Кухмистер встретил их сам не свой. Он даже не мог сегодня стоять у плиты, потому что от волнения у него тряслись руки.
— Ваше превосходительство, смилуйтесь над безутешным папашей, — кинулся он в ноги Черевину. — Скажите: где жених?
— Я сам приехал к вам спросить об этом.
Кухмистер пискнул и мягко завалился набок.
— Малохольный народ теперь стал, — вздохнул Черевин. — Если не горячка, так обморок. Барышня, у вас соли с собой нету? Жаль. Есть тут, в квартире, кто живой?
На крик генерала явилась Агриппина Ивановна. Увидев мужа распростертым на полу, она ойкнула, но оказалась крепче супруга и в обморок падать не стала. Вместо этого она позвала господина, представленного доктором Казюхиным, который быстро привел кухмистера в себя.
— Скажите, когда последний раз вы видели жениха вашей дочери? — спросил Черевин Петра Емельяновича.
— На другой день после театра я его последний раз видел, они к нам с их превосходительством пообедать заезжали.
— Понятно. Поехали, барышня, на Конюшенную, здесь нам больше ловить нечего.
Уже внизу в подъезде генерала остановил Лукич.
— Ваше превосходительство, дозвольте с вами переговорить тайно. В тот день, когда последний раз к нам заезжали господин Фаберовский с господином Владимировым, исчезла невеста господина Владимирова, Глафира. И не было ее до вчерашнего вечера. Нашла ее сестра во дворе в совершенном беспамятстве, теперь вот доктор при ней сидит, потому что в горячке она.
— Ну… твою мать! — всплеснул руками Черевин. — И она в горячке! Прямо всех в ту ночь горячка прохватила!
Полковник Секеринский уже ждал генерала в кондитерской Вебера. Он сидел за мраморным столиком и читал какие-то бумаги из голубой паки. Рядом стояла пустая чашка из-под кофе и тарелка с надкусанной булочкой. За спиной полковника замер жандарм с портфелем в руках.
Увидев входящих в кондитерскую Черевина и Вареньку, Секеринский встал из-за стола и сделал шаг им навстречу.
— Я только что взял ключ у управляющего, но квартира опечатана.
— Кем?
— Дворник говорит, что сыскной полицией. Я не стал срывать без вашего дозволения.
— Нам сыскная не указ, — сказал Черевин. — Пошли.
Они поднялись наверх, жандарм шашкой перепилил бечевку с сургучным подвесом печати.
— Это что же, будка собачья? — спросил генерал у Саввы Ерофеича, вызванного понятым.
— Будка-с, — подтвердил дворник. — Здесь академик Кобелевский полкана допреж того держали-с.
— А где же ныне собака? — спросил Секеринский, присаживаясь перед будкой на корточки, пока жандарм открывал ключом дверь в квартиру.
— Полагаю, отбыла-с с господами агентами. Уж очень она к ним привязавшись была.
— Чего вы там, в будке, ищете, полковник? — спросил Черевин. — Там, кроме блох, ничего нет.
— В будках часто держат нелегальную литературу.
— Помилуйте, то же в деревнях! Кто ж в городе будет в будке на лестничной площадке что ценное держать?
— Ну, глупость человеческая границ не имеет.
Полковник поднялся на ноги.
— Давеча вот в дом предварительного заключения хлеб выпеченный передали, а внутри веревка была из нарезанных на полосы и связанных между собой простыней.
— Отчего же глупость! — обиженно сказала Варенька. — В романах так всегда из крепостей бегут.
Секеринский удивленно поглядел на студентку, сопровождавшую генерала, но ничего не сказал. Вслед за жандармом они вошли в квартиру. Здесь царила идеальная чистота: перед окончательным уходом к Шульцу Луиза Ивановна привела все в порядок.
Полковник тотчас послал одного из жандармов по коридору к черному входу, еще один пошел осматривать кухню и комнаты прислуги. Сам Секеринский с Черевиным и Варенькой первым дело прошли через гостиную в кабинет. Здесь тоже все было прибрано, на столе были аккуратно разложены уцелевшие предметные стекла с наклеенными на них тараканами, папки с бумагами, книги с выдранными страницами (каковые лежали отдельной стопочкой), на полу на расстеленной газетке стояли два пустых ведра и банка с купоросом. Разбитый шприц с дюжиной толстых погнутых игл располагался рядом с чернильницей и пресс-папье.
Полковник Секеринский подошел к столу и прочитал название одной из толстых папок, написанное поверх зачеркнутого Hirudo kobelevi: «Заметки Артемия Владимирова, не напечатанные в «Петербургских ведомостях» в 1892 году».
