— Из купейных? Ну где выходят… В Тымовском. До Тымовского редко кто сойдет. Нет смысла брать купейный билет, чтобы проехать несколько часов. Вы заметили, наверно, что на острове люди получают много, но тратят деньги осторожно. Вот командировочные всегда в купейных едут, им один черт. — Заговорив на близкую тему, почувствовав значительность своих познаний, Дроздов оживился, стал доброжелательнее.
— Выходит, в купейных вагонах пассажиры на всем протяжении рейса не меняются? — спросил Левашов.
— Бывает, конечно, что какой-нибудь крохобор до Тымовского в общем махнет, но это редко. Тут какое неудобство… В общие, плацкартные вагоны пассажиры на каждой станции садятся, через две-три остановки выходят… Других-то дорог нет. Так что мы здесь на положении троллейбуса или трамвая в городе.
— Нет, я не о том. Я спрашиваю, случается ли, что в купейных вагонах меняются пассажиры?
— Бывает. А чего не бывает? Все бывает… Вы, к примеру, друга встретили, а у вас в купе есть свободное место. Что же, мне запретить вашему другу перебраться к вам? Могу. Но зачем? Или человек впопыхах купил билет в плацкартном вагоне, а потом, умишком пораскинув, решил ехать в купейном. Добро пожаловать!
— Но все эти перемещения происходят с вашего разрешения?
— Такое правило. Но проводники и сами могут, как говорится, по собственной инициативе решить вопрос.
— А вы можете запретить перемещения?
— Еще и как! — усмехнулся Дроздов.
— Тогда я вас вот о чем попрошу… Запрещать категорически не надо, просто накажите проводникам — пусть они всех пассажиров с просьбами такого рода отправляют к вам. А я как-нибудь подойду, и вы мне об этих просьбах расскажете. Чего не бывает, — подмигнул Левашов бригадиру.
Некоторое время Левашов и Пермяков стояли в тамбуре молча и, только убедившись, что никто к ним не идет, что они могут поговорить без помех, вопросительно взглянули друг на друга. И улыбнулись, сразу поняв, что похвастаться нечем ни тому, ни другому. Слишком это было бы просто и легко вот так сразу получить какие-то результаты, найти какие-то следы преступника. Оба работали в уголовном розыске не один год и прекрасно знали, что чаще всего так и бывает — начинать приходится с пустого места.
— Знаешь, Серега, — сказал Пермяков, — я вот, глядючи в окно, попытался прикинуть, что мы вообще можем сделать, предпринять… Знаешь, оказывается, почти ничего. Повальный обыск? Незаконно. Трудоемко. Бесполезно, в конце концов. Ходить, смотреть, слушать? Уж больно пассивно, мало надежды на успех. Нет, что ни говори, а задачку нам подсунули на славу. Уж лучше бы остаться снег от управления отгребать.
— Снег ты будешь отгребать в любом случае, — усмехнулся Левашов. — Задержим мы преступника или нет, а от этой работы нас никто не освободит.
— Нет, послушай, что у нас есть? Отпечатки пальцев? Нет. Словесный портрет? Нет. Какие-то признаки одежды, вещей, повадок? Ничего подобного. Серега, у нас даже нет поддержки родного коллектива.
— А приказ начальства? А горячее желание оправдать оказанное доверие?
— Да ну тебя! Боюсь, что эта поездка не прибавит нам лавров. Мы, конечно, выполним свой долг и сделаем все от нас зависящее, мы, конечно, живота не пожалеем…
— Хватит причитать, Гена. Все, что ты говоришь сейчас, побереги для объяснительной записки, когда тебя спросят о причинах невыполнения задания. Как по-твоему, в каком вагоне его надо искать?
— Ясно, в купейном! Где же еще… Задвинул дверь — и никаких гвоздей. Ни мелких воришек, ни любопытных глаз, ни нас с тобой… Я бы на его месте вообще закупил все купе.
— И сразу попался бы. Гена, как ты себе его представляешь?
— Очень просто… Высокий, рыжий, на щеке бородавка, на безымянном пальце левой руки кольцо с красным камнем… Примерно так. А ты?
— Я вот думаю — как ведет себя человек, у которого в чемодане пятьдесят тысяч рублей? Причем добытые грабежом всего два часа назад… Он спокоен, уравновешен? Нет. Он только пытается выглядеть спокойным и уравновешенным. Он весел и беззаботен? Нет. Торчит в коридоре, слушая бесконечный треп о буранах и тайфунах? Может быть, шутит с проводницей? Ищет партнера в картишки переброситься? Бродит по поезду в поисках знакомых? Возмущается неудобством места, бедностью буфета, холодом? Нет. Ничего этого он не делает.
— А чем же он занят? — спросил Пермяков.
