– Ади! Не молчи.
Поверхность зеркала отражала только беспокойное пламя свечи и напряженное лицо баронессы.
Госпожа Гримм потерла виски – она устала от повседневной суеты, – вероятно, поэтому разговор с Ади не удавался. Она обвела глазами свою комнату: на полках слой пыли, книги в беспорядке. У нее просто руки не доходят до каждого уголка большого дома, где все должно блестеть. А эти ежедневные завтраки, обеды и ужины? Без Эльзы на баронессу свалилось столько домашней работы, что у нее голова шла кругом.
– Ну вот! – огорченно прошептала она. – Разве Ади станет беседовать с женщиной, погрязшей в житейских заботах? О чем я думаю? Меня волнует уборка и грязные тарелки…
Ида Вильгельмовна нетерпеливо встала и подошла к окну – пришлось снова открыть створку, чтобы позвать сторожа. Куча листьев потухла, и он сидел на корточках, чиркая спичкой.
– Тихон!
Он обернулся и посмотрел на хозяйку.
– Ты ходил расклеивать объявления?
– Да. И вчера, и позавчера, на автобусных остановках клеил, на рынке, у магазина и на заборах.
Она не могла отделаться от мысли, что Тихон лукавит, – наверняка, прилепил пару объявлений где-нибудь поближе к дому, а остальные выбросил. Но ведь не признается же! А ходить проверять госпоже Гримм не хотелось. В последние дни ее одолевали слабость и плохие предчувствия.
Она уже несколько раз писала по десятку объявлений – «Требуется компаньонка!» – и просила Тихона наклеить их в людных местах. Тот исполнял ее просьбу, но никто до сих пор не обратился к баронессе по поводу работы. Она допрашивала Тихона, тот клялся и божился, что делает все в точности, как велено. А место Эльзы пустовало. И это при том, что в Камышине свирепствовала безработица.
Ида Вильгельмовна недоумевала и пребывала в раздражении. Тут еще Ади отказывалась говорить с ней! Она упорно пряталась в блестящей зеркальной глубине, откуда ее тщетно вызывала баронесса.
То ли от сквозняка, потянувшего в окно, то ли по другой, более значительной причине, огонек свечи заколебался, дернулся и погас. Такого еще не бывало! Госпожа Гримм похолодела… у нее мороз пошел по коже. Зажигать свечу во второй раз она не рискнула, бережно протерла зеркало и поставила его в специально предназначенный для этого шкафчик с двумя створками. Шкафчик она запирала на ключ, а ключ носила с собой, на шее, в виде подвески на золотой цепочке.
Ну и денек сегодня. Сплошные неприятности!
Баронесса вдруг вспомнила, какой у Эльзы проснулся интерес к зеркалам, причем не так давно. Нет-нет, да и спросит что-нибудь то про венецианские зеркала, то про гадание. У русских девушек, мол, есть обычай запираться ночью в бане, чтобы никто не помешал, ставить напротив два зеркала и две свечи, и вглядываться в образовавшийся зеркальный коридор. Чтобы увидеть в зеркале жениха, надо повторять: «Суженый, ряженый! Покажись мне в зеркале!»
– Почему же ряженый? – спросила тогда баронесса.
Эльза смешалась, растерялась и не ответила.
– А в Германии так делают? – спросила она.
Позже она иногда возвращалась к разговору о зеркалах. Госпожа Гримм, как могла, удовлетворяла ее любопытство. От нее Эльза узнала о секрете венецианских мастеров, которые первые научились изготовлять стеклянные зеркала, о том, что в средние века церковь запрещала своей пастве пользоваться ими. Потому что якобы из зазеркалья на мир взирает обличье дьявола. Сейчас смешно слышать подобное, но в те времена люди боялись зеркал. Кстати, в России зеркало долго считалось заморским грехом и появилось в обиходе только в конце семнадцатого века.
Эльза внимала каждому слову, буквально впитывала информацию.
«Я ее не понимала, или она меня? – думала Ида Вильгельмовна. – Странная девушка. Любила говорить о Германии, о жизни немцев. Похоже, она была бы не против уехать туда. Надеялась, что я возьму ее с собой. А я… не имею понятия о собственном будущем!»
Однажды вечером они с Эльзой стояли на террасе и любовались курящимся в низине туманом. Лунный свет придавал ему голубоватую призрачность, казалось, туман разделяет два мира – тот и этот.
– По немецким поверьям, туман прядут ведьмы, «облачные жены», – сказала госпожа Гримм. – Они день превращают в ночь, а ночь, – в день.
– Как в сказке! – улыбнулась Эльза. – В детстве я зачитывалась сказками братьев Гримм. У вас такая же фамилия. Может быть, вы родственники?
– Нет.
– Теперь я не люблю сказки!
– Почему?