— Это творчество вашего агента, ваше превосходительство? — спросил полковник у Черевина. Генерал кивнул. Секеринский достал из папки первый лист и прочитал вслух:
«Живые картины Бородинскаго сражения
(к 80-ти летию славной битвы)
24 августа под Гатчиной под руководством доктора медицины Отто Чечотта широкой публике была представлена живая картина Бородинскаго сражения, разыгранная пациентами больницы Св. Николая Чудотворца. Сражением руководил с одной стороны старейший Наполеон больницы граф Тимофей Урюкович Мерзлоухов, с другой— доставленный из тверской общины почетный гражданин города Вышний Волочок и заслуженный Кутузов Всея Руси Иван Петрович Чушкин. На нашей стороне добровольно выступил весь цвет русского полководческого искусства: десять Кутузовых, восемь Суворовых, пять Багратионов и один Ермак Тимофеевич на костыле. Одновременно перед окнами императорского дворца в Гатчино на Серебряном озере гардемаринами Морского корпуса было разыграно Трафальгарское сражение. Адмирала Нельсона изображал наилучший ученик корпуса Дионисий Худяков, который хотя и был двуглаз, мал ростом и черен рожей, но роль свою исполнял отважно, будучи неоднократно обмотан непотопляемым буем и одет в оранжевый непромокабль.»
Пока Секеринский читал заметку, Черевин встал рядом и, нацепив на нос очки, просматривал другие бумаги, лежавшие на столе. Здесь было приглашение в церковь на обряд венчания от мебельного мастера Карла Шульца, набранное нечитаемым готическим шрифтом, «Справочник военных команд и распоряжений на французском языке для наполеонов и их маршалов.
Составлен гл. врачом больницы св. Николая Чудотворца дм О. Чечоттом. Спб., типография С. Ковалевского, 1892» и прошение на имя его превосходительства господина начальника Царской Охраны:
Конюшенного офицера
отделения русской упряжи
Конюшенного ведомства
Министерства императорского двора
коллежского секретаря
Владимира Петушкова
Прошение
Ваше Превосходительство!
Моя сестра, мещанка Авдотья Петровна Петушкова, 54 лет от роду, была определена Вами в Царскую Охрану в наблюдательный состав с назначением ей пенсии и жалования 10 копеек в день. Для ведения ею наблюдения Вами была выдана ей подзорная труба секретного образца, в которую она мне не давала даже смотреть, ссылаясь, что ничего все равно не видно. Означенная сестра Авдотья исправно исполняла возложенную на нее службу, наблюдая в оную трубу кого было ей Вами указано, и в ревностном усердии своем дважды падала со шкафа, сломав в первый раз левую руку, а во второй раз наткнувшись глазом на вышеупомянутую подзорную трубу. На основании вышеизложенного я имею честь покорнейше просить указать мне, где и по какому ведомству могу я получить назначенную сестре Авдотье пенсию и причитающееся жалование.
При сем прилагаю свидетельство доктора Булавинцова
Коллежский секретарь Петушков
С.-Петербург, января 6 дня 1893 г
К прошению была прикреплено само свидетельство, также выданное 6 января:
«Дано сие дочери надворного советника Авдотье Петровне Петушковой, в том, что я ее пользовал 23 декабря истекшего года и 5 января сего года. В первом случае имел место fractura-luxatio локтевого сустава левой руки, выражавшийся в сочетании внутрисуставного перелома с вывихом в поврежденном локте. Во втором случае имело место травматическое повреждение области глаза, которую принято обозначать именем traume oculatis telescopiv. Для окончательного восстановления ее сил, ей же, Петушковой, необходим полный покой и усиленный пенсион. В уверении чего подписью и приложением именной печати удостоверяю. Врач придворно-конюшенной части коллежский секретарь
А. Булавинцов.»
— Я вроде никаких Петушковых не нанимал, — озадачено сказал Черевин.
— Какая-то труба подзорная, шкаф, пенсион… У них, наверное, тоже горячка случилась. А вот, Варвара Алексеевна, последнее письмо вашего возлюбленного. С прошением о призрении вдовы и сирот.
— Вдовы? — воскликнула Варенька.
— Да-с. Если их действительно убили, то у него осталась вдова с детьми в Якутске. — Черевин украдкой пальцем подтер слезу под очками, снял их и убрал в футляр. — Только не надо падать в обморок, у меня с собой нюхательной соли нету. Полковник, капитан Сеньчуков еще не пришел в себя?
