— Не надо. Я буду терпеть.
— Зачем? Терпелка у тебя не казенная.
— Буду терпеть, — повторил он и закрыл глаза.
— Ладно, — вздохнул Аванесов, — что я тебя уговариваю? Уже сегодня вечером сам попросишь обезболивающее.
Он не попросил ни сегодня, ни завтра. Он привык к боли и даже подружился с ней. Боль была честней и надежней, чем сладкий искусственный сон.
— Рубенчик, прости меня, — шептала Галя Качерян, надраивая и без того белоснежную плиту, — ты же знаешь, как я тебя люблю, никто, кроме тебя, мне не нужен. Ты улетел, я осталась одна и заболела. Стасик просто заехал навестить меня, привез лекарства, немного выпил, не мог сесть за руль, и я уложила его в Андрюшиной комнате. Ничего не было, совершенно ничего, он мне как брат, мы выросли вместе. Представь, если бы я тебя стала ревновать к Карине. Смешно, в самом деле!
Вспомнив о сестре мужа, которая ее не любила, Галочка расстроилась еще больше. День она провела в слезах и метаниях по квартире, пыталась заняться домашними делами, но все валилось из рук. Вечером позвонил муж из Петербурга, сообщил, что должен задержаться еще на пару дней. Галя пожаловалась ему на простуду, сказала, что очень соскучилась. Разговаривая с ним, она так сильно дрожала, словно у нее и в самом деле поднялась температура.
Ночью ей снились кошмары. Рубен в красной рубахе с закатанными рукавами держал за волосы окровавленную голову Стаса и скалил белые зубы.
Утром Галя позвонила подруге Марине. Она больше не могла оставаться наедине со своими страхами.
— Как же ему удалось не взорваться? — спросила Марина, выслушав ее сбивчивый рассказ.
— Вышел на балкон, увидел, как они возятся возле машины, и вызвал милицию. Ой, что будет! Рубен прилетает послезавтра, и его обязательно станут допрашивать.
— А он-то здесь при чем?
— Ну как же! Рубен работает у Стаса на фирме. Стас ночевал у нас дома, машина стояла под нашим балконом. Нет, его обязательно будут допрашивать.
— Интересно… А ты знаешь, они ведь могут твоего Рубена подозревать в первую очередь. Допустим, он знал о ваших отношениях и заказал Стаса.
— Ты что! Рубен не мог ничего знать.
— Ага, конечно. Ты со Стасом спишь, уже лет десять.
— Пятнадцать, — машинально уточнила Галочка, — но мы встречаемся не регулярно.
— Это не важно. Вы встречаетесь и спите. Он приезжает к тебе домой, все происходит в супружеской постели, — Марина нервно хохотнула, — и муж, ангелочек, ни о чем не догадывается… Нет, Галочка, либо твой Рубен дурак, либо ты дура.
Галочка слишком нервничала, чтобы обидеться и «дуру» пропустила мимо ушей. Но предположение, что муж ее может оказаться в числе подозреваемых, добило ее окончательно. Она горько заплакала в трубку.
— Ладно, успокойся. Я сейчас приду к тебе, мы все обсудим, что-нибудь придумаем.
Марина жила в соседнем доме и уже через двадцать минут позвонила в дверь. Высокая, громоздкая, с могучим торсом и толстыми конечностями, с копной рыжих и жестких, как медная проволока, кудрей, она заполнила собой всю маленькую прихожую. От нее все время било током, и, когда она чмокнула Галю в щеку, та ойкнула. Скинув изношенные кроссовки, Марина тяжело протопала на кухню в одних носках, по дороге щелкнула кнопкой электрического чайника и уселась на лавку, поджав ноги.
— Жрать дашь? Не завтракала. — Она схватила с подоконника пестрый тонкий журнал, пролистала, не глядя на страницы, отбросила, вытянула зубочистку из керамической баночки, сосредоточенно поковыряла в зубах, потом принялась ломать зубочистку. Раскрошила в мелкие щепки и тут же взяла следующую. Руки ее постоянно двигались, что-нибудь теребили, мяли, рвали, пощипывали. Гладкое широкое лицо с мягким маленьким носом и узкими сухими губами оставалось безмятежно спокойным. Круглые светло-карие глаза могли очень долго, не моргая, смотреть в одну точку, и только правое веко едва заметно подергивалось.
Нервный тик появился у нее три года назад, после того как вечером в подъезде застрелили ее мужа. Он пытался заниматься бизнесом, взял в сомнительном банке солидную сумму под проценты, и когда стало ясно, что долг он вернуть не сумеет, его убили в назидание другим.
Детей у Марины не было, она жила одна в маленькой двухкомнатной квартирке и кое-как пыталась заработать на жизнь — то шила что-нибудь на заказ, то убирала чужие квартиры, то раздавала у метро рекламные буклеты. Иногда появлялись мужчины, но исчезали очень быстро, поскольку всякий раз выяснялось, что нужна не сама Марина, а прописка в ее двухкомнатной квартире.
