— Алекс, ситуация все время меняется, — отрезал генерал. — Я не хочу тебя потерять. Ты мой неприкосновенный запас. Будь им всегда.
На такие высокие слова я послал Орешко туда, куда удалился коллектив. В баню. Что за отношение к товарищу? Если я не буду знать общей обстановки, то шансы похоронить меня с почестями повышаются. В геометрической прогрессии. Я должен знать то, что считаю нужным знать. И кое-что добавил на французском наречии, мол, куафре апорте дусманс иси писи леже-бомбе лепепе фак' ю!
Генерал понял, что может потерять агента, и убрал весь свой нетрезвый гонор, сказав, что готов отвечать на любые вопросы.
Вопросов была куча навозная: что делать? Кто виноват? Почему небо синее? Процветает ли «Рост-банк»? И какие проблемы привели чиновника СБ в сельскую местность?
Чиновник взялся за голову — ни хрена себе вопросы! А попроще нельзя? Нельзя, был категорический ответ. Генерал вздохнул — надо отвечать. И сообщил сногсшибательную новость, от которой померкли небеса и все остальные извечные вопросы: глава «Рост-банка» сбежал. В США. Как только почувствовал чекистский капкан.
— Как сбежал? — заволновался я. — Навсегда?
— Ты что, Саша? Бросить такой лакомый кус? Нашу Русь?
— Значит, закрылся на переучет?
— Ага. Лег на дно, как подводная лодка. Всплывет, стервец, при любом удобном случае.
— А в какой он сейчас гавани?
— В Нью-Йорке, городе контрастов, — ответил генерал и насторожился: Не собираешься ли ты туда, голубчик? Предупреждаю сразу: у Конторы на такие экскурсии…
На это я отвечал с укоризной, мол, в любой Запендюханск — пожалуйста, а как чужой мир посмотреть в познавательных целях, то возникают проблемы. С билетами. И командировочными. Генерал обиделся: он работает в бюджетной организации, в «Интуристе» трудятся другие. Я успокоил товарища патриотическим изречением о том, что у меня нет никакой причины покидать пределы любимой родины. Как большой, так и малой. Это пусть банкиры и хакеры бегают по свету в тщетной попытке обмануть судьбу.
— Тьфу ты, Алекс. Дался тебе этот хакер, ё'! — И пока Орешко матерился, как советский турист, кинутый в песках Гоби без воды и кувейтских динаров, я принялся размышлять о превратностях нашей жизни. Иногда она нарисует такой крендель, такую замысловатую завитушечку, такие пошлые безобразия, что ничего не остается делать, как или поверить в роковое стечение обстоятельств, или чертыхнуться на банальность событий. К чему это я? К тому, что мир тесен, как вагон подземки в час пик. Всякие встречи случаются. Тем более в больших городах. Почему бы нашему банковскому пройдохе не столкнуться с нашим же бизнесменом в сарафане «а ля рюсс» на каком-нибудь светском рауте, посвященном независимости Гватемалы или России? В результате встречи родственных душ мир капитала будет иметь сделку века. Алмазная птичка Феникс приобретет нового хозяина и вернется под сень кудрявых березок, а компьютерный трест имени Анны Курье поправит свое материальное благополучие и продолжит ухищренные поиски в областях виртуальной реальности. Все будут довольны. Кроме меня. Возникнет очередная проблема, которую необходимо решать. Феникс есть достояние всего трудового народа, и я, как представитель этого народа… Недовольный голос генерала вырывает меня из частнособственнического мирка фантазий:
— Ты меня понял? Или нет?
— Понял, — ответил я. — А про что? Не понял.
Друг Орешко заскрежетал зубами и предупредил ещё раз, чтобы я сдерживал свои чувства и был крайне осторожен в действиях. Впредь никаких ошибок. Только фарт в лице экс-генерала-зека Бревнова выручил меня от плазменной гильотины. Тут я прервал товарища и поинтересовался здоровьем своего крестника. Надеюсь, мой выстрел был достаточно меток, чтобы не завалить его насовсем? Да, пуля-дура погуляла по организму удачно — сейчас господин Бревнов восстанавливает силы в одном из госпиталей. Не в одной ли палате с Резо, пошутил я. В одной, отшутился Орешко, но в разных городах. Я искренне порадовался за дружелюбного ко мне бывшего фараона. Теперь мы с ним полностью квиты и, даст Бог, более не сшибемся. Во всяком случае, мне бы этого не хотелось.
