Но путь им предстоял короткий — не разгонишься, — так что приходилось держать контроллер в позиции маневрового хода. Отсчитав три длины поезда от предыдущей станции, он потянул контроллер вниз и аккуратно двинул тормоз вправо. Поезд остановился. Машинист искоса взглянул на Лонгмэна.
— Плавная остановочка, а? — спросил Лонгмэн. Он перестал потеть, ему полегчало. — Ни толчка, ни треска, ни заноса.
Машинист, с готовностью отзываясь на доброжелательную интонацию, заискивающе улыбнулся. Пот по-прежнему катил с него градом, полосатая тужурка покрылась темными пятнами. По старой привычке Лонгмэн снова проверил сигналы: зеленый, зеленый, зеленый, желтый. В открытое окно кабины повеяло привычной вонью, смесью запахов машинного масла и сырости.
Голос Райдера вернул его к реальности:
— Скажи ему, что тебе от него нужно.
— Я забираю тормозную рукоятку и все ключи. Сейчас я уйду из кабины. — Лонгмэн сам поразился мягкости своего голоса. — Не вздумай выкинуть какую-нибудь глупость.
— Не буду, — торопливо кивнул машинист. — Честно, не буду.
— Лучше не надо, — подтвердил Лонгмэн. Он ощущал превосходство над машинистом. Явно ирландец, но не боевой породы. Из кротких ирландцев. Вот-вот обмочится от страха. — И помни, что я сказал насчет радио.
— Ладно, давай, — кивнул Райдер.
Лонгмэн рассовал громоздкие ключи по карманам плаща. Протиснувшись между Райдером и чемоданами, он вышел из кабины. Двое мальчуганов с благоговением смотрели на него. Лонгмэн подмигнул им и пошел по вагону. Несколько пассажиров без интереса проводили его взглядами.
— Повернись ко мне спиной, — сказал Райдер.
Машинист смотрел на него, полный ужасного предчувствия.
— Не надо…
— Делай, что говорят.
Машинист медленно отвернулся лицом к окну. Райдер снял правую перчатку, засунул в рот палец и стал выковыривать из-за щек марлевые тампоны, затем скомкал мокрую марлю и сунул в левый карман плаща. Из правого кармана он извлек кусок нейлонового чулка, снял шляпу, натянул чулок на голову и, тщательно поправив прорези для глаз, снова надел шляпу.
Маскировка была уступкой Лонгмэну. Сам Райдер считал, что никто — кроме разве что машиниста и проводника — не успеет обратить внимание на их лица до того, как они наденут маски. А если и успеет, то — это известный факт, сами же полицейские первыми его подтверждают, — неподготовленные свидетели крайне ненадежны в своих показаниях. И даже если машинист и проводник будут чуть более точными, фоторобот они в любом случае не составят. Тем не менее он не стал спорить с Лонгмэном, хотя и настоял, что маскировка должна быть самой простой. В конечном счете она свелась к очкам Лонгмэна, седому парику Стивера, накладным усам и бакам Уэлкома и марле, изменившей его собственное лицо.
Он слегка тронул машиниста за плечо:
— Можешь повернуться.
Увидев маску, машинист тут же отвел глаза, подчеркнуто демонстрируя отсутствие всякого интереса к внешности Райдера. Очевидно, это демонстрация лояльности, сухо подумал Райдер.
— Скоро тебя вызовет по рации Центр управления, — продолжал Райдер. — Не отвечай. Понял?
— Понятно, сэр, — старательно подтвердил машинист. — Я уже обещал другому джентльмену не трогать микрофон. — И после паузы: — Я жить хочу.
Райдер молчал. Глядя в переднее окно, он изучал убегающий вдаль темный туннель, освещенный лишь сигнальными огнями. Он отметил, что Лонгмэн остановил поезд менее чем в десяти шагах от фонаря, обозначающего место аварийного генератора питания.
— Пусть вызывают, сколько захотят, — бормотал машинист. — Я вообще ни слова…
— Заткнись, — оборвал его Райдер.
Должна была пройти минута-другая, прежде чем встревоженная диспетчерская на станции «Гранд-Сентрал» свяжется с Центром управления: «Все сигналы проходят без помех, но „Пэлем Сто двадцать три“ не отзывается». А сейчас антракт, ничего делать не надо, только контролировать машиниста. Уэлком охраняет заднюю дверь хвостового вагона, Лонгмэн, наверное, уже во втором вагоне, а Стивер с кондуктором уже на подходе. Он доверял Стиверу, хоть извилин у того в голове было меньше, чем у остальных. Лонгмэн был самый умный, но трус, а Уэлком опасен своей непредсказуемостью. Но ничего, если дело пойдет гладко, все они достаточно хороши.
