Очевидно, Лео и его метеостанция слишком важны для К., вот почему военных оповестили так быстро. Но зачем им оружие…
Оружие?
Теперь Алекс явственно видит карабины за плечами военных, странно, что он не заметил их раньше! Карабины — вот главная деталь, а вовсе не куртки, не альпенштоки! Но каким образом они могут помочь в спасательной операции?
Что-то здесь не так.
…Никто из солдат больше не обернулся. Не остановился, чтобы подождать Алекса. Еще несколько минут их спины маячили впереди, а потом исчезли. Так же неожиданно, как и появились, скорее всего — просто скрылись за поворотом. Он не успел ни обрадоваться, ни огорчиться этому, потому что за тем же поворотом увидел сложенное из камней невысокое строение. Тропинка обрывалась у самой двери, свернуть некуда, и захочешь — не обойдешь эти камни.
Военные наверняка уже внутри.
Алекс на секунду прикрыл глаза, вспоминая, как один из них махнул ему рукой. В этом взмахе не было ничего угрожающего, скорее, наоборот. Ему не нужно опасаться тех, кто пришел на помощь пленникам «Левиафана». Ему нужно войти.
Распахнув дверь, Алекс приоткрыл рот, чтобы произнести приветствие, но слова застряли у него в горле. Некому говорить «Здравствуйте!», некому говорить «Эге-гей, ребята!», сторожка пуста. Достаточно было обвести ее взглядом, чтобы понять это. Она пуста много лет, и предметов здесь немного, а на тех, что есть, лежит печать ветхости. Стол, колченогий стул, грубо сколоченная полка, подобие топчана: на него даже присесть страшно (на стул, впрочем, тоже). Маленькая печка-буржуйка со сломанной трубой. Она стоит в самом дальнем углу, рядом с окном. Окно тянется от одной стены к другой; обзор, который открывается из него, должен быть отличным. Если бы не туман, Алекс наверняка увидел бы величественную панораму гор.
А сейчас он видит только белую и плотную вату, просачивающуюся извне.
Неожиданно ему захотелось закурить. Желание было таким острым, что во рту немедленно начала скапливаться слюна. Алексу даже пришлось потрясти головой, крепко сжать зубы и разжать их — но желание не проходило. Странное дело, он ведь никогда не курил, не то что Кьяра! Мама была против всяческого курения и внушила эту же нехитрую мысль сыну: «Ты ведь знаешь, дорогой, что случилось с мужем тети Паолы? Он дымил, как паровоз, а в результате его парализовало, и умер он в страшных муках!» И было неважно, что несчастный муж тети Паолы умер совсем не из-за курения, но это тот самый случай, когда каждое лыко — в строку. По мнению мамы, курение — вот главная причина большинства смертельных заболеваний, неурядиц в семье, депрессий и мужской несостоятельности, «тебе, как будущему мужу и отцу, необходимо всегда об этом помнить, дорогой! Ты только взгляни на легкие курильщика, никаких фильмов ужасов не надо!». Мамина логика потрясает, ведь под боком у нее курящая дочь, а она всю силу своего темперамента обрушивает на некурящего сына. А Кьяре и словечка против не скажет, молчит, как рыба. Все потому, что она побаивается Кьяры, Кьяра для нее — существо высшего порядка, способное испепелить, если что-то будет ей не по нраву. А Алекс — послушный сын, он и слова поперек не скажет и будет выполнять все мамины прихоти, даже находясь за сотню километров от нее. Конечно, до крайностей в вопросе курения дело не доходит, не все смертельные болезни — следствие неумеренного потребления табака, так склонен думать Алекс. Однажды, в ранней юности, он даже сделал пару затяжек, но ничего особо волнующего не испытал. Скорее наоборот: в горле запершило, подкатила тошнота, и потом он еще долго не мог избавиться от неприятного запаха. Табачный дым, казалось, пропитал все поры его тела, и чтобы избавиться от него, пришлось целых полчаса стоять под душем. На этом отношения с сигаретами для него закончились, и он старается держаться подальше от курильщиков, к Кьяре это не относится.
Кьяра — это Кьяра, совершенно особенный человек. Высшее существо.
Но, в отличие от мамы, Алекс не боится, что старшая сестра испепелит его при случае. Он боится совсем другого: что сестра о нем, при случае, забудет.
Как же хочется курить!
К счастью, он вспомнил, что в кармане лежит подобранная пачка сигарет. «Не стоит этого делать, — сказал кто-то рассудительный внутри него. — К дурному привыкнуть — дело нехитрое. Отвыкать будет сложнее».
Кто же это там разговорился?
Прошлый Алекс, риелтор-неудачник и жалкий продавец рубашек. Мелкий воришка, стянувший чужие запонки (тоже, событие, а-ха-ха!). Радиолюбитель-надомник, фанат непотопляемого пса-полицейского, никогда не существовавшего в действительности. В действительности собак убивают, даже самых умных; полосуют ножом по горлу. С людьми тоже расправляются подобным образом. Прошли те времена, когда он видел смерть, обряженную в благопристойные, хотя и слегка обносившиеся одежды: старомодные фасоны, запах нафталина, выточенная молью ткань. Смерть заглядывает в К. так редко, что ей всякий раз удивляются, и сама она удивляется тоже. И даже изумляется — как незадачливый пассажир, севший не в тот автобус. И удаляющийся от нужного пункта назначения, вместо того чтобы к нему приблизиться. Он может сколько угодно жать на кнопку «стоп» и кричать водителю, чтобы тот остановился, но водитель остановится ровно там, где положено по расписанию.
