– Хорошо, – сдалась Маша. – Я попробую.
– Вот и лады! – явно оживился бизнесмен. – А координаты пацанчика я вам сейчас вышлю смс.
Маша положила трубку – бабка смотрела на нее выжидательно.
– «По ходу», я еду в Брюссель, – сказала она, потянувшись за зефириной.
Андрей не представлял себе, что будет так счастлив ее увидеть. Он чувствовал себя Раневской, приготовившимся для прыжка, чтобы броситься в экстазе к вернувшемуся хозяину с радостным лаем, – и все это, стоило только его бывшей стажерке выйти из вагона на Ленинградском вокзале, в бежевом плаще, прикрывающем обычную черную униформу из свитера и джинсов, рядом – черный же чемодан на колесиках. Русые волосы забраны в низкий хвост, широкоскулое лицо, как всегда, без грамма косметики, но все равно для него – самое красивое. Почти прозрачные глаза переходного из зеленого в серый неопределенного оттенка, крупные бледные губы. Солнце скользнуло по ней, на секунду показавшись из-за ватного предгрозового облака, она улыбнулась… И Андрей рванул вперед, никого не замечая, наталкиваясь на чьи-то плечи и углы чемоданов, и обнял ее, прижав к себе со всей силы: как же он давно ее не видел!
– Как же я давно тебя, дуру, не видел! – прошептал он в маленькое непроколотое холодное ухо.
– От дурака слышу! – тихо ответила она.
Андрей вдохнул ее запах на затылке, роднее которого он вот уже полгода не знал, и наконец отпустил.
– Откуда летишь? – спросил уже по-деловому, стесняясь пылкости объятий и забирая чемодан.
– Шереметьево. – Она взяла его под руку, и они пошли по уже опустевшему перрону.
– Ты же понимаешь, – криво усмехнулся Андрей, – что вся твоя история абсолютно бредовая? Чем он вообще на жизнь себе зарабатывает, этот твой… – он скривился в поисках правильного определения, – клиент?
– А, – беззаботно махнула рукой Маша. – Какой-то импорт-экспорт. Или древесина?
– «Или древесина»! – передразнил ее Андрей и вдруг напрягся. – Он себя там как ведет?
– В каком смысле? – удивилась Маша.
– В смысле – не пристает?
Маша расхохоталась.
– А что смешного? Вот что смешного, а? – Андрей потянул ее дальше, несколько смущенный, но не готовый сдавать позиции. – Под предлогом этого вашего древнего кафеля заманит тебя в какой-нибудь шикарный отель, ты приезжаешь, открываешь комнату, а там – ррраз! – обнаженный любитель древесины!
– Это очень вероятно, – серьезно покивала Маша. – Вот я сама как-то не подумала, а ты мне – ррраз! – и подсказал. Опасайся любителей древесины! – но, увидев напряженное лицо Андрея, сжалилась. – Клиент остался в Питере. Он деловой человек, Андрей. Эти люди и нанимают на работу мелких сошек вроде меня, чтобы они побегали по Европам и выяснили, в чем тут подвох. И отель мой будет самый что ни на есть скромный.
Андрей кивнул, сделав вид, что удовлетворен объяснением. И все-таки не выдержал, спросил:
– Но он ведь… не смертельно обаятельный красавец?
– Ну почему же сразу – не красавец? – протянула Маша. – У него такие синие-синие глаза на пол-лица, выдающийся подбородок с ямочкой, прямой греческий нос. Прибавь к этому природный мужской шарм…
Андрей почувствовал, что до боли сжимает челюсти, пока, приглядевшись, не заметил, что Маша тоже с трудом «держит лицо» – чтобы не расхохотаться, и ему захотелось ее задушить. Видно, на его лице отразилась толика терзающих душу эмоций, потому что Маша сжалилась.
– Он похож на рыжего поросенка, – утешила его она. – Носит розовые рубашки и туфли со слегка загнутыми носами – знаешь, такой привет от Маленького Мука.
– Кто ж тебя знает… – угрюмо сказал Андрей, забрасывая ее чемодан в багажник своего старого «Форда». – Может, это у тебя с детства любимый персонаж?
– Мой с детства любимый персонаж – Шерлок Холмс, – улыбнулась Маша, щелкнув его по носу. – А по поводу клиента – не переживай. Он таких, как я, синих чулков не отражает в принципе. Вот если бы у меня была грудь третьего размера и, к примеру, копна белоснежных кудрей и силиконовые губы…
– То я бы никогда не подвозил тебя в своей машине, – продолжил уже явно развеселившийся Андрей, отказываясь представлять Машу в силиконовых грудях и губах.