А если нет?
— Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Прием.
Нога машиниста непроизвольно дернулась к педали микрофона в полу. Райдер сильно пнул его ботинком прямо в лодыжку.
— Простите, я автоматически, нога сама дернулась… — Голос у машиниста сел от страха и боли.
— «Пэлем Сто двадцать три», вы меня слышите? — Пауза. — «Пэлем Сто двадцать три», отвечайте.
Райдер заставил себя не обращать внимания на радио. К этому моменту Лонгмэн должен был уже добраться до кабины второго вагона. Тормозные краны, реверсный ключ, расцепной рычаг… Чтобы расцепить вагоны, даже с учетом того, что рычаги слегка заржавели, требуется менее минуты…
— Башня вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Вы меня слышите? Доложите обстановку, «Пэлем Сто двадцать три»…
Машинист смотрел на Райдера с нескрываемой мольбой. Вероятно, чувство долга и дисциплина перевесили страх. Райдер отрицательно покачал головой.
— «Пэлем Сто двадцать три», «Пэлем Сто двадцать три», куда вы запропастились, черт вас возьми!
Лица пассажиров сливались в безликую массу, и Лонгмэн, пробираясь вдоль вагона, не решался поднять глаза. Он боялся привлечь к себе внимание, хотя Райдер и убеждал его, что для этого пришлось бы как минимум упасть ничком на пол («да и тогда большинство сделает вид, что ничего не произошло»). Уэлком наблюдал за его приближением с кривой ухмылкой, и, как обычно, один вид Уэлкома начал действовать ему на нервы. Это же маньяк, извращенец. Человек, которого даже из мафии выгнали за то, что он вытворял!
На мгновение Лонгмэну показалось, что Уэлком не собирается пропускать его, и волна паники взмыла в его груди, как столбик ртути в опущенном в горячую воду термометре. Но Уэлком посторонился и все с той же насмешливой улыбочкой открыл дверь. Лонгмэн сделал глубокий вдох и протиснулся мимо.
Между вагонами он остановился, рассматривая аккуратную гроздь кабелей под стальными листами переходной площадки. Дверь во второй вагон отворилась, и он увидел Стивера и молодого парня в форме кондуктора. Парень явно был очень напуган. Стивер протянул Лонгмэну дверной ключ, который отобрал у кондуктора. Лонгмэн открыл дверь кабины машиниста и вошел внутрь. Закрыв дверь, он сел за панель управления, вставил тормозную рукоятку, затем вытащил из кармана блестящий пятидюймовый реверсный ключ — он вставлялся в гнездо на плоской поверхности контроллера, и в зависимости от его положения поезд давал передний или задний ход. Затем он вставил отцепной рычаг — он был похож на реверсный ключ, но с головкой поменьше.
Машинисту редко приходится расцеплять вагоны или давать задний ход, но операции это несложные. Лонгмэн повернул расцепной рычаг, и сцепка между вагонами разъединилась. Затем он повернул реверсный ключ и, опустив рукоятку безопасности, перевел контроллер в позицию «движение». Открытая сцепка мягко разошлась, и девять вагонов поезда поползли назад. Отъехав от первого вагона примерно на 150 футов, он плавно нажал на тормоз. Поезд остановился. Лонгмэн вынул тормозную рукоятку и ключи, рассовал их по карманам.
То тут, то там в вагонах какой-нибудь пассажир начинал нетерпеливо ерзать, раздраженный задержкой, которая длилась уже несколько минут, но никто не выглядел встревоженным. То, что вагон дал обратный ход, тоже, казалось, никого не обеспокоило. А вот где должны были забеспокоиться, так это в Башне. Можно себе представить, что там сейчас творится.
Стивер придержал перед ним дверь. Лонгмэн ступил на край переходной площадки, присел, чтобы казалось не так высоко, и спрыгнул на бетон между рельсами. За ним последовал кондуктор, затем Стивер. Они быстро пошли по туннелю к первому вагону. Уэлком открыл дверь, вышел на переходную площадку, присел и протянув им руку, помог взобраться.
Лонгмэн облегченно вздохнул: слава Богу, на этот раз этот урод не попытался ничего выкинуть.
Таща перед собой огромное брюхо, так и распиравшее пиджак, Каз Долович протискивался сквозь толпу на станции «Гранд-Сентрал». Каждый шаг он сопровождал тихими стонами и проклятьями. Он, как обычно, объелся за ланчем и, как обычно, терзался по этому поводу угрызениями совести. Каз, обжорство рано или поздно сведет тебя в могилу. Смерть как таковая его не пугала, но было бы ужасно обидно не воспользоваться пенсией.
