Что наделал тот человек, тот летчик? Как он мог совершить такое? Ведь это же просто ужасно для несчастных жителей Мезенска — вот так нелепо погибнуть от руки своего же, советского человека, который расстреливал их столь же хладнокровно, как гестаповцев! Ну ладно, там, на берегу, он стрелял в женщин, потому что те были подругами фашистов, но здесь, на бедняцкой толкучке…
— Слушай, — тронула она рукав Петруся, молча и угрюмо топавшего рядом, — ты пытался его спасти, да?
— Кого? — глянул тот свысока, будто на дуру неразумную.
— Пилота. Ты его знаешь? Он немец, да?
Петрусь даже побледнел:
— С чего ты взяла? Что ты там себе насочиняла?
— Ничего я не сочиняю! — зло ответила Лиза. — Элементарная логика. Лизочка должна была уйти с берега в час дня, потому что в два должен был прилететь самолет. Об этом знал отец Игнатий. Он сам проговорился, я еще тогда обратила внимание на его слова. Теперь ты… ты сказал: «Его будут пытать в гестапо, он не выдержит…» — а затем выскочил с винтовкой, даже не задумавшись, что вряд ли попадешь в него. Ты пытался избавить его от мучений? Или спасти и себя, и отца Игнатия, и других подпольщиков? Ты знаешь этого немца?
— Опять за рыбу гроши, — огрызнулся Петрусь. — С чего тебе вообще взбрендило, что он немец?!
— Да с того, что абы кто не подберется на фашистском аэродроме к истребителю, чтобы его угнать и спрятать на какой-то тайной посадочной площадке.
— Что-о? — Голос у Петруся даже сел от потрясения. — Откуда ты знаешь?
— Голова у меня есть, голова на плечах! — Лиза для наглядности даже постучала себя по лбу согнутым пальцем. — Врял ли этот «мессер» поднялся с гитлеровского аэродрома, такое не осталось бы в тайне. К тому же, помню, на берегу реки Шубенбах удивлялся, что в Мезенске есть истребительная авиация. Самолет явно был угнан. Или вам удалось привести в порядок машину, совершившую вынужденную посадку в лесу, на какой-нибудь поляне. Летчика или убили, или он стал работать на наших. Наверняка он какой-то антифашист, камрад, так сказать. Только знаешь что… Ваш камрад зашел в своей борьбе с фашизмом слишком далеко! Он сегодня так старался уничтожить гестаповцев, что не обращал внимания на тех, кого антифашисты вроде бы должны защищать. Он явно борется с фашизмом не ради людей, а во имя торжества самой идеи антифашизма. Но кому это нужно?! И если ваш летчик еще жив, если он оказался так глуп, что попался в руки гестаповцев живым, где из него выбьют показания, кто он такой и с кем связан, он окажет вам очень плохую услугу. Люди будут проклинать подпольщиков и партизан. Ты понимаешь? Или, может быть, у него было такое задание: истребить как можно больше фашистов, а на жертвы среди мирного населения не обращать внимания? Партизаны, наверное, и раньше проводили какие-то диверсии, за которые страдали обыкновенные люди. Убивали, скажем, матерого фашиста, а в отместку немцы сжигали целую деревню. Или расстреливали в городе всех жителей целой улицы, на которой был убит какой-то гитлеровский бонза… А как же, земля должна гореть под ногами оккупантов! Ну а растопкой вполне могут служить женщины и дети. Но ведь у них остаются родственники, остаются близкие, которые оплакивают их смерть и проклинают за нее одинаково и вас, и гитлеровцев. Неужели ты не задумывался над этим?
Петрусь остановился, и Лиза только сейчас заметила, что они уже дошли до дома.
— Какая ты беспощадная, — глухо сказал Петрусь. — То, что ты говоришь, ужасно. Зачем называть вещи своими именами? Зачем высказывать все, что только приходит в голову? У нас должны оставаться какие-то иллюзии, должны быть вера, идеалы, тогда мы победим, осилим врага. Но если мы вот так будем раскладывать все по косточкам… впустим в свою душу сомнения… Мы не имеем права на сомнения! Я против большевиков, против Советов. Но сейчас я с ними. Я знаю, что нельзя иначе, если мы хотим победить фашистов!
Лиза не отвечала.
Молча они прошли через двор, молча поднялись на крыльцо флигеля, молча вошли в квартиру.
Лиза устало бросила в угол свой узел и опустилась на табурет.
Петрусь прошел на кухню, и Лиза слышала, как он зачерпнул из ведра ковшом воду и жадно пьет. Она представила, как ледяные струйки стекают по его жарким губам и по подбородку, увлажняют шею и сбегают за расстегнутый ворот рубахи. У нее вдруг стало сухо во рту и тоже захотелось припасть к ледяному ковшу с водой. Ну да все понятно — после таких жутких приключений на толкучке… к тому же у нее с утра почти ничего во рту не было…
Понятно, все понятно. Но только… Почему Петрусь поцеловал ее там, в подворотне? Просто потому что сложилась столь опасная ситуация? Говорят, люди в таких случаях часто теряют над собой контроль. Вот, наверное, и он потерял.