Галочка болтала без умолку, варила кофе вытаскивала из холодильника немыслимые деликатесы — стеклянную банку с красной икрой, пластиковые упаковки с нарезанной семгой и севрюгой, французский паштет из гусиной печенки, испанскую сырокопченую колбас с белым налетом на шкурке. Марина не слушала ее, она не могла оторвать глаз от стола, ее круглые широкие ноздри трепетали.
— Хорошо живешь, Галочка, — произнесла она, судорожно сглотнув.
— А, это Стасик принес. Он любит вкусно позавтракать, но сегодня, видишь, не получилось. Все осталось.
Марина намазала маслом и икрой половинку булочки, откусила и стала медленно жевать, прикрыв глаза.
— Следователь сказал, его опять попытаются убить, он считает, Стасика кто-то заказал, — Галочка разлила кофе по чашкам и уселась за стол, — такие вещи нельзя говорить человеку. Зачем пугать? Может, это вообще была ошибка, может, бандиты его с кем-то перепутали.
— А сам он что думает? — спросила Марина, отхлебнув кофе и тут же схватив сразу три толстых куска колбасы.
— Он в шоке. Ну ты только представь, человек своими глазами видит, как к его машине прикрепляют взрывчатку! Это ж с ума сойти можно. — Галочка отпилила вилкой крошечный кусочек семги и рассеянно отправила в рот. — Я хочу сказать, все это вообще очень странно. Вот когда твоего Колю убили, ведь сначала были угрозы, телефонные звонки, вам предлагали квартиру продать, и только потом уж убили, когда он отказался. А тут — вообще ничего, никаких угроз, предупреждений. Стасик золотой человек, у него просто не может быть врагов.
— Ну, допустим, враги у всех есть, — невнятно, с набитым ртом возразила Марина, — особенно если человек вот так завтракает каждый день.
— А при чем здесь это? — Галочка удивленно вскинула тонкие светлые бровки.
— Да так, ни при чем, — Марина быстро сделала себе еще один бутерброд с икрой, — ладно, давай дальше. Следователь о чем спрашивал?
— Ой, не помню я. Все как в тумане. Вроде спросил, кому было известно, что Стас будет ночевать у меня.
— Ну и кому же?
— Никому, — Галочка энергично помотала головой, — ни единой душе. Он позвонил в десять из машины. Он никому ни слова не говорил, я тоже.
— Ты в этом уверена? — Марина, допила кофе, тут же налила себе еще.
— Ну что я, совсем без мозгов, что ли? Я вчера вечером и по телефону ни с кем не общалась, кроме тебя. Помнишь, ты мне позвонила часов в одиннадцать, сказала, что по шестому каналу идет фильм с этим… как его? Ну, такой черненький, с родинкой на щеке, на итальянца похож. — Галочка сморщилась и защелкала пальцами.
— С Де Ниро, — Марина обшарила глазами стол и, подцепив вилкой кусок севрюги, аккуратно уложила его на хлеб.
— Да, правильно, Де Ниро! — обрадовалась Галочка. — Ну и вот я тебе сказала, что болею. Ты спросила, не надо ли зайти, принести чего-нибудь, а я говорю, нет, меня знакомый собрался навестить. Приедет через час. Я ведь тебе не сказала, что это Стас?
— Нет.
— Вот видишь, даже тебе. Хотя ты единственный человек, который знает о наших отношениях. Ладно, ты лучше посоветуй, что мне с Рубеном делать?
— Ой, Галочка, не знаю. — Марина горестно вздохнула и слизнула несколько икринок с ножа. — На этот раз ты вряд ли выкрутишься. Придется сказать правду. Слушай, дай сигаретку.
— Но как же… Рубен не простит. После этого только развод. А что будет с Андрюшей? Он отца обожает, он тоже меня не простит. А квартира? Как нашу двухкомнатную разменивать на две отдельные? Да еще окраина, — она безнадежно махнула рукой, — нет, разводиться нельзя. Но и жить он со мной не будет после этого. Другой простил бы, а мой Рубен ни за что!
Она встала и заметалась по маленькой кухне. Все в ней дрожало и колыхалось — растрепанные бледно-желтые волосы, огромная тяжелая грудь под тонкой белой футболкой, прозрачная влага в детских голубых глазах. Маленькие розовые ручки взлетали и бессильно падали.
— Погоди! А если я скажу ему, что постелила Стасу в Андрюшиной комнате? Ведь я правда болею, у меня температура, и вообще Стасик мне как старший брат. Нет, Мариша, признаваться нельзя, я в каком-то журнале читала статью одного психолога о супружеских изменах. Ни в коем случае нельзя признаваться, надо категорически отрицать.
