- А он там?
- Да. Он очень аккуратный... И если бы не был там, не звучала бы музыка. Там тихо музыка звучала. "Сванс". Такую не крутят по радио... Я не знаю, как к нему проникнуть, - опустила она голову и тут же резко подняла, - А ты можешь вскрыть замок?!
- Могу.
- Пошли.
- Да ты что! А если он ещё жив! Он заявит в милицию!
- Вот как ты! Человек умирает, а ты милиции трусишь?! Да все эти службы вообще вне его! Они для него не существуют. Это же мне надо проникнуть! Мне! А ты... "все сделаю!.." и тут же струсил!
- Аля-я! Алечка! Да я...
Они шагали по ночной Москве широкими шагами. Преодолев Поварскую, свернули на улицу Неждановой.
Только смотри, предупреждала на ходу Алина, будь поосторожней. Он человек особенный. Сначала постучи, тихо, будто сосед. И... ничего не говори, когда откроет, я сразу подойду сама, а ты - в сторону, а то... он же качок.
- Да видел я этих качков.
- Да... не забудь, он все же не простой, ты... это... пары свои поугась. Он же книги всякие по мистике читает, и вообще он бритоголовый!
- Да видел я этих кришнаитов! Экстрасенсов!..
Две бутылки водки, окромя вина, выпил Карагоз, а словно не в одном глазу. Он был уверен в себе и четок в движениях. Он на все был готов ради этой расстрельной женщины.
ГЛАВА 25.
Карагоз с Алиной на лифте поднялись на предпоследний этаж кооперативного дома союза художников.
- Что делать дальше, говори, - спросил её Карагоз, когда они на цыпочках поднялись к окну между этажами.
Она знаками показала ему: "тише" и, в ожидании, когда шум от лифта, забудется в сознании Алеши... если он ещё жив... и все-таки он жив, затаив дыхание, чувствовала она, и достав косметичку начала приводить себя в порядок.
Настал момент, и они поднялись на последний этаж, ступили в туннель длинного коридора, по стенам которого располагались двери живописных студий, подкрались к его черной деревянной двери. Карагоз тихо постучал. Ответа не последовало. За дверью было слышно, как высокогорно распевают свои мантры тибетские монахи. Приглушенные удары в бубны и барабаны... Значит, включен магнитофон. Значит - он там. Алина вдруг, словно воочию, увидела, как он, лежа на черном диване, тихо сдавшись смерти, отходит в мир иной под буддистские заклинания. О нет! Что за покорность судьбе! А как же аристократы духа?! Великое противостояние духа! А рыцари медленно спускающиеся с холмов на восходе солнца?! И солнце так палит за их спинами, что видны лишь черные силуэты на конях, продвигающиеся параллельно к единой цели... И никто не касается друг друга!.. Нет! Так просто сдаться смерти все одно, что погрязнуть в безразличном хаосе! Давай! - махнула Алина рукой и Карагоз, прощупав подушечками пальцев замок, вынул из кармана отмычку.
Не успел вскрыть дверь, как дверь распахнулась и Карагоз, онемев от увиденного им человека, рухнул на колени. Все помешалось в его уме.
На фоне каких-то фантастических конструкций, странно мерцающих в полутьме и голубых лучах направленного света, на фоне пения тяжелых голосов, перед ним стоял начисто лишенный волос, даже безбровый человек-нечеловек в длинном серебристом халате с черной повязкой на носу.
- А-а! Клянусь мамой! Мамой клянусь! - завопил Карагоз, рухнул на колени и гулко стукнулся лбом о пол.
- Что Вам надо?! - Горловым басом выдавил из себя чуть было сам не онемевший от удивления Алексей, и на шаг отступил назад.
- Твоя жизнь в опасности, гуру! - обезумевший Карагоз вновь ударил лбом об пол и прополз несколько сантиметров вперед, Алексей опять отступил.
- Клянусь мамой, мамой клянусь! Гуру, гуру! Твоя жизнь в опасности.
Алина, внутренне готовая ко всему, такого и представить себе не могла, "ой, ай, что ж это с ним?!" - единственное, что приходило ей на ум в процессе взятия мистического бастиона. А Карагоз все бился об пол и бился, Алексей отступал, Карагоз снова продвигался вперед. И когда уж не было видно ей подошв его ботинок, Алина подтянулась, сосредоточилась и вошла в оставшуюся распахнутой дверь. Прогуливающейся походкой, словно не видя никого, обошла Карагоза клянущегося мамой, Алексея, пытающегося показать бицепсы сквозь рукава халата, и утверждающего, что его жизнь в его руках, обогнула по серебряной дорожке скелет оркестра, состоявший из подставок под барабаны и прочего, уселась на диван. И тут, словно туман сошел с её глаз, и чувство реальности вернулось к ней. Алина в голос захохотала.
И хохот её с подвываниями был похож на кошмарный сон о Лысой горе.
Алексей окончательно растерялся.