Петрусь вышел, приглаживая влажные волосы. Брови его тоже были влажны и сурово сведены к переносице.
— Ты свои такие мысли выкинь из головы, поняла? — приказал неприязненно. — Слишком много ты со сволочью вражеской общаешься, вот что. Вернер, который сломя голову кинулся подтверждать твою благонадежность, теперь вот гауптман тебя почему-то послушался… не кто-нибудь, а помощник военного следователя! Не просто же так он тебе ручки целовал, не просто так в покровители набивался. Смотри, девушка, с такими знакомствами можно знаешь до чего дойти?
Голос его сорвался.
— До чего? — вызывающе спросила Лиза. — Ну, до чего? До каких таких бездн? Например, жизнь тебе спасти можно, верно? Ты забыл уже, что я так лебезила перед фон Шубенбахом, чтобы спасти тебе жизнь!
— Ну, я тоже тебе жизнь спас там, на площади, — зло напомнил Петрусь. — Так что мы теперь квиты, и нечего тут особо выставляться. Нет, я не требую, чтобы ты меня благодарила. Но, надеюсь, своему гауптману ты передашь мою самую пылкую благодарность? Когда будешь перед ним юбку задирать в отдельном кабинете!
Лиза еще никогда никого не била по лицу. Как-то вот так не сходилось в жизни. Но сейчас сдержаться было невозможно!
На бледной щеке Петруся отпечаталось красное пятно.
— Да ты что? — выдохнул тот потрясенно. — Что ты о себе возомнила? Что себе… — У него сел голос.
Еще бы, не ждал ничего подобного от «взрывного устройства»… Ну, на то оно и взрывное, чтобы взрываться!
— Нет, это ты о себе черт знает что возомнил, — прошипела Лиза. — Не пойму, с чего уж праведника-то взялся разыгрывать? Забыл, наверное: вовсе не я рвалась на службу в «Розовую розу», а вы с отцом Игнатием принудили меня! Я-то уж точно не мечтала разыгрывать современный вариант истории Юдифи и Олоферна. Вам ведь главное, чтобы я отнесла в «Розу» мины, верно? А придется мне ради этого переспать с одним фон Шубенбахом или со всем мезенским гарнизоном — вам до лампочки. Разве не так? Совершенно так! Для вас главное — убийство Венцлова. Если бы вы имели возможность подсунуть меня в постель самого Венцлова, предварительно привязав мне между ног кислотную мину, вы бы так и сделали, не задумавшись. Вам совершенно без разницы, что случится со мной. Чтобы рассчитать, как скоро кислотный раствор той или иной концентрации разъест стенки металлических трубочек и произойдет взрыв, нужны опыты. У вас же нет возможности такие опыты производить.
Петрусь так и вытаращил глаза:
— Ты что, видела? Т-ты нашла? — Он даже заикаться начал от потрясения.
— Надо было прятать получше, тогда бы не нашла! — фыркнула Лиза. — Вот все у вас так. Сунули заготовки для мин куда попало, авось никто не найдет. И будете дальше действовать наобум Лазаря. То есть я запросто могу взорваться вместе со всей фашистской гоп-компанией. Так и отвяжись от меня вместе со своими высоконравственными проповедями! Раз я обречена, тогда последнее желание приговоренных — закон. А потому я буду спать с тем, с кем хочу, кого выберу, и ты мне тут не указ!
— Выбери меня.
Лиза замерла с полуоткрытым ртом, так неожиданно прозвучали его слова.
— Что?
Петрусь кинулся к ней и схватил в объятия:
— Что слышала. Ты не одна обречена — мы оба на эшафоте: или фашисты убьют, или красные, когда придут. Нам не простят, что остались на оккупированной территории, что умудрились выжить, а про то, что мы в услужение к фрицам пошли ради победы, и не вспомнит никто. Нет у меня никаких иллюзий: нам или на Колыму путь, или в подвалах забьют сапогами, как били отца Игнатия, или просто в петлю сунут, пулю для предателей пожалев. Нам лучше в бою погибнуть. Но сначала…
— Ты меня поэтому поцеловал? — прошептала Лиза в его побелевшие от напряжения губы. — Чтобы успеть хоть что-то взять от жизни до того, как мы погибнем?
Его глаза были так близко, что Лизе пришлось чуть отстраниться, чтобы разглядеть их выражение. Они были непроглядны, как ночь, которая на них надвигалась. Ночь любви, ночь смерти — кто знает…
— У меня никогда ничего такого не было, — пробормотал Петрусь, — это первый раз. Ты — первая. Как только тебя увидел, с тех пор ты у меня день и ночь перед глазами стоишь. Спать перестал.