— Теперь о главном. — Генерал шумно втянул в себя стопочку водочки и смачно куснул огурец; Тузик с болью в глазах смотрел на поедание маринованного лакомства. — На-на! — Милостивый гость подбросил надкушенный овощ вверх. Собачья пасть клацнула, как затвор винтовки М16 американского производства. Мы с Орешко, переглянувшись, хмыкнули; мой товарищ назидательно поднял палец. — Вот именно! Клац-клац! Был огурец — нет огурца! Был молодец — и нет…
— Тонкий намек, — прервал я друга, — но я его понял. И Тузик тоже.
Зверь шумно вздохнул и снова принялся гипнотизировать плавающий съедобный сило[175] в банке, а люди продолжили бухтеть. О чем был главный разговор? Да ни о чем. (Шутка.)
По словам генерала Орешко, новое дело было плевым. Для меня. После всех моих криминально-подозрительных деяний, сопровождающихся горой трупов, кровавым мордобоем на суше, море, в воздухе и в недрах, падающими летательными средствами, ракетной пальбой по всему, что движется, матовыми потоками и проч., это дельце вроде как отдых. Отпуск на три дня. Так, одно баловство. Для праздного франта.
Чем можно было ответить на столь неприкрытую лесть? Только настоящим, крепким словцом:
— Орешко, иди ты в!.. — Я послал красноречивого товарища туда, откуда он имел честь выйти лет этак сорок пять назад.
Мой друг не обиделся — в моих словах была правда жизни. А как можно обижаться на правду? Тем более я не любил иезуитского подхода к конкретному делу. Издалека начинают только импотенты и политики. Проще надо быть, господа, проще и доходчивее. Как лозунг дня: «Если он такой умный, почему он такой мертвый». Однако генерал, руководствуясь своими деликатными соображениями, все-таки не торопился… Поначалу он напомнил мне историю, связанную с гибелью Степы Рыдвана, когда на конспиративный терем-теремок набежала с хлопушками неизвестная банда. Пока я покорял матушку Сибирь, Никитин отработал версию причастности ГРУ к ссученному наскоку. Версия подтвердилась: грушники вели золотого тельца в лице Сынка бывшего Политдеятеля. (Как это давно было, Господи!) И, разумеется, пытались защитить свой интерес всеми доступными средствами, включая огневые. На поражение.
Извечная борьба двух тайных служб: безопасности и военной разведки. Кто лучше? И если раньше схватка находилась под бдительным партийным контролем, то ныне, в эпоху базарных отношений, Конторы перешли на самоокупаемость. После шести часов вечера, когда заканчивалась нормированная служба во благо отечеству. У всех, повторюсь, семьи, дети, тещи, долги, дурные пристрастия к зеленому, скажем, змию или там автомобилю, или к норовистым кобылкам, гарцующим по обновленным арбатским тротуарам. А за бензин и смутные удовольствия надо платить. Желательно в зеленой, как и вышеупомянутый змий, валюте. Где можно нарвать «зелень»? В карманах новых рябушинскихъ, морозовыхъ, мамонтовыхъ и прочих. Их, сборщиков лоя,[176] страх потерять собственную шкуру и капиталец, нажитый беспримерным, потным подвигом на бумажных биржах, заставляет обращаться в соответствующие организации, способные в нерабочее время заняться проблемами нового, но трусливого класса пеньковых нуворишей. Хотя в той нашей, давней истории несколько иной, более сложный расклад сил, однако принцип все тот же: хозяин платит — служивый служит, не жалея живота своего.
Так вот, лихие грушники, обнаружив спецаппаратуру в барских апартаментах, пошли на штурм опасного источника, видимо, догадываясь, кому он принадлежит. Зеленый листопад производства USA помутил их разум производства СССР. Что, впрочем, не помешало им натянуть на уши вязаные маски.
— И какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? — снова не выдержал я долгих исторических экскурсов. — Вымолотить из жизни горшатников?[177] Без проблем.
— Да погоди ты, — плюнул в сердцах генерал. И на Тузика тоже, между прочим. — Куда ты все лезешь…
— А ты харкаешь на беззащитную скотину, — резонно заметил я. — Дай ему овощ. За моральный урон его хозяину, то есть мне.
— Излагаешь ладно, — восхитился Орешко, пальцами ощупывая упругие овощные тельца. — Вроде не я, а ты пил.
— Надышался. Ядовитыми парами.
— А ты не дыши, — с философским глубокомыслием посоветовал Орешко, выдирая из банки огурец. Так, должно быть, акушер-коновал рвет младенца из материнской утробы. — Ап! Шарик!
Пес, руководствуясь человеческим принципом — назови меня хоть чертом, а положенное дай, — заглотил маринованную мину. И снова залег в засаде, как у пограничной полосы. Чтоб мы все так служили. За соленый огурец, банку тушенки, бутылку горькой и ласковый взгляд хозяина.
