Я очнулся на рассвете и долго не понимал, где я и что со мной: я лежал, свесясь наполовину с дивана, голова была тяжелой, руки и ноги казались чужими, приставленными ко мне от другого человека. Я увидел подушку на полу, но не мог вспомнить, почему она там и что произошло ночью. Я не стал ее поднимать и пошел в ванную, мне хотелось взглянуть на себя в зеркало. Я включил свет и подошел вплотную к стеклу: на меня смотрело чужое лицо в обрамлении седых волос...
И тогда я все вспомнил.
Через три часа я сидел в самолете, который летел в Москву. По чистой случайности рядом со мной оказалась сотрудница с соседней кафедры. Она поздоровалась со мной, потом с улыбкой спросила:
— Вы что, Анатолий Александрович, обесцветили волосы перекисью?
— Да,— ответил я без улыбки,— седые мужчины сейчас в моде. Самолет набрал высоту и лег на курс...
Июнь в том году выдался необыкновенно теплым. Солнце с самого утра нагревало асфальт, и к вечеру он делался мягким, будто его недавно залили и он не успел затвердеть. В иных местах тротуар был похож на голландский ноздреватый сыр. Словом, лето вступило в свои права, и большинство работающих граждан жило надеждами на скорый отпуск, который позволит расслабиться, набраться свежих сил, забыть усталость и вновь приступить к работе загорелыми и бодрыми, переполненными положительными впечатлениями.
Третьего июня, в воскресенье, директор универсального продовольственного магазина Семен Михайлович Неживлев отмечал свое тридцатилетие. Квартира, в которой проживал Неживлев, состояла из пяти комнат, объединенных в свое время из двух сопредельных квартир, что стало возможным благодаря авторитету и заслугам родителей его жены, занимавших в разные годы высокие должности и в настоящее время также работавших на ответственных постах за границей. Все комнаты были обставлены дорогой антикварной мебелью и застелены коврами, когда-то висевшими на стенах. Но мода вешать ковры на стены неожиданно исчезла, и на смену им, в обеспеченных семьях, пришли картины старых мастеров, в застекленных горках красного дерева появился редкий фарфор, подписное серебро с удивительной перегородчатой эмалью, фигурки из пожелтевшей слоновой кости и многое другое, что некогда составляло фамильную гордость именитых дворянских особняков. Семья Неживлевых (сам же Семен Михайлович получил эту фамилию после женитьбы на Ирине Неживлевой) легко восприняла моду на старину и как-то незаметно, без всяких трудов и в самое короткое время, сумела приобрести подлинники блестящих художников восемнадцатого и девятнадцатого веков, не без участия, а вернее, при самом непосредственном содействии Семена Михайловича, имевшего крепкие связи в антикварном мире. Обладал Семен Михайлович совершенно удивительным чутьем на художественные ценности прошлого, поэтому легко, за бесценок, приобретал залежавшиеся в отдельных семьях живопись и предметы прикладного искусства. Он умел это дорого сбыть, выручая при посредстве надежных людей в специализированном комиссионном магазине фантастические суммы, которые и придали ему в свое время авторитет и солидность в глазах генерала Неживлева и его супруги. Они не вдавались в подробности и причины необыкновенной обеспеченности их будущего зятя. Женитьба на дочери генерала, имевшего огромные связи, возвысила Семена Михайловича в глазах окружающего его общества и сделала неуязвимым перед следственными органами, которые одно время внимательно присматривались к этому человеку, носившему тогда фамилию Яроцкий и проживавшему в Ленинграде. Было в его жизни несколько неприятных дней, когда пришлось давать показания следователю по особо важным делам областного управления внутренних дел. Но как-то сумел он выкрутиться из опасной ситуации, на время затаился, а после переезда в столицу и женитьбы необходимость в излишних негативных эмоциях при виде официальных лиц в милицейской форме отпала вовсе. На смену гришли спокойствие и достоинство, о каком прежде не гриходилось и мечтать. Помимо антикварных операций со старинными иконами, подписным серебром фирмы Хлебникова, Постникова, Фаберже, да и не только ими, потому что не брезговал Семен Михайлович и поставщиком двора его императорского величества Петром Сазиковым, клеймившим свои изделия короной российской империи, имел он твердый доход в магазине. Это — помимо официального заработка в виде отчислений от определенного круга потребителей за дефицитную сухую колбасу, балык, черную и красную икру, которые поступали к нему гораздо в больших количествах, нежели в другие универсальные магазины подобного типа (опять же не задаром), но все равно, в конечном итоге, с огромной выгодой. Карманные деньги у Семена Михайловича водились в таком количестве, какое невозможно и представить рядовому труженику, а именно — тысячи рублей, не говоря уже об основном капитале, расходовавшемся на приобретение особо ценных антикварных предметов, а также бриллиантов, к которым более всего тяготела его супруга Ирина Александровна. Как-то само собой вышло, что приобрела она их в короткий срок такое количество, что показать на люди уж никак было невозможно. Поэтому хранились бриллианты в старинной фарфоровой шкатулке, украшенной монограммой и гербом князей Успенских. Шкатулка досталась Семену Михайловичу по случаю за пятьдесят рублей от полупомешанной старухи, купившей ее, в свою очередь, в двадцатые годы на распродаже национализированного дворянского имущества.
