- Тогда я буду молчать. Даже ни слова!..
- Несерьезный разговор. Придется видеться с потерпевшими, придется рассказывать.
- Никогда в жизни! Черт бы побрал! Зачем я должен каждый раз вспоминать!
Киногруппа, напротив, очень любила эти сцены: в кадре появлялись новые люди, а главное, снимать можно было открыто. Оператор получал свободу действий: ставь камеру как хочешь и демонстрируй наезды, отъезды, панорамы все, что умеешь. Процессуальные нормы допускают фиксацию на пленке следственного эксперимента, опознания и некоторых других моментов, так что это не вызывало ни малейших подозрений у Ладжуна. Он сидел стесненный, скованный, глаза в пол. Возникало впечатление, что ему стыдно.
Дайнеко подтвердил:
- Разумеется, стыдно. Не того, что обманывал и воровал, а что попался! Такой орел, супермен, считал себя на голову выше тех, кто шел на его удочку. И теперь - на тебе! - под конвоем, руки за спину.
Перенеся очередное унижение, Ладжун дулся на Дайнеко, а тот с поразительным терпением продолжал искать ключи к его душе.
- Его тоже надо понять, - говорил Михаил Петрович, - столько лет прожил одиноким волком. Он же ни единому человеку не мог сказать правду о себе! Разучился напрочь.
- Но вам все-таки рассказывает. Со скрипом, но рассказывает.
- Нет, я не привык клещами тянуть. И, кстати, ему откровенность тоже нужна.
Дайнеко учитывал все.
Учитывал повышенную потребность Ладжуна пусть в поверхностном, но постоянном общении, которое являлось важной частью его "профессиональной" деятельности. Зная, что с сокамерниками он не сближается, Дайнеко иногда два-три дня давал ему поскучать, чтобы накопилась жажда выговориться. Учитывал стремление Ладжуна внушать симпатию собеседнику. Когда Михаил Петрович веско произносил: "Юра, так негоже. Ты роняешь себя в моих глазах", - то желание нравиться нередко брало верх над расчетливым решением помалкивать. Учитывал и использовал его хвастливость и самомнение.
- Михаил Петрович, вы меня только поймите, - изливался Ладжун, - я не слабохарактерный человек. Я никогда ни слезы не пророню и никогда не буду милостыню просить! Я прямо гляжу следствию в глаза. Я не боюсь, вы поймите меня правильно.
- Юра, иного от тебя не жду, - отзывался Дайнеко. - Твои такие качества ценны и заслуживают уважения. Потому я задаю прямой вопрос и полагаю, что получу прямой ответ.
Не всегда добивался Дайнеко прямых ответов, но порой ставка на "сильного и смелого человека" срабатывала.
Как часто случается, преуменьшая на словах свою вину, Ладжун внутренне преувеличивал собственную "уголовную значимость". Он вам не какой-нибудь паршивый воришка, которым занимается лейтенант из отделения милиции. У него следователь аж по особо важным делам! Да весь в орденах!
Заметил он, конечно, и необычность помещения, где его допрашивали, спросил об этом у Михаила Петровича. Дайнеко мягко уклонился от объяснений, но кто-то в камере, очевидно, "догадался", что там кабинет для особо опасных и в соседней комнате дежурит специальный часовой. Мысль эта тоже давала пищу тщеславию Ладжуна. Он так занесся, что даже устроил скандал, когда ему принесли недостаточно горячую кашу, и дошел с жалобой до начальника изолятора.
Допросы, допросы, допросы... Каждый день что-то оседало в протоколах, и накапливались отснятая пленка и километры магнитофонных записей.
Наша группа разделилась: параллельно начали черновой монтаж материала на студии. Обсуждали, сколько места займет тот или иной эпизод; как показать ротозейство доверившихся мошеннику людей и нечистоплотность тех, кто вручал ему деньги, польстившись на обещанный дефицит "из-под полы"; прикидывали, чем объединить смысловые куски, а где, наоборот, нужны изобразительные "прокладки"; перебирали выигрышные саморазоблачительные фразы, рисовавшие его в сатирическом свете, - и не думали не гадали, что главное следствие и главное кино еще впереди.
Между тем беседы с Юрием Юрьевичем протекали все оживленней. Проскальзывали и неследственные темы: о жизни вообще, о литературе (Дайнеко принес ему несколько книг для чтения, любопытствуя, какова будет реакция). Да и по делу Ладжун становился податливей, не боролся так рьяно за каждую "высотку". Случалось даже, стоило Михаилу Петровичу произнести: а там-то и тогда-то - твой грех? И Ладжун соглашался: чего уж темнить, мой. Однажды, увлекшись, рассказал историю, вовсе не числившуюся в анналах Михаила Петровича.