Под глухие удары Карагоза головой об пол, он обернулся, оттого что не понял - показалось ли ему, что мимо прошла женщина, тень ли... или вправду прошла?.. Он обернулся и словно оглох, от её хохота - он увидел как в немом кино - настоящую древнюю жрицу тайны тайн. В полутьме пышные волосы Алины, светящиеся пропускаемым голубым светом, обрамляли её затененное, с тайным блеском глаз, лицо, а над её головой клубился туманно-серый дымок... Против света лампы она казалась совершенно инфернальным видением. Алексей дрогнул и вновь услышал её хохот!.. Так должна была хохотать птица сирин.
Сознание Алексея и без того переполненное текстами литературы по мистике, на мгновение окончательно помутилось, и он застыл в пол-оборота к бьющему гулкие поклоны и к ней, стараясь удержать в поле зрения их обоих одновременно, как советовал Карлос Кастанеда. Тут влажные руки Карагоза коснулись пальцев его босых ног. И в последний раз, полный немого удивления, взглянув на распростертого пред ним в поклоне пришельца, Алексей схватил его за шкирку, и резким движением вышвырнул в коридор. Захлопнул дверь, провернув замок на два оборота и замер, боясь повернуться. Ведьмаческий хохот за его спиною тут же смолк.
Но тот, что оказался за дверью продолжал биться в её черную плоскость.
- Уходи, - обернулся Алексей к Алине.
Она молчала. Он повторил.
- Я никуда не уйду.
- Ты что, не понимаешь, я никого не хочу видеть. - Он весь дрожал, лоб его покрылся испариной.
- Потому что ты болен. - Мрачно прозвучал её голос.
- Да я болен. Я болен этой болезнью двенадцать лет! Это моя жизнь. И никому не позволяю вмешиваться в мою жизнь.
- А я и не спрашиваю у тебя разрешения - голос её звучал глухо, словно эхо, - Не время спрашивать. Тот, кто действительно нуждается в помощи, не просит о ней.
- Но... я не связываюсь с женщинами, я ни с кем не связываюсь, потому что я не могу нести ответственности... я каждый такой раз жду смерти.
- А я могу нести ответственность.
- Но зачем я тебе?! У меня... у меня рак крови! - и он взглянул в неё глазами полными отчаяния, покорившегося смерти человека.
- О! - даже радостно воскликнула она, - Ну я тебе устрою веселую жизнь! Она вскочила с дивана, потирая руки. Я тебе такое устрою! Такой полтергейст! Ох, ты у меня и полетаешь!..
- Ты что? Ты что говоришь? Ты что не понимаешь?
- Я-то как раз очень хорошо понимаю... Только что с тобой? Почему ты думаешь, что это рак?
- Для меня уже больше десяти лет мука носить одежду. От соприкосновения с ней то тут, то там начинает гореть, потом образуется красное пятно, уплотнение и растет шишка. В этот период меня всего трясет, как от тока. И нет сил ни общаться с людьми, ни говорить по телефону. И когда вырастают эти шишки - становится легче. Я сам научился их вырезать.
Боже мой, Господи, мама мия, - вопило все внутри её, и чувствовала, как губы немеют от его боли, едва представила, как он встает, идет в ванную, берет скальпель и медленно врезается по кругу в собственное тело, вырезая бугорок с корнем. "Без новокаина, с обезболивающим нельзя, иначе не поймешь - все вырезал, или нет..." Коленки её онемели, а сердце словно заливали расплавленной магмой, и вся боль - она продолжала слушать на грани обморока.
- ...У меня все тело в шрамах, не только лицо. А нос... мне приходиться замазывать белилами, чтобы не было видно красных рубцов. Я ходил в первый год к врачам, они брали анализы крови, но ничего не нашли. Рак тоже так сразу определить невозможно.
- Это не рак, - с неким прискорбием сообщила Анна, - Это не рак, повторила она, - При раке крови ничего такого не происходит. Просто растет печень, пухнет селезенка, а потом... потом уже поздно... Может, это сифилис? Как это у тебя началось?
Алексей сел на противоположный конец дивана, и долго смотрел ей в глаза, - Знаешь, я ведь раньше совсем другим был, - начал он, - Я был веселым парнем из элитарной, благополучной семьи, художником с отличным образованием, академическим стипендиатом... Мы весело жили тогда - вино, девки, компании... Я был мастером перфоманса. У меня была коллекция лучших костюмов для лондонских денди с начала века, вон она ещё висит, он кивком головы указал на каскад костюмов у выхода из комнаты, покрытых пылью. Нарядился и пошел по улицам шокировать народ. А чего - пописал картинку четыре месяца - и год можно было жить. Однажды, шел дождь, я только что получил деньги за проданную в музей картину, и купил себе в "Березке" дорогой японский зонт, за такими тогда в очередях стояли, деньги на них копили, доставали по блату, а я, когда дождь кончился, сложил его и сунул в урну. Мне нравилось - как я живу. Я был мастер подобных акций в этой тухлой совдепии.