Вечером, при ослепительном свете хрустальной люстры, бриллианты играли своими гранями так, что чуть не сводили с ума завороженно на них глядевшую Ирину Александровну. Семен Михайлович снисходительно относился к этой, а также и другим слабостям своей красивой выхоленной супруги, и не предъявлял никаких претензий, как это случается в других семьях, где муж требует от жены любви и верности. Уверен был Неживлев, что если и заводит Ирина Александровна кого-нибудь на стороне, то ненадолго, и уж тем более, не променяет его, Неживлева, ни на кого другого. Неживлев и сам легко вступал в непродолжительные, ни к чему не обязывающие связи: он чувствовал женщин, на которых не требовалось ни много времени, ни особого подхода, кроме недорогого подарка в виде золотого колечка стоимостью в две-три сотни рублей.
К своему юбилею Неживлев готовился с особей тщательностью, что же касается сервировки стола и меню, то этим профессионально занимался заведующий производством крупного столичного ресторана Чуриков, известный деловому миру с пятидесятых годов и переживший, благодаря звериному чутью и связям, сотни peвизий и внезапных проверок, будучи осведомленным о них хотя бы за несколько часов. Все уважительно называли его Хозяином, потому что кроме бешеных денег, как это было известно узкому кругу близких к нему лиц, Хозяин был тесно связан с уголовным миром, и более того — имел на него влияние. Естественно, Чурикова пригласили на торжество не в роли обслуживающего персонала, для этого были выделены два молодых расторопных официанта, а в качестве уважаемого дорогого гостя. Знал Чуpиков обо всех ужасающе много, но никогда не пользовался этим в ущерб доверию, за что считался незаменимым при многих жизненных обстоятельствах.
Компания, приглашенная на день рождения Неживлева, была примечательна одним свойством: всех объединяла общая идея. Уж какая идея — это иной вопрос, который требует пояснения, потому что в социалистическом обществе само понятие идеи стало естественно восприниматься в единственном смысле — идейном, если можно так выразиться. Пусть только про кого-нибудь скажут, что он «человек с идеей», как большинство тут же посчитает, что этот человек непременно вынашивает серьезную и важную мысль, обязательно направленную на всенародное благо. В то же время, «человек с идеей» может оказаться совершенно другого рода и реализовывать ее в сомнительном, с точки зрения закона и морали, направлении. Итак, если согласиться, что круг лиц, объединенных одной идеей,— не всегда те, кто неустанно печется о человечестве, легче будет приступить к характеристике гостей. Вне всякого сомнения, главной фигурой был здесь Александр Григорьевич Краснов. На тот период времени Краснову исполнилось сорок лет. Внешность он имел,вроде бы и солидную, и в то же время проскальзывало в ней что-то мальчишеское. Он знал об этом, и пользовался этим контрастом в каждом конкретном случае особым образом, достигая при этом максимальной выгоды. Там, где дело требовало солидного академического подхода и представительства, Краснов был внушителен и непреклонен в своем решении. В иной момент он преподносил себя в ином плане — в виде инфантильного, не достигшего зрелости мужчины, он и это исполнял с блеском и совершенством, которые могли бы принести ему заслуженную славу в любом театре страны, когда бы мог он подобным образом перевоплощаться на сцене. К слову сказать, талантливые актеры в жизни исполняют свои обязанности на сцене более чем посредственно, видимо не ощущая немедленной материальной пользы от необходимого перевоплощения. Особенно, хорошо удавалось проявить себя Краснову с женщинами тридцати и чуть более лет, не утратившим надежду на тихое семейное счастье, хотя и в чисто деловых отношениях, там, где требовалось сначала прикинуться «человеком несведущим в каком-либо вопросе, а потом выпустить когти и намертво прижать партнера, Краснов проделывал подобный номер на соответствующем уровне. Интересно отметить, что будучи от природы трусливым и постоянно боясь физической расправы, он умел даже опытному человеку внушить о себе мнение, как о сильной беспощадной личности, могущей постоять засебя и, тем более, отомстить. Последнее качество было присуще ему и в самом деле, так что не приходилось прибегать к игре для полной убежденности.