Кто-то из группы поздравил Дайнеко: Ладжун наконец раскрылся и контакт достигнут.
- Раскрылся? Да он заперт на все задвижки! Это разве контакт!
В тот день, идя со съемки, группа стала свидетельницей сцены в своем роде поразительной. Во внутреннее помещение тюрьмы въехал фургон для перевозки арестованных. Как положено, сопровождающий конвой выстроил доставленных для передачи следственному изолятору. При нашем приближении один из арестованных вдруг закричал:
- Михаил Петрович! Михаил Петрович! Гражданин подполковник!
Дайнеко сказал нам: "Минуточку", - и направился к нему. Тот, сияя лицом, протянул обе руки и начал что-то торопливо говорить. Дайнеко кивал, переспрашивал - весь внимание. Группа ждала с неловкостью. Неужели здесь, в шеренге, кто-то из друзей Дайнеко?!
- Мой бывший подследственный, - буднично объяснил Михаил Петрович, вернувшись.
- Но... почему он к вам так?
- Как "так"? Вполне естественно. У него сейчас идет суд, хочется поделиться.
- У вас был сразу контакт?
- Куда там! Это же такой матерый хапуга... Двадцать семь потов сошло, пока он сдался.
Сдался. И теперь, уже навсегда расставшись со следователем, ни в чем от него не завися, рад нечаянной встрече и возможности рассказать, как решается его судьба. Кому? Человеку, который его изобличил!
- Чему же удивляться, братцы? - говорит Михаил Петрович. - Здесь все неоднозначно. Следователь с обвиняемым не сходятся врагами, не расходятся друзьями - сложнее... На него тратишь часть души. Кто бы он ни был, понимаете? Это связывает... И он соображает, что не со зла его жмешь уликами и не для удовольствия. Между прочим, не сумеешь прижать - ты в его глазах растяпа, тогда он держится мертво. Неохота ведь сдаваться кому попало. Победил уважают. Иногда, конечно, со скрипом зубовным...
Глядя на Михаила Петровича со стороны, мы бы сказали так. Он обладал искренней убежденностью, что, ведя следствие, осуществляет не только служебный, но и гражданский, и человеческий свой долг. И убежденность эта была столь глубока, что перед ней склонялись даже самые упорные противники.
В отношениях с Ладжуном подобная стадия брезжила еще в отдалении, хотя сдвиг наметился и работать стало легче.
Однако легкость не убаюкивала Дайнеко.
- Я думаю, у тебя есть еще много не сказанного, - бросил он как-то многозначительную реплику.
- Вы так думаете?! - Ладжун старательно обиделся, отвернулся.
- Да, думаю, что не ошибаюсь. И полагаю, мы еще вернемся к этому разговору... А сегодня предстоит очная ставка.
- С кем?
- С Горностаевой.
- С Горностаевой? Из Тулы?
- Совершенно точно.
- Зачем?
- Оставь это мне как следователю.
-- Зачем опять канитель? Говорите, я напишу и подпишу что угодно. Пожалуйста, если вам нужно.
- Юра, мне нужно только то, что там было.
- А что было? Я все рассказал, что там было.
- Она тоже рассказала. И есть между вами расхождения.
У Горностаевой Ладжун - очередной заезжий интеллигент - не раз брал взаймы. Брал, отдавал, снова брал, пока не исчез, увезя довольно крупную по ее доходам сумму - 250 рублей. (Правда, до того занимал и возвращал больше.) Горностаева утверждала, что деньги ее личные, Ладжун - что казенные: женщина работала кассиром в строительной организации.
Возможно, так и было, а возможно, он врал. Он частенько старался опорочить потерпевших, измышляя компрометирующие их детали. На очных же ставках обычно отрекался от вранья, чтобы поскорей все кончилось.
Горностаева, рано располневшая женщина, какая-то очень домашняя, добрая и уютная, с чистым детским голосом, держалась не гневно, не обличающе, как многие другие, а грустно и сожалеюще. Ладжун угрюмо рассматривал ногти на руках.
- Потерпевшая Горностаева, знаете ли сидящего напротив гражданина?
- Да, немножко знаю.
- Откуда?
- Случайно совсем... Он остановил меня на улице. Очевидно, обознался просто и заговорил со мной... так вот мы познакомились.
- Как он вам представился?
- Михаил Степанович... Фамилию тоже назвал, но я позабыла.
- И позже вы виделись?
- Да, несколько раз. Гуляли и в кино... Ему скучно было, я сразу догадалась, что он в командировке: по разговору и вообще.
- Так. Обвиняемый Ладжун, вы знаете сидящую напротив вас гражданку? Где и когда вы познакомились?
- Как она говорит.
- Подтверждаете показания. Хорошо. Гражданка Горностаева, расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы последний раз дали Ладжуну деньги и откуда их взяли.
