«А ну их, эти дела, – с удивившей его самого веселой беспечностью вдруг решил Максим. – До конца недели подчищу хвосты, какие только смогу, а на выходные махнем за город. Зачем я дачу покупал – чтоб у мышей крыша над головой была? И вообще, для чего мы живем – дела делать, деньги зарабатывать? Да на что они сдались, эти деньги, если за делами их даже потратить некогда?»
Для очистки совести он прямо с утра съездил в ГИБДД и постарался разузнать подробности происшествия на загородном шоссе, во время которого погиб числившийся пропавшим без вести бизнесмен Семичастный. Как он и предполагал, выяснить что бы то ни было ему не удалось – от него отмахивались, отшучивались, а то и грубили, предлагая заняться каким-нибудь общественно полезным делом и не мешать людям работать. Не помогли ни знакомства в милицейских кругах, ни журналистское удостоверение, ни даже взятки – гибэдэдэшники стояли насмерть, не желая говорить о Семичастном и ссылаясь при этом на такие вздорные причины, как необходимость дождаться результатов медицинской и дорожной экспертиз.
В конце концов Максим отступился, махнув рукой на это странное происшествие, которое лишь с очень большой натяжкой можно было рассматривать как звено проводимого им в данный момент расследования. Фактического материала у него и без того было предостаточно, гипотез тоже хватало; к сожалению, ни одна из них до сих пор не была подтверждена или хотя бы опровергнута. Максима это не особенно расстраивало: он не без оснований полагал, что опубликование задуманного им цикла статей поможет сдвинуть расследование с мертвой точки. Одну за другой умело преподнося эти самые гипотезы – а в таком умении равных Максиму Соколовскому не было, – он рано или поздно заденет неизвестных пока героев своего расследования за живое, и они так или иначе дадут о себе знать. Учитывая характер расследования, способ, которым они это сделают, обещал быть не самым приятным, но к риску Максим давно привык. Конечно, освещать в глянцевых журналах скандальную жизнь столичного бомонда безопаснее. Тебя могут обругать, могут разбить камеру или попытаться съездить по физиономии; если ты в погоне за сенсацией по глупости перегнешь палку, на тебя могут подать в суд, но не более того. Господи, до чего же это пошло и скучно! Года три назад в жизни Максима был непродолжительный период, когда ему в силу некоторых причин пришлось этим заниматься, и как раз тогда у него начались серьезные проблемы с выпивкой, вызванные именно скукой и отвращением к себе и к своей работе. Потом это прошло. Теперь жизнь у Максима Соколовского была куда менее спокойная и более опасная, но он все равно не мог без содрогания вспоминать о времени, проведенном в непрерывной беготне по светским тусовкам.
Да, теперь у него была совсем другая жизнь, другая работа. Он вовсе не рисовался, не пытался произвести впечатление, когда говорил Нине о грязи, которую сильные мира сего были бы рады схоронить по темным углам и которую он выволакивает на свет божий. Он не был настолько наивным, чтобы верить, будто его работа действительно сделает мир чище; что он знал наверняка, так это то, что если не убирать, мир очень скоро захлебнется в грязи. Так это все и происходит: от неметеного пола и грязной посуды в раковине до дерьма на полу; от легкой кишечной инфекции до бубонной чумы; от единичных заказных убийств и финансовых махинаций до диктатуры и массовых репрессий, перед которыми бледнеют деяния Гитлера и Сталина…
В том, что делал Максим Соколовский, как он жил, не было даже намека на мрачное, натужное самопожертвование истово исповедующего какую-то идею фанатика – он просто работал и жил так, как считал нужным, как ему нравилось. А жить и работать ему нравилось, что называется, на всю катушку – так, чтобы потом, в старости, было что вспомнить. И чтобы вспоминал свои подвиги не ты один, и чтобы воспоминания эти были не только о том, как ты в пьяном виде вскарабкался на осветительную мачту стадиона и орал всякую чепуху, размахивая бутылкой пива.
Максим остановил машину перед железными воротами в кирпичном, аккуратно оштукатуренном заборе. Столбы забора были декорированы плиткой, имитирующей грубо отесанный гранит; сверху забор был накрыт красной глиняной черепицей, а ворота представляли собой ажурную кованую решетку ручной работы с очень сложным и красивым, явно созданным по оригинальному эскизу рисунком. По ту сторону ворот красовалось модное нововведение – высокий экран из молочно-белого матового стекла, пропускавший свет, но не позволявший случайным зевакам заглядывать во двор. Над воротами был устроен навес, из-под которого на машину Максима смотрел любопытный глаз следящей видеокамеры, а к каменному столбу слева от ворот было прикреплено переговорное устройство.