Остановки «К., сраный городишко» в этом расписании не существует. Он лежит в стороне — и от смерти, и от всего остального. Прошлый Алекс чувствовал себя в этом городишке прекрасно, он собирался жениться на девушке, которую не любит, но к которой относится с симпатией, и прожить с ней жизнь. Так бы все и вышло, и он со временем привык бы к Ольге и к новоявленному родственнику Джан-Франко, вот только Джан-Франко мертв. Его смерть не чета смерти, которая настигает в К. только стариков и дается как награда за выслугу лет. Его смерть носит татуировки, предпочитает обходиться без одежды и не прочь повисеть вниз головой, как заправский акробат.
Такие вещи завораживают, вот бы поговорить о них с Кьярой! А заодно явить ей нового Алекса, который не испугался холода и темноты, сумел найти выход из мрачного левиафановского лабиринта и теперь… хочет покурить!
Куда он положил сигареты?
Они должны быть в кармане полушубка, так и есть! Алекс вытащил пачку «BENSON&HEDGES», ловко (как будто всю жизнь только этим и занимался) выбил из нее сигарету и щелкнул зажигалкой. Первая затяжка была восхитительной, вторая — не менее прекрасной. Алекс чувствовал, как сладковатый дым заполняет легкие, голова слегка кружилась, еще секунда — и наступит полная эйфория. А это именно то, что сейчас ему нужно, — немного положительных эмоций, чтобы взглянуть на все с ним происходящее без ужаса и сосущей тоски. Когда мозг не затуманен страхом, проще оценить обстановку и подумать о всех последующих шагах.
Военные не могли раствориться в воздухе, они просто ушли дальше, а Алекс не увидел продолжения тропы. Сторожка и туман сбили его с толку. А военных так просто с толку не собьешь. Хотя… Мало кто устоит перед искушением заглянуть в дом, который оказался на пути. В месте, где дома не встречаются в принципе.
Размышляя об этом, Алекс курил прямо в окно, следя за тем, как табачный дым смешивается с туманом, исчезает в нем. А потом дым остался в одиночестве: туман исчез. Это началось несколько минут назад, сначала в плотном сыром облаке появился просвет. Через мгновение просвет увеличился вдвое, еще через мгновение очистилась уже добрая половина пейзажа в окне — все происходило как при ускоренной съемке, когда цветы распускаются за считаные доли секунды и за те же доли секунды отрастают хвосты у ящериц.
Туман тоже похож на ящерицу. Или на гигантскую саламандру, спасающуюся бегством от опасности. Достаточно выглянуть из окна, чтобы понять: он не рассеялся окончательно, всего лишь спустился на десяток метров вниз и забился в расщелины. Сверху он напоминает хлопья, залитые молоком, пожалуй, сейчас Алекс не отказался бы от тарелки хлопьев!
Но за неимением хлопьев и сигареты подойдут.
Как он вытащил вторую сигарету, Алекс даже не заметил. Зачем ему понадобилась вторая? Никотиновый голод не удален, пижонские «BENSON&HEDGES» — слишком слабы для него, разве что оторвать фильтр?
Так он и поступил.
Крошечные волокна табачного листа защекотали губы, и снова это было приятное ощущение. Что-то оно напомнило Алексу. Ах, да, такие ощущения возникают, когда прядь женских волос упадет на лицо. Не какая-нибудь абстрактная прядь абстрактной женщины, случайно мазнувшей по лицу волосами в утренней давке ski-bus’а[22]… Тем более что Алекс не лыжник и не сноубордист, ему нечего делать в автобусе, идущем к подъемнику. Это не абстрактная прядь и не абстрактная женщина… Ольга? Ольга забирает волосы в хвост, так предписывают санитарные нормы. Волосы не должны лезть в глаза, когда разносишь поленту и собираешь со столов пустые бокалы. Простой хвост по будням, а в выходные и праздники Ольга украшает его разноцветными заколками, у нее сотня заколок. Или даже две — с бабочками, цветами, видами приморских городов и героями мультфильмов. У остальных девушек Алекса… вот черт, у них у всех были короткие стрижки! Стрижка — не личностное предпочтение Алекса, просто так складывалось: девушки, с которыми Алекс «крутит любовь» (мамино выражение, оно идет в комплекте с поджатыми губами), приезжают сюда отдохнуть и покататься с гор. Они энергичные, немного жесткие — в словах и поступках, у них жесткие пальцы, жесткие запястья, хранящие память о застарелых переломах. И любовь получается такой же жесткой и короткой, она длится ровно столько, сколько длится их отпуск. Тратить время на возню с волосами девушки Алекса не считают нужным, лучше лишний раз спуститься по склону. Хорошо, что волосы растут медленно. Очень медленно. Если бы все связи Алекса можно было измерить длиной волос, то они получились бы смехотворными карликами: два миллиметра, три, полсантиметра. Никто не задерживался рядом с Алексом дольше трех миллиметров. Никто, кроме Ольги.