– В жизни любая история всегда заканчивается плохо…
* * *
Едва рассвело, Прохор отправился на место «побоища», где Бешеный накинулся на проходившую по улице женщину, а молодой сосед вступился за нее. Картина, которую он увидел, была ужасна. Кусты у забора выломаны, вытоптаны, – словно дрались не человек и собака, а два великана, – посреди этого разора валялся животом вверх труп страшного пса с дико вытаращенными глазами, с оскаленной пастью, по бокам которой засохли клочья пены. Чуть поодаль лежали брошенные Матвеем окровавленные вилы. Судя по всему, ими он и уложил взбесившееся животное.
Даже мертвый, Бешеный внушал старику опасения – он не рискнул подойти ближе и созерцал поверженного врага, стоя в двух шагах от него. Ну и ну! Видать, и вправду пса бешеная лиса искусала. Не дай бог, он успел заразить окрестных собак!
Своего Тузика дед еще ночью загнал в сарай, тщательно осмотрел и запер.
– Пущай посидить на карантине, – пробормотал Прохор. – Вдруг успел бациллу подцепить? Энта зараза хуже чумы!
Старик осторожно наклонился, стараясь не растревожить застарелый радикулит, подобрал вилы и, прихрамывая, зашагал к калитке Матвея.
Тот уже обливался за домом колодезной водой. Ранняя пташка! Прохор думал, что он первый встал, а оказывается, у молодых тоже бессонница.
– Я вилы принес! Куды ставить?
– Бросай здесь. Их вымыть надо, – улыбнулся сосед. – Та собака, наверное, взбесилась. Если она кого-нибудь покусала, – беда! Срочно пусть в больницу едут.
– Никто, вроде, не жаловался. А как твоя гостья-то? Оклемалась?
– Что ей сделается? Спит себе.
– Ты на ее при дневном свете получше погляди, – посоветовал Прохор. – Кажись, она баба пригожая. Так ты того… не теряйся!
– Может, я обет безбрачия дал, а ты меня на грех подбиваешь? – пошутил Матвей. – Нехорошо.
Старик сделал вид, что не расслышал.
– Ладно, пойду курей кормить, – заявил он, неодобрительно кивая головой.
Матвей растерся полотенцем докрасна, накинул на голые плечи спортивную куртку, взял охапку дров и пошел растапливать печь. Утро выдалось ветреное, студеное, на траву за ночь лег иней. Ему-то к холоду не привыкать, но гостью следует уважить, женщины любят тепло. Просыпаться в выстуженной комнате, умываться и одеваться, стуча зубами, им не по душе. И правильно. Каждому – свое! Мужчине – закалка, а женщине – нега.
Печка разгорелась, самовар поспел, поджарилась яичница. Матвей полез в погреб, достал соленых грибов, квашеной капустки собственного приготовления, моченых ягод. В Камышине он не признавал городской еды, готовил в печи, как бабка Анфиса, – электрическую плитку на всякий случай привез, но еще ни разу не пользовался.
Гостья застала его за завтраком.
– Садитесь, – предложил он. – Водки выпьем. Вам после вчерашнего не помешает.
– Где моя одежда?
– Я ее постирал. Когда высохнет – зашьем, погладим. Ее собака порвала! Вы чудом остались невредимы. Даже царапин нет.
Она стояла простоволосая, в длиннющей, до пят, бабкиной рубашке с выцветшей вышивкой по вороту и подолу; в шерстяных носках Матвея, которые он положил у кровати, вместо тапочек.
– Значит, мне все это не приснилось?
– Полагаю, нет.
– А… как на мне оказалась чья-то рубашка?
Она хотела спросить, кто ее раздевал, но постеснялась. Ясно, кто. Похоже, женщин в этом доме не водится.
– Спать одетой неудобно, – объяснил Матвей. – И потом… ваша одежда была вся в грязи, в собачьей слюне, простите, и в дырах. Есть подозрение, что на вас набросился бешеный пес, поэтому я все снял. Из предосторожности!
– Угу… спасибо.
Она все еще не отошла от шока, в который ее повергло вчерашнее нападение Бешеного.
– Вам нужно поесть, – сказал Матвей. – И выпить.
Она послушно села за стол, глотнула холодной водки, сразу охмелела. Со вчерашнего дня у нее маковой росинки во рту не было.
Матвей оценил ее внешность на троечку, – обычная фигура средней полноты, обычное лицо с правильными, не слишком выразительными чертами. Если бы не большие черные глаза красивой удлиненной формы и приподнятые к вискам брови, ее можно было бы назвать невзрачной. Но глаза и брови делали ее лицо приятным, даже весьма привлекательным. Лоб открытый, темные волосы ровно подстрижены, слегка вьются и достают до плеч.
– Вам не мешало бы попариться, – сказал он. – Очень успокаивает. Хотите, я истоплю баню?