Выбравшись из машины, Соколовский нырнул под навес и нажал кнопку электрического звонка. Через короткий промежуток времени переговорное устройство ожило, и на маленьком дисплее зажглась красная светящаяся надпись «say». Максим без видимой причины вдруг раздражился по этому поводу: «Какого черта?! Конечно, английское „say“ короче русского „говорите“, ну и что с того? Жидкие кристаллы экономят? Если так, порылись бы в словарях: наверняка нашлось бы какое-нибудь экзотическое наречие, в котором это слово пишется еще короче… Или нарисовали бы соответствующий иероглиф – и дело в шляпе!»
– Моя фамилия Соколовский, – сказал он в микрофон. – Борис Григорьевич меня ждет, у нас назначена встреча на девятнадцать тридцать.
Пока Максим говорил, в голову ему пришла отрезвляющая мысль: полиглоты из фирмы, навострившейся клепать вот такие переговорные устройства, тут ни при чем. Вовсе не они послужили причиной его раздражения, а предстоящий разговор – вернее, собеседник, угнездившийся вот за этим забором с коваными воротами и англоязычным дверным звонком.
Помимо микрофона, в переговорном устройстве имелся динамик, но незримый страж ворот не стал утруждать себя соблюдением правил хорошего тона: устройство снова хрюкнуло, выключаясь, красная надпись на дисплее погасла, и створки ворот, дрогнув, начали медленно и беззвучно расходиться. Дождь, как назло, припустил сильнее; втянув голову в плечи и злясь оттого, что хамоватый охранник сейчас почти наверняка видит его скрюченную фигуру на своем мониторе, Максим бегом вернулся к машине, сел за руль, включил «дворники» и, когда те смахнули с ветрового стекла рябую завесу дождевых капель, резко бросил послушный автомобиль в открывшийся проезд.
Обогнув матовый защитный экран, он увидел дом – просторное приземистое сооружение в стиле «хай-тэк», похожее на беспорядочное нагромождение стеклянных кубов и параллелепипедов, стоящее на свежо зеленеющей лужайке в окружении аккуратно подстриженных кустов и вечнозеленых деревьев. Максим усилием воли заставил себя ослабить давление на педаль акселератора, чтобы обитатели этого стеклянного замка не заметили его раздражение, и плавно затормозил перед парадным крыльцом. Здесь его встретила некая личность в кимоно и веревочных сандалиях, фигурой и в особенности лицом напоминавшая не столько японца, сколько украинца, все свое свободное время посвящающего несложному и в высшей степени увлекательному процессу перекачивания сала со свиных боков на свои собственные. Благоухая чесноком на весь двор, этот «японец» с ярко выраженным украинским акцентом сообщил, что Борис Григорьевич ждет, и предложил свои услуги в качестве провожатого.
Максим двинулся за ним, невольно задерживая дыхание и борясь с острым желанием прикрыть ноздри носовым платком: в закрытом помещении распространяемый «японцем» аромат чеснока был почти непереносимым.
Они миновали просторный, освещенный скрытыми лампами холл, где в огромном стеклянном аквариуме с морской водой стремительно и плавно перемещались три довольно крупные, не меньше полутора метров длиной, акулы, поднялись по короткой пологой лестнице и свернули в длинный коридор с потолком из матового стекла. Потолок мягко светился, и было непонятно, настоящий это дневной свет или искусственный. Вообще, домишко был мало того, что не из дешевых, так еще и очень стильный: тут можно было снимать хоть криминальную драму из жизни олигархов, хоть боевик по мотивам какой-нибудь компьютерной игры. Максим невольно припомнил утренний разговор с Ниной и подумал, что был не прав: российские архитекторы кое-что умеют. Ясно, что тут все решает заказчик; Нина сто раз жаловалась на клиентов, которые не мыслят себе особняков без средневековых башенок и сводчатых арок. Но, похоже, новые архитектурные веяния проникли даже в среду российских нуворишей – как говорится, не прошло и ста лет. Да, если сравнивать архитектуру с застывшей музыкой, данный конкретный образец тянул на что-нибудь посложнее «Мурки», и единственной диссонансной нотой в этой симфонии в стиле «техно» был шедший впереди Максима до отказа нафаршированный ядреным чесноком «японец».