– Ха! – устроилась она на сиденье рядом и взяла его руку в свою. – Подумаешь! Села бы я тогда со своими грудями и губами в твою консервную банку! Я, раз уж такое дело, передвигалась бы на каком-нибудь кабриолете!
* * *
Они просидели еще час перед вылетом в кафе в Шереметьево и ни о чем, что было для него важно на самом деле, не говорили. Маша рассказывала о своей уникальной бабке и о ее эксцентричных, но безмерно трогательных подружках. О господине Ревенкове и особняке в Царском Селе, куда забрался страннейший вор. Она даже показала ему копии, снятые с изразцов, – ничего такие, повертел их рассеянно в руках Андрей. Снимки были черно-белые, но Маша объяснила, что рисунок на плитке синего цвета.
– На нашу гжель похоже, – заметил он, возвращая ей копии. – Только у нас – цветы и птицы, а у голландцев, вишь, дети.
– Получается, у наших в деревнях все мысли испокон веков – только о райских кущах да райских птицах. Такая, видать, веселая жизнь, – задумавшись, сказала Маша.
– А голландцы что видят, о том поют? – улыбнулся Андрей, перебирая на столе Машины пальцы с коротко остриженными ногтями.
Она пожала плечами, мельком улыбнулась:
– Наверное. Надо будет узнать по приезде в Брюссель. Встретиться со специалистами.
И он уже совсем собрался спросить: а когда обратно? Когда ты вернешься? Сюда, в Москву? Ко мне? Как вдруг яростно и с особенно отвратительным перезвоном залился в кармане мобильный, и старлей Камышов возбужденно прокричал в трубку, что у них опять пожар. И опять труп.
– Где? – сквозь зубы спросил Андрей, уже снимая куртку со спинки стула.
– Гостиница «Метрополь», – со скрытым восторгом объявил рыжий, и Андрей скоро понял почему. – Это тебе не в Южное Бутово кататься. Нам уже тут сервировали от капиталистических щедрот кофе с бутербродами. С красной икрой! В общем, давай приезжай!
Андрей повесил трубку, поглядел на Машу. Она кивнула. Но не стала ничего спрашивать. А он – ничего рассказывать. Пусть летит, выясняет про «играющих человечков», про старую плитку, гуляет по Брюсселю, решил он. Пусть будет подальше от этого. И если это значит быть дальше от него – что ж. Он смирится с ее решением. И Андрей как-то совсем по-товарищески крепко ее обнял, понимая: это объятие – последнее из приятного, что грозит ему на сегодняшний день.
– Счастливого пути, – только и сказал он и вышел из здания аэропорта. И машинально принюхался, садясь в свой «Форд»: ему показалось, что здесь уже стоит сладковатый трупный запах, который не забить даже красной икрой, как ни старайся.
Рыба, табак.
Цветочные луковицы (тюльпаны, конечно же!).
Голландские сыры – огромные головки в восковой оболочке размером с каретное колесо.
Кофий – божественный напиток, лекарство против «надмений и главоболений».
Белила немецкие, умбра, сурик, лазорь, черлень английская – давно окрасившие балтийские воды.
Лионские пламенеющие шелка. Тафта «помпадур» – легкая, на летние платья. Индийский вощеный ситец – не только на туалеты дамам, но и для интерьеров.
Сервиз мейсенского фарфора – весь в цветах и пасторалях. Золотые табакерки – одарять ими достойных. Золоченая же карета.
И много чего другого, но для мальчишеского воображения хватало и этих сокровищ, плывших на борту «Святого Михаила» и похороненных в 1747 году близ Науво, городка в южной Финляндии. А совсем рядом – знаменитая «Фрау Мария» с грузом бесценных полотен, заказанных императрицей для Эрмитажа и Царского Села, каждое запаковано в свинцовую колбу и залито воском. Мастера «золотого века» – Ван Бален, Герард Терборх, Ян ван Гоен, Андриан ван де Вельде, Брейгель и, возможно, Рембрандт и Вермеер – с еще не потемневшими красками, такими, каких уже не увидишь ни в одном музее мира: яркими, как в день творения. Вот что почти три столетия лежало на дне морском в потерпевшем крушение двухмачтовом флейте.
Те корабли были первыми в длинном мальчишеском списке, что не давал ему спать по ночам. Советское детство с его весьма ограниченным спектром развлечений отдавало все дождливые (и какие дождливые!) ленинградские дни на откуп чтению «Библиотеки приключений» и мечтаниям. Он уже не помнил, где прочел впервые про «Марию» и «Михаила», но долгое время эти имена отзывались загадочным эхом в ушах. По случайности ли, но его лучшим другом долгое время был Мишка Постник, а первой любовью – Маша Орехова. Он даже думал так назвать своих детей. Если, конечно, они у него когда-нибудь будут.
