Возясь со всем этим, она сказала вполне обычным тоном:
— Я приготовлю нам «Ричард». Это лучшее средство от жажды.
Она разлила по бокалам какую-то жидкость из бутылки и добавила воду и лед. Смесь тут же приобрела молочный цвет. Мы жадно выпили, Анжела даже стоя. Ее плоский животик при этом приподнимался и опадал, а рыжеватые волосы на ее лобке были прямо у меня перед глазами, и я был полон желания и в то же время все еще неспособен это желание реализовать. Анжела вообще не обращала внимания на мою наготу. Она приготовила нам еще по бокалу этой смеси, потом побежала к проигрывателю, стоявшему под большим телевизором; на его длинную ось насаживалось сразу десять долгоиграющих пластинок.
— Что поставим? Ты любишь Гершвина?
— Очень, — сказал я.
— Значит, ставим концерт Гершвина.
Присев на корточки перед полкой с долгоиграющими пластинками, она вынимала одну пластинку за другой и насаживала их на ось. А я наблюдал за ней. Такой красивой спины я не видел еще ни у одной женщины. Спина была тоже шоколадная от загара, а кожа — мягкая и шелковистая — блестела на свету: ведь в гостиной было светло, солнце светило в окна и двери. Анжела включила проигрыватель. Зазвучат фортепьянный концерт Гершвина. Она подошла ко мне и присела на тахту рядом со мной. Мы оба курили, смотрели друг на друга, молчали и слушали чудесную музыку этого гения, который так рано умер от опухоли мозга. Без всякой связи мне вдруг пришла на память газета, которую я читал в спальном вагоне — все подряд, в том числе киноанонсы, спортивные новости и извещения о смерти, и среди последних мне попалось на глаза огромное объявление: некий генерал в отставке упокоился с миром в почтенном возрасте 92 лет. А Гершвин скончался в 39, подумал я. Его музыка заполняла все пространство, на террасе за дверью благоухал анжелин цветник, мы сидели рядышком совершенно нагие, а я не мог любить, не мог любить женщину, которую любил так, как не любил еще ни одной женщины на свете.
— Ты даже не знаешь, как я счастлива из-за этого, — сказала Анжела.
— Из-за чего?
— Из-за того, что сейчас произошло.
— Ты счастлива — из-за этого?
Она кивнула.
— Ты меня слишком любишь. Я слышала, так бывает. Ты не можешь меня любить, потому что слишком любишь. Сейчас не можешь. Но это пройдет. Если бы я была тебе безразлична, ты бы все мог. И за это я тебя еще больше люблю.
— Анжела, клянусь тебе, я…
— Тсс! — Она приложила палец к губам. — Помолчи. Лучше слушай. Разве эта музыка — не чудо?
— Чудо, — согласился я.
Потом мы долго молча сидели, время от времени Анжела протягивала ко мне руку, я брал ее, и она так крепко сжимала мою руку в своей, что было больно. А музыка все неслась по комнате. Мы выкурили еще по сигарете. Мы выпили еще по «Ричарду». Фортепьянный концерт отзвучал, на диск легла другая пластинка. То были сплошь неувядающие шедевры Гершвина. Первым зазвучал «Туманным днем в центре Лондона», — медленно, сентиментально и приглушенно пульсировало соло трубы. Анжела встала.
— Пойдем, потанцуем, — пригласила она.
Я поднялся и обнял ее; под медленную музыку мы начали кружиться, тоже очень медленно. Наши тела сначала робко прикасались друг к другу, потом все смелее и наконец крепко прижались. Анжела танцевала, обхватив руками мою шею, закрыв глаза и слегка приоткрыв рот. Мы кружились и поворачивались, а за первой песней последовала вторая: «Мужчина, которого я люблю».
— Мужчина, которого я люблю — это ты, — шепнула мне на ухо Анжела.
И тут вдруг случилось чудо. Я почувствовал, что кровь заструилась по телу, что я был готов любить Анжелу, так любить, как мне уже столько дней рисовалось в мечтах. Кровь стучала и билась там и в голове. Я хотел было рывком потянуть Анжелу в спальню, но она тихонько сказала:
— Не торопись, Роберт, пожалуйста, сейчас надо совсем медленно.
Танцуя, мы перешли из гостиной в спальню и буквально не разнимая рук вместе повалились на кровать. И я вновь ощутил себя молодым мужчиной, каким не был уже двадцать, а то и все двадцать пять лет. На этот раз мы не стали тратить время на любовные ласки, на этот раз мы сразу слились воедино.
Когда я проник в нее, из Анжелы, тоненькой и хрупкой, как юная девочка, вдруг вырвался крик, — не знаю, может, она просто задохнулась. Ибо тут кровь, шумевшая в моей голове, вдруг начала греметь, и перед глазами завертелись красные вихри и смерчи, и наши тела двигались вместе, они стали единым телом, единым стремлением к любви и ее свершениям.
