ней.
