– Кто же их прислал? – не отставала я. – Прокуратура? Или Комитет здравоохранения?
– Берите выше!
– Куда еще выше? – не поняла я.
– У них было распоряжение губернатора.
– Губернатора? А какое отношение губернатор может иметь к смерти Лиды?
– Знаете, Агния Кирилловна, – усталым голосом произнес Добров, – я с удовольствием удовлетворил бы ваше законное любопытство, но, боюсь, это не в моих силах. Мне действительно очень жаль, что такое несчастье произошло с вашей подругой, но, думаю, те, кому это надо, и без вашей помощи во всем разберутся. В конце концов, главными заинтересованными лицами в деле являются родственники Томилиной, а они, насколько я понимаю, дали свое согласие на перевозку тела. Таким образом, ни меня, ни вас это больше заботить не должно. Разве у вас нет сегодня операций?
Добров, разумеется, прав: операции у меня были, причем целых пять, и одна из них начиналась уже через десять минут, если судить по большим электронным часам у него на столе. Пробубнив нечто, сошедшее при данных обстоятельствах за прощание, я выскочила в коридор. Происходящее казалось мне каким-то плохим триллером – с заговором высших сфер и похищением трупа!
* * *
Я обожаю куда-то выходить с Шиловым, это – настоящий праздник. Он умеет себя подать, хорошо одевается, выглядит как настоящая кинозвезда – причем даже не отечественная, а самая что ни на есть голливудская! В этом, конечно же, есть один существенный минус: приходится ему соответствовать, а это нелегко. С другой стороны, такое положение вещей заставляет меня все время держаться в тонусе, потому что для мужчины под сорок выглядеть хорошо – это аксиома, а для женщины – искусство.
Вот и сегодня я провела в ванной и перед зеркалом не менее трех часов, приводя в порядок свое лицо и подбирая подходящий наряд. Я промучилась очень долго, пока не остановилась наконец на длинном сером платье с глубоким декольте. Я ни за что не решилась бы выставить напоказ грудь и шею, если бы последние дни не выдались столь жаркими и я не успела немного загореть – на крыше больницы, в перерывах между операциями. Крыша – мое тайное убежище. Она плоская, там тихо, хотя и несколько грязновато, но я притащила туда старое раскладное кресло, как только солнце в начале мая стало пригревать. С тех пор как только выдается свободная минутка, я бегу туда, чтобы урвать солнечные лучи, столь редкие в Питере – в конце концов, мы ведь живем не в Бразилии!
– Шея слишком открытая! – заметил Дэн, когда я вышла в гостиную, чтобы продемонстрировать свой наряд. Я решила, что сынуля имеет в виду слишком глубокий вырез, но он тут же добавил: – Нужно какое-то украшение.
А ведь он прав: глаз художника замечает все! Я вернулась в мамину комнату и, порывшись в ее шкатулке, извлекла оттуда ожерелье из черного жемчуга, подаренное ей мною на пятидесятилетие. Оно идеально подошло к платью и черным туфлям на каблуках. Ну да, я надела-таки каблуки! На работе никогда этого не делаю, потому что невозможно носить шпильки, когда приходится бегать из отделения в отделение. Даже в туфлях на плоской подошве ноги к концу дня гудят, словно позади олимпийская дистанция. Но сегодня я могла себе это позволить.
Восхищение, написанное на лице Олега, вознаградило меня за все усилия.
– Чем я тебя заслужил? – спросил он, улыбаясь, после того как поцеловал меня за ухом – в одну из моих самых чувствительных к ласкам точек.
– Тебе дали приз за ударный труд, – пошутила я.
– Надеюсь, этот приз – не переходящий? Он останется со мной до конца жизни?
– Посмотрим на твое поведение. Так теперь ты скажешь мне, куда мы едем?
– Увидишь.
Мы оставили машину на платной стоянке: по центру города лучше всего передвигаться пешком, особенно в пятницу вечером. Народ, высыпавший из тесноты офисов, рвался в места развлечений – в рестораны, бары, театры, – благо в нашем городе не приходится долго искать, где бы хорошо провести время. Олег тащил меня за руку до тех пор, пока я не поняла, что мы приближаемся к Аничкову дворцу, теперь являющемуся Дворцом творчества юных. Помню, как-то раз, еще будучи в школе, меня премировали – уже не припомню, за что именно – пригласительным билетом сюда. Вроде бы мы слушали концерт, который давали детишки нашего возраста.
– Нам что, сюда? – удивленно поинтересовалась я, когда Олег подвел меня к парадному входу. Помимо нас двоих здесь толпилось много разодетого в пух и прах народа: женщины, некоторые были в длинных, чуть ли не бальных платьях, и мужчины в смокингах и вечерних костюмах.