Как бы само собой мы одновременно достигли оргазма. Мы не говорили. Мы любили друг друга глазами, руками, каждой порой, каждой жилочкой наших тел, слившихся воедино. Я не отпустил Анжелу. Сладкое безумие продолжалось, на этот раз длилось дольше, чем всегда. Ногти Анжелы несколько раз вонзались в мою спину, она даже укусила мою руку, потом мы вновь одновременно почувствовали конец. Я уже не молод. Такого со мной никогда еще не случалось. Я остался с ней, и на этот раз наш экстаз длился долго, очень долго, а из гостиной доносилась мелодия «Рапсодии в голубизне». Когда мы наконец в третий раз одновременно ощутили оргазм, Анжела тихонько вскрикнула. Какое-то время я еще не разжимал объятий, потом осторожно отодвинулся, и мы лежали рядом и смотрели в потолок, а музыка Гершвина все еще звучала. Анжела зажгла сигарету, передала ее мне, а себе зажгла другую, и мы лежали и курили. Она ощупью нашла мою руку, я взял ее руку в свою, и мы молча лежали и слушали музыку Джорджа Гершвина.
Позже, не знаю в котором часу, в дверь позвонили. Анжела накинула халатик и выбежала из спальни. Я слышал, как она с кем-то поговорила. Потом вернулась, держа букет роз «соня». Была суббота, а я поручил цветочному магазину «Флореаль» каждую субботу в одно и то же время посылать Анжеле тридцать роз: ведь мы познакомились с ней именно в субботу.
В начале этого повествования я написал, что оно должно стать своего рода страхованием жизни для Анжелы и что поэтому я обязательно должен его закончить с Божьей помощью. Это не вопрос умения. Ради Анжелы я могу все. Это всего лишь вопрос времени. Я описываю здесь правдиво и точно все, что мне довелось пережить, все и обо всем. Не стану описывать лишь одно: что Анжела явилась для меня величайшим переживанием и в эротическом смысле, какого у меня никогда не было. Это наша тайна, и пусть ею и остается. Мне показалось бы предательством по отношению к Анжеле, если бы я предал гласности наши самые интимные отношения, если бы описал, что именно мы делали в такой-то день, в такую-то ночь и потом еще много-много раз. Скажу лишь одно: она умела любить, как никакая другая женщина любить не может. Я и понятия не имел, что женщина вообще может так любить. Она была просто чудо. Мое чудо. Чудо и счастье и любовь и смысл моей жизни.
Проигрыватель все еще крутился, и уже в третий раз звучала последняя пластинка, когда я встал с анжелиной кровати.
— Ты куда?
— Я сейчас вернусь.
Я пошел в ванную и вынул из кармана моей куртки бриллиантовые серьги, которые я купил для Анжелы и которые она мне вернула. С серьгами в руках я подошел к кровати, на которой она лежала, радостно улыбаясь. Она увидела, что я принес. Я вопросительно взглянул на нее. Она кивнула. Тогда я протянул ей серьги, и она просунула их в уши. Мы вместе двинулись в ванную. Но и в ванне она не сняла сережки. У нее был такой вид, словно на ней вечернее платье из белой пены. Анжела накинула махровый халатик, я — пижаму, потом она достала бутылку шампанского со льда, мы вышли на террасу, уселись в кресло-качалку и стали смотреть вниз на море и город, медленно прихлебывая шампанское и пуская сигаретный дым. Наступил вечер. Краски земли и неба менялись с каждой минутой, и опять появились глухо рокочущие лайнеры, взлетавшие или садившиеся в Ницце, и на серовато-водянистом небе внезапно вспыхнули первые звезды.
— Ты для меня все, — сказал я.
— И ты для меня все, — эхом откликнулась она и поцеловала мою ладонь. Бриллианты в ее ушах засверкали.
Так мы сидели долго-долго, не говоря ни слова, только глядели друг на друга и целовались без конца. Очень нежно целовались в этот вечерний час.
— А теперь я есть хочу, — внезапно сказала Анжела, когда вечерние тени начали сгущаться. — Пошли со мной в кухню, любимый. — Мы побежали в кухню, как дети, и я опять — спустя столько времени — сел на низенькую скамеечку и смотрел, как Анжела хозяйничает у плиты. Она зажарила бифштексы, заготовленные заранее, и сделала салат. Я не мог оторвать от нее восхищенных глаз.
Все, о чем я мечтал, на что надеялся — все это теперь у меня было.
— Скоро начнут передавать «Новости», — сказала Анжела и включила «Сони» в кухне и большой телевизор в гостиной. Потом она вернулась в кухню и подошла к столу у окна, чтобы приготовить салат. При этом слегка прикоснулась ко мне. В следующую секунду она схватила меня и потащила в спальню, а там сбросила свой халатик, стащила с меня пижаму и прошептала как безумная: «Иди ко мне… Сейчас…»