— Скорее всего сидит в купе. Молчаливый и настороженный. Или спать завалился, чтобы его поменьше видели. Чтобы не отвечать на дурацкие вопросы попутчиков. Чтобы положить чемодан под голову и знать, что никто не приглядывается к нему… Итак, обоснуемся в двух купейных вагонах — шестом и седьмом. Это около сорока человек. Многих можно отбросить сразу. Надо знакомиться с людьми, Гена. От этого не уйти. Ладно, первое совещание заканчиваем. Ты бери на себя шестой вагон, я останусь в седьмом. В порядке бреда… Мы ищем человека, который неохотно выходит из купе, он насторожен, подозрителен. Если лежит, то скорее притворяется спящим, чем спит на самом деле. Вряд ли он заснет в эту ночь. Значит, мы ищем человека, у которого бессонница. И еще — этот человек притворяется. Он может смеяться, рассказывать анекдоты, молчать или спорить, но все это делает фальшивя, потому что единственное его желание — схватить свой чемодан и скрыться подальше от людей. Мы ищем человека, готового на все.
— Мы ищем вооруженного человека, — добавил Пермяков.
За окном протяжно, не переставая выла пурга. Иногда ветер на какую-то секунду утихал, будто собираясь с силами, а потом снова наваливался на вагон. Левашову казалось даже, что он слышит поцарапывание крупных снежинок по стеклу. Сна не было. Поворочавшись на полке, он осторожно спустился вниз, нащупал в темноте дверь…
— Ты куда собрался, кореш? — вдруг раздался голос Бориса.
— Душно что-то… Пойду покурю.
— Пошли вместе.
Они задвинули за собой дверь и направились в тамбур. Здесь пурга сразу стала слышнее.
— Надо было в тот тамбур идти, — сказал Левашов. — Там хоть печка…
— Замерзнем — туда перейдем. — На маленьком мальчишеском лице Бориса застыло выражение озабоченности. — Понимаешь, — заговорил он, — жена… вроде того, что рожать собирается.
— Так это здорово! Зимние дети, говорят, самые крепкие.
— Оно, конечно, так… Но уж больно все это хлопотно… Иногда кажется, что лучше самому все сделать, спокойнее.
— Ну-у, — протянул Левашов. — Это не самый лучший вариант.
— Согласен, — солидно кивнул Борис. — Каждый должен знать свое место и не рыпаться, куда не надо.
Послушав Бориса из-за стены, можно было подумать, что говорит пожилой, плотный человек с тяжелым лицом и неторопливыми движениями. А на самом деле Борис был щупленьким парнишкой небольшого роста, с прямыми белесыми волосами. И щетина на его подбородке росла светлая и мягкая. «Не он», — опять подумал Левашов. Но тут же что-то заставило его усомниться.
— А в Южном что вы делали? — спросил он, пытаясь продышать глазок в толстой изморози на стекле.
— Да мы на материке были. Ухлопали кучу денег и приехали.
— Но ведь дорога оплачивается и туда и обратно…
— Остались бы эти деньги. Они ведь не киснут, не стареют.
— Видишь ли, беда в том, что мы сами имеем обыкновение стареть.
— А! — Борис досадливо махнул рукой. — Это все то же — стоит ли рыпаться, чтобы доказать кому-то что-то… Знаешь, кореш, я лично, например, никому ничего не хочу доказывать. Никому и ничего! — Борис говорил, все больше волнуясь, и спешил, спешил, будто боялся, что не успеет сказать главное. — Старики зовут нас на материк… Работа, говорят, интересная, театр, стадион, то да се… А спросить — ели они когда-нибудь кетовый балык или икру красную? Если, конечно, не считать наших посылок… А мы здесь едим эту икру столовыми ложками, и вовсе не из консервных банок. И стадион мне не нужен. Не ожирею. Пробежишь двадцать километров на лыжах да обратно двадцать — о стадионе и думать не захочешь. Работа? Что там я строитель, что здесь строитель. Не надо, кореш, рыпаться, не надо суетиться… Жизнь себе идет, и весь треп, что вокруг нее вьется, оседает позади, как пыль за грузовиком.
Левашов зябко поежился. В тамбуре было довольно холодно. Через какие-то щели снег все-таки проникал сюда, и снежная пыль, не оседая, стояла в воздухе.
— Во всем этом деле есть еще один фокус… На материк Таньке хочется. Остров для нее — каторга. Вечером, бывает, сидит-сидит, потом начинает собираться… Туфли надевает белые, платье… «Куда ты?» — спрашиваю. «В театр», — говорит. Ну-ну… Вот соберется, перед зеркалом марафет наведет, а потом подойдет к окну и смотрит на сопки, на туман, на соседский забор… «Мы не опоздаем?» — спрашивает. «Нет, — говорю, — в самый раз поспеем». А у самого мурашки по спине.