Шилов предъявил охранникам какую-то карточку, и мы вошли в ярко освещенный хрустальными люстрами холл. Похоже, детьми тут сегодня и не пахнет! В огромном зале для приемов, куда провел нас услужливый парнишка в униформе, стояли длинные столы, между которыми сновали официанты с подносами. Я краем глаза заметила, что у каждого столового прибора стояла карточка с именем! Я никогда не присутствовала на приемах такого масштаба, а потому вдруг растерялась и беспомощно посмотрела на Олега.
– Послушай, – зашептала я ему в ухо, – ты мог бы, по крайней мере, меня предупредить!
– А ты тогда пошла бы?
Я вынуждена была признать его правоту: ни за что! Я панически боюсь крутых тусовок, больших скоплений народа и никогда не хожу на демонстрации, народные гулянья и праздники города. Возможно, ради Олега я и наступила бы себе на горло… но уж никак не в случае торжественного приема в Аничковом дворце. Среди этих мужчин и женщин я казалась себе серой мышью в своем платье и скромном жемчужном ожерелье, которые прекрасно подошли бы для любого другого случая!
– Не дергайся! – словно прочитав мои мысли, сказал Шилов. – Ты прекрасна, и никто не станет с этим спорить, поверь!
Мне очень хотелось верить, так как в окружении шикарно одетых дам, увешанных драгметаллами и камнями, моя самооценка начала стремительно падать. Озираясь по сторонам, я взглядом наткнулась на два больших плаката. Они стояли по обе стороны от возвышения, на котором располагалась кафедра наподобие университетских. На одном из них было изображено странное, явно мужское лицо, словно собранное из кусочков разномастной мозаики. Казалось, создатель этого «шедевра» нисколько не заботился о его эстетичности. Со второго плаката смотрело практически идентичное лицо, но на этот раз женское. Прямо за кафедрой располагалась прикрепленная к стене плазменная панель. Это что, какой-то закрытый показ?
– Может, пора уже мне объяснить, куда я попала? – спросила я у Шилова.
– Садись, – приказным тоном сказал Олег, буквально толкая меня на стул. Я увидела, что собираюсь сесть прямо напротив таблички с собственным именем.
Едва мы успели устроиться на своих местах, как свет в зале слегка приглушили, и все глаза устремились к кафедре, на которую уже поднималась молодая женщина, одетая в простой черный костюм без единого украшения. Впервые за двадцать минут я почувствовала себя лучше: оказывается, среди всех этих расфуфыренных людей я не самая скромно одетая персона! Легонько постучав по микрофону, призывая присутствующих к молчанию, женщина улыбнулась, демонстрируя безупречно белые виниры на передних зубах.
– Уважаемые господа! – радостным голосом обратилась она к аудитории. – Мы рады приветствовать вас на нашем благотворительном вечере, посвященном сбору средств на строительство нового центра детской реконструктивной хирургии.
Женщина сделала эффектную паузу. Народ в зале вежливо похлопал.
– Интересно, – шепнула я на ухо Олегу, – как всех этих толстосумов сюда заманили? Снижением налоговых ставок при условии благотворительного взноса? Или Пугачева с Галкиным будут выступать?
Шилов только слегка искривил губы в некоем подобии снисходительной улыбки. А выступающая между тем продолжала:
– Ваша готовность протянуть руку помощи тем, кто в ней нуждается, уже сама по себе достойна восхищения, но сегодня с нами человек, который не понаслышке знаком с чужим горем. Прошу вас поприветствовать Андрея Эдуардовича Лицкявичуса, полковника медицинской службы в отставке, реконструктивного хирурга и, как многие из вас, наверное, знают, известного писателя.
На этот раз аплодисменты были гораздо более дружными. Ну, вот я и увижу таинственного Лицкявичуса! Кажется, теперь я поняла, зачем Шилов притащил меня сюда. Вот только как ему удалось заполучить приглашение?
Тем временем на кафедру поднялся высокий, худощавый мужчина в темно-синем костюме. Он повернулся к аудитории, слегка улыбнулся, и я чуть не подпрыгнула на своем стуле, потому что мгновенно узнала этого человека. Да разве можно вообще когда-нибудь забыть эти пронзительные льдисто-голубые глаза, удивительно контрастирующие с темным от загара лицом? И где это, спрашивается, ему удалось так «поджариться», ведь живем-то мы не в Лимасоле каком-нибудь, а в Питере, своего рода климатической черной дыре, притягивающей циклоны, наводнения и черт знает что еще! Именно его я видела в составе группы мужчин, пришедших к Багдасаряну сразу после моего ухода, – в этом у меня не было ни малейшего сомнения! Значит, это и есть Андрей Лицкявичус, чью книгу давал почитать мне Олег? Интересно, сколько ему может быть лет? Волосы седые, слегка вьющиеся, но чисто выбритое лицо, морщин не много. Сорок пять? Пятьдесят?
